Мезин С.А. Взгляд из Европы: французские авторы XVIII века о Петре I. Саратов, 2003.

К сему делу, по правде, Вольтера никто не может быть способнее...
...Он человек опасный и подал в рассуждении высоких особ худые примеры своего характера.
М. В. Ломоносов

Мудрец на троне – вот мой герой.
Вольтер

Труды Вольтера о Петре I занимают исключительное место во французской россике XVIII в. Отражая существенные черты историко-философских взглядов знаменитого автора, они вызвали широкий отклик и споры в Европе и в России. О работе Вольтера над петровской темой, особенно над «Историей Российской империи при Петре Великом», написано немало. В отечественной историографии наиболее солидные труды принадлежат Е. Ф. Шмурло, который изложил историю создания Вольтером его главной книги о Петре, обстоятельным образом осветил отношение знаменитого французского автора с его русскими заказчиками, помощниками и критиками. Исследователь опубликовал все замечания, полученные Вольтером из Петербурга. Е. Ф. Шмурло, начавший свою работу в России[1], и завершивший ее в эмиграции[2], дал, пожалуй, наиболее развернутую характеристику и оценку главного сочинения Вольтера о Петре I. Ряд ценных дополнений к этой характеристике содержит статья М. П. Алексеева «Вольтер и русская культура»[3]. В книге К. Н. Державина «Вольтер» (М., 1946) «История Петра» рассматривается как образец «философской истории».

Большинство исследователей советского периода сосредоточились на частных вопросах, касающихся создания вольтеровской «Истории». Н. С. Платонова, Ф. М. Прийма, Е. С. Кулябко и Н. В. Соколова, Г. Н. Моисеева и другие вводили в научный оборот новые материалы с акцентом на особой роли М. В. Ломоносова в подготовке материалов для Вольтера. Изучая бытование произведений Вольтера в России, П. Р. Заборов пришел к выводу о том, что произведения Вольтера о Петре долго не могли пройти русской цензуры и вышли в России с большим опозданием[4]. Работы Л. Л. Альбиной, опирающиеся на материалы Вольтеровской библиотеки, раскрывают источники работ Вольтера о Петре I и источниковедческие приемы просветителя[5].

Большой интерес представляют работы иностранных исследователей. Д. Мореншильдт[6] (США) отметил большую роль полемики Вольтера и Руссо о петровских реформах в развитии общественно-политической мысли Франции. Полемически заостренными представляются оценки вольтеровских трудов о Петре в капитальной работе А. Лортолари[7] (Франция). Попытку по-новому взглянуть на сотрудничество Ломоносова с Вольтером предпринял В. Черный[8] (Чехословакия). В Оксфорде в серии «Исследование Вольтера и восемнадцатого века » была опубликована работа К. Уилбергер «Россия Вольтера: окно на Восток»[9]. Она является наиболее детальным и полным рассмотрением русской темы в творчестве Вольтера. К. Уилбергер смогла привлечь не только все сочинения Вольтера, посвященные России, но и отдельные упоминания о ней, рассеянные по многочисленным произведениям, а также переписку философа. В настоящее время коллективом авторов под руководством М. Марво осуществлено первое критическое, комментированное издание «Истории Российской империи при Петре Великом» Вольтера[10]. К сожалению, мы не имели возможности в полной мере пользоваться этим изданием, уже нашедшим положительный отклик в печати[11], при подготовке настоящей книги. Рассматривает петровскую тему в творчестве Вольтера и Л. Вульф в своей книге, вышедшей в США в 1994 г.[12] Он полагает, что «История» Вольтера была скорее зеркалом, в котором отразилась Европа, чем реальным жизнеописанием русского царя. Л. Вульф увлечен изучением экзотического мира полу-Востока–полу-Европы, придуманного, «изобретенного» европейскими авторами XVIII в. Тем самым Вульф продолжает тему «русского миража». В отличие от него К. и М. Мерво в своей последней статье, не отрицая «пропагандистского», «философского» значения «Истории» Вольтера, считают, что сам Вольтер не поддался «русскому миражу», он располагал обширной информацией о России. Исследователи отдают должное русским помощникам Вольтера и тем источникам, которые они предоставили в его распоряжение[13].

В целом тема «Вольтер о Петре I» изучена довольно основательно. Поэтому мы в своей работе ограничимся лишь тем, что отметим основные этапы работы Вольтера над петровской темой с целью выявить особенности вольтеровского отношения к Петру I. Обратимся мы и к некоторым малоизвестным русским откликам на труды Вольтера о Петре.

Первая встреча Вольтера со своим будущим героем произошла случайно в 1717 г. во время визита русского царя в Париж. «Когда я его видел сорок лет тому назад ходящим по парижским лавкам, – писал позже знаменитый француз, – ни он, ни я еще не подозревали, что я однажды сделаюсь его историком» (к Тьерио, 12 июня 1759 г.)[14]. Дальнейшие «встречи» были уже не случайными, это были встречи автора со своим героем.

Образ русского царя достаточно отчетливо вырисовывается уже в одном из ранних исторических произведений Вольтера – «Истории Карла XII». Это сочинение в отличие от его «Истории Российской империи при Петре Великом» не пользовалось особым вниманием отечественных историков. В единственной посвященной ему специальной работе – небольшом эссе С. Д. Артамонова – русские сюжеты лишь кратко упомянуты[15]. Между тем именно с историей шведского короля и его завоеваний связано зарождение интереса великого француза к России и к Петру I.

Написанная во второй половине 20-х гг. (первый том вышел в 1730, второй – в 1731 г.), «История Карла XII» была первой в ряду знаменитых вольтеровских «Историй» – Людовика XIV (1751), Петра I (1759), Людовика ХV (1769). Автор тогда не написал еще ни «Опыта о нравах и духе народов», ни «Философии истории», у него лишь формировался собственный взгляд на историю.

Свои цели и исследовательские принципы Вольтер специально сформулировал в сочинениях, сопутствовавших «Истории Карла XII». Во «Вступительном слове»[16], появившемся одновременно со вторым томом «Истории», Вольтер писал о полной бесполезности бесчисленных историй ничтожных королей, но полагал, что жизнеописания некоторых монархов могут быть поучительными, а потому полезными для общества. В дальнейшем Вольтер выступит за то, чтобы заменить историю королей и битв историей народов и нравов. Но осуществить эту идею было не так уж просто. И сам он начинал, как видим, с истории шведского короля-полководца и его «соперника в славе» – Петра I. Вольтер считал, что его герои являются наиболее яркими персонажами многовековой истории, причем Петр – «гораздо более великий человек, чем Карл», так как он был царем–законодателем и созидателем. Но и деяния шведского короля представляются историку поучительными. «Несомненно, не найдется монарха, – писал Вольтер, – который бы, читая о жизни Карла XII, не излечился бы от безумия завоеваний»[17].

Сформулировав просветительские задачи своего труда, Вольтер пишет далее о необходимости опираться на достоверные источники. Он определяет следующие критерии достоверности: сведения должны исходить от очевидцев событий, но по прошествии некоторого времени, когда исчезнет злободневность; следует доверять тем свидетелям, которые не имеют личных мотивов для искажения фактов. Автор считает необходимым опускать мелочи военной истории и придворного быта, которые могут заслонить собой главное. Проблеме достоверности источников и их интерпретации посвящено остроумное послесловие «Пирронизм истории, или О том, что следует уметь сомневаться»[18]. Заботы Вольтера о достоверности источников и постоянное «сомнение» историка дали свои результаты. По мнению позднейших ученых, в описании деяний Карла XII автор допустил лишь второстепенные ошибки[19].

Несколько сложнее обстоит дело с русскими сюжетами вольтеровской истории. Сведения о России Вольтер черпал из рукописных мемуаров И. Лефорта, опубликованных сочинений Д. Перри, Ф. Х. Вебера, Б. Фонтенеля, Ж. Руссе де Мисси. Круг источников был ограниченным. Сознавая это, Вольтер постоянно стремился его расширить.

Уже выпустив книгу о Карле XII, которая принесла ему заслуженную славу[20], Вольтер продолжает размышлять о своих героях, ищет новые источники. Он задумывает новое дополненное издание, которое и было осуществлено в 1739 г.[21] При этом были значительно расширены разделы, посвященные России и Петру I. В новом издании Вольтер почти удвоил число страниц, касающихся истории России[22].

Подчеркнем, что в это время интерес Вольтера к русской теме был далек от всякой политической конъюнктуры. Русско-французские политические отношения в 30-е гг. были до крайности обострены: в 1734 г. русские и французы впервые в истории скрестили оружие в войне за польское наследство[23]. Вольтеру приходилось вступать в спор из-за Петра со своим новым другом и поклонником прусским принцем Фридрихом. Тем не менее образ царя-преобразователя все больше занимал мысли философа. В письме к Фридриху (ок. 1 июня 1737 г.) Вольтер сожалел, что ему пришлось так много говорить в своей книге о битвах и дурных делах людей. Он выражал желание вникнуть в детали того, «что царь сделал для блага человечества». Вольтер нуждается в новых источниках: «У меня, в моем Сирейском уединении (замок Сирей на северо-востоке Франции. – С. М.) нет мемуаров о Московии». Философ обращается к Фридриху, который на первых порах казался поклонником Петра I, со следующей просьбой: «…я умоляю Вас, соизвольте поручить одному из Ваших просвещенных слуг, находящихся в России, ответить на приложенные здесь вопросы»[24]. Вольтера интересовало: «1. В начале правления Петра I были ли московиты так грубы, как об этом говорят? 2. Какие важные и полезные перемены царь произвел в религии? 3. В управлении государством? 4. В военном искусстве? 5. В коммерции? 6. Какие общественные работы начаты, какие закончены, какие проектировались, как то: морские коммуникации, каналы, суда, здания, города и т. д.? 7. Какие проекты в науках, какие учреждения? Какие результаты получены? 8. Какие колонии вышли из России? И с каким успехом? 9. Как изменились одежда, нравы, обычаи? 10. Московия теперь более населена, чем прежде? 11. Каково примерно население и сколько священников? 12. Сколько денег?»[25]. В этих пунктах уже наметился важный для историографии поворот к истории общества и культуры.

Вопросы Вольтера Фридрих направил своему «другу» саксонскому посланнику при русском дворе У. фон Зуму. Короткий и уклончивый ответ последнего не удовлетворил Фридриха. Одновременно принц обратился к бывшему секретарю прусского посольства в России И. Г. Фоккеродту, который 18 лет провел в России, хорошо знал страну и владел русским языком. Сочинение Фоккеродта, представляющее собой подробные ответы на поставленные вопросы, Фридрих в ноябре 1737 г. направил Вольтеру[26].

Записки Фоккеродта, опубликованные Э. Германном в 1872 г., получили широкую, до некоторой степени скандальную известность[27]. Тогда же А. Брикнер подверг их тщательному источниковедческому анализу[28]. Между учеными произошел спор относительно объективности Фоккеродта[29]. Записки вскоре были опубликованы на русском языке[30] и широко использовались при изучении истории России петровского времени. Но за автором все-таки закрепилось звание тенденциозного писателя, склонного к русофобии. Об этом свидетельствует, например, мнение Н. Н. Молчанова: «Фоккеродт пустил в ход фантазию, собрал все мыслимые и немыслимые сплетни и слухи о русском царе, добавил к ним собственные дикие вымыслы и представил королю это сочинение. Но Фридрих счел пасквиль слишком мягким и добавил в текст собственные суждения, призванные развенчать славу Петра. Прусские сочинители изобразили прославленного императора дикарем, психически ненормальным человеком, трусливым и глупым, невежественным, невероятно жестоким и бесчестным. А очевидные достижения Петра объявили просто результатом случайностей. Так возникло фоккеродтовское направление в историографии Петра, которое существует до сих пор?»[31]. Эта точка зрения на сочинение Фоккеродта грешит многими преувеличениями. К чести немецкого дипломата следует отметить, что он не разделял многих антирусских стереотипов, которые были широко распространены в Европе XVI–XVIII вв. Отвечая на первый вопрос Вольтера, он вполне резонно писал, что русский народ нельзя мерить европейскими мерками. У русских свои понятия о добре и зле, свои «правила честности». Их нельзя представлять простоватыми и неразумными дикарями. Этот народ на протяжении веков был способен к самостоятельному государственному развитию, он успешно оборонял свою страну от врагов. При этом народ вызывал у автора больше симпатии и сочувствия, чем Петр I. Фоккеродта отталкивает в Петре неограниченная самодержавная власть, грубость, необдуманность многих решений. Русский царь, в изображении немецкого автора, не лишен талантов: имея «очень здравые мысли о полезном и вредном для коммерции», он поддержал торговлю, создал мощную промышленность, он заботился о развитии армии и галерного флота, сделавших его опасным для врагов. Фоккеродт с сочувствием говорит о церковных преобразованиях Петра. Но подчас автор действительно не пренебрегал недостоверными слухами о неблаговидных поступках царя. В целом же сочинение Фоккеродта не было злобным антирусским памфлетом, оно содержало ценную историческую информацию. Об этом свидетельствует и широкое использование Вольтером сведений немецкого дипломата в своих работах о Петре[32].

Мы не знаем, подверг ли Фридрих записки Фоккеродта какой-либо обработке[33], но прусский принц с этого времени проникся отрицательным отношением к русскому царю, о чем неоднократно потом писал Вольтеру. Последнего доводы прусских авторов не убедили. В письмах он с горячностью защищал своего героя. «Я согласен, – писал Вольтер Фридриху в январе 1738 г., – это был варвар. Но, наконец, это варвар, который сотворил людей, это варвар, который покинул свою империю, чтобы учиться царствовать, это варвар, который поборол свое воспитание и свою натуру. Он основал города, он соединил моря каналами, он научил морскому делу народ, который не имел о нем понятия. Он даже хотел ввести общество среди людей, не знавших общественных отношений. Без сомнения у него были большие недостатки, но не покрывались ли они этим творческим умом, этим множеством проектов, изобретенных для величия его страны, многие из которых были исполнены? Разве он не учредил искусства? Разве, наконец, он не сократил количество монахов? …Я не буду скрывать его ошибки, но я превознесу, как только смогу, не только то, что он сделал великого и прекрасного, но и то, что он хотел сделать»[34].

Хотя Вольтер не разделял взглядов Фридриха на русского царя, его очень заинтересовали присланные из Пруссии материалы. Он просил у Фридриха дополнительных сведений по таким острым вопросам, как судьбы царевича Алексея и царицы Екатерины. В 1738 г. Фридрих прислал ему новые сведения о жизни царевича и Екатерины, а также совершенно невероятные анекдоты, услышанные от бывшего бранденбургского посланника в России М. Л. фон Принтцена.

Французский историк сумел в полной мере использовать сведения, присланные ему из Пруссии, особенно записку Фоккеродта. Можно утверждать, что те «200 строк» о Петре, которыми Вольтер дополнил издание 1739 г., почти целиком основываются на сведениях прусского дипломата. Церковная реформа и дело Талицкого, характеристика стрелецкого войска и военные реформы Петра, успехи в строительстве галерного флота, архитектурные вкусы царя, сведения о количестве войск и кораблей, данные о населении России – все это изложено по Фоккеродту. Но под пером прославленного историка эти факты приобретают иной ракурс и другую оценку. Приведем два примера, показывающие приемы работы Вольтера над источниками.

Повествуя о церковных делах, Фоккеродт касается известного дела Г. Талицкого. «…Талицкий, изучавший в Москве книгопечатание, тайно завел в деревне печатню и обнародовал книжечку, в которой доказывал, что Петр – Антихрист, потому что стрижением бород позорит образ Божий, приказывает резать и распластывать людей по их смерти… Талицкого скоро открыли и, в награду за его труд, сжили с бела света. А творение его взялся опровергнуть один монах… Стефан Яворский. …Одно из самых главных доказательств, почему Петр не Антихрист, выводилось из того, что Антихристово число 666 никакой кабалой нельзя было составить из имени Петра. …Это произведение так понравилось Петру I, что он велел распространить его посредством печати, а Яворского назначил Рязанским епископом»[35]. У Вольтера этот сюжет выглядит следующим образом: «Монахи не были довольны реформой. Едва царь учредил типографии, как они воспользовались ими для того, чтобы обесславить его: они напечатали, что он антихрист. Доказательством этому было то, что он приказал брить бороды живым людям. И что в его академиях анатомировали мертвых. Но другой монах, пожелавший сделать карьеру, написал опровержение на эту книгу и доказал, что Петр – не антихрист, потому что число 666 не входит в его имя. Автор пасквиля был колесован, а автор опровержения был возведен в сан Рязанского епископа»[36]. Как видим, факты полностью совпадают. За исключением тех мелочей, на которые Вольтер считал возможным не обращать внимания. Историк как бы между прочим замечает, что именно Петр завел типографии и академии, и что эти благие дела монахи обратили ему во вред.

Фоккеродт писал о склонности Петра к механике и с неодобрением замечал, что царь вникал в мелочи, недостойные великого государя: «…до конца его жизни самым приятным его занятием было точение (на токарном станке. – С. М.), дерганье зубов, выпускание воды у больных водянкой и другие подобные фокусы»[37]. У Вольтера этот материал приобрел такой вид: «Он изучал все, даже хирургию. Его видели делающего операцию выцеживания воды у больного водянкой; он был прекрасно знаком с механикой и обучал ремесленников»[38].

Повествуя о невежестве русского духовенства (любимая тема просветителя!), Вольтер прямо ссылался на сведения Фоккеродта, не называя его имени: «Человек, достойный доверия, рассказывал мне, что он присутствовал на публичном диспуте, где дело шло о том, чтобы узнать, составляет ли грех курение табака. Оппоненты доказывали, что напиваться водки можно, а курить нельзя, потому что в священном писании сказано, что сквернит человека не то, что входит в уста, а то, что исходит из уст»[39].

В полной мере использовав записку Фоккеродта, Вольтер, конечно же, не хотел ограничиваться ею. Он искал новые материалы о России и, в частности, 13 марта 1739 г. обращался к русскому послу во Франции А. Д. Кантемиру с различными вопросами по поводу населения России.

И после выхода второго издания «Истории Карла XII» автор продолжал интересоваться новыми материалами по теме книги. Он собирался внести изменения в свой труд, получив воспоминания маршала И. М. Шуленбурга, журнал Г. Адлерфельда и «Историю» И. А. Нордберга. С Шуленбургом и с Нордбергом Вольтер имел переписку[40]. Но, верный своему подходу, Вольтер не собирался следовать, например, описаниям шведского офицера Адлерфельда, в которых, по словам историка, нельзя найти ничего, кроме следующего: «…в понедельник, 3 апреля, столько-то тысяч людей было погублено на таком-то поле; во вторник целые деревни были обращены в пепел и женщины были поглощены пламенем вместе с детьми, которых они держали на руках; в среду тысячи бомб уничтожили дома свободного и ни в чем не повинного города, который не заплатил сто тысяч экю иностранному победителю, проходившему под его стенами; в пятницу 15 или 16 тыс. пленных погибли от холода и голода»[41]. Зрелого Вольтера совсем не увлекала романтика битв и побед, которой он еще отдавал некоторую дань в «Истории Карла XII». В письме к Шуленбургу он вполне определенно высказывался о том, кто должен быть его героем, – «мудрец на троне» («un sage sur le trône: voilà mon héros»).

Таким образом, в ходе работы над своей первой историей Вольтер вел постоянный поиск источников, вырабатывал критический подход к свидетельствам современников, формулировал первые положения новой исторической концепции. Но при этом просветительская философская схема не подавляла в «Истории» Вольтера живого разнообразия фактов и характеров.

«История Карла XII» – это не только новаторское для своего времени историческое исследование, но и увлекательная историческая проза. Г. Флобер писал: «Читаю «Историю Карла XII» достопочтенного Вольтера. Здорово!, по крайней мере, настоящее повествование»[42]. Как заметил А. Лортолари, Вольтер – писатель и художник нередко входил в противоречие с Вольтером – историком и философом [43]. Как писатель он по достоинству оценил повествовательный интерес биографии шведского короля и создал литературный шедевр, немыслимый без наличия писательского пристрастия к своему герою[44]. Он невольно любуется своим героем, особенно в первом томе, где описывает победы молодого шведского короля.

Главный герой книги Вольтера – человек незаурядный, его портрет под пером великого писателя получился живым, одушевленным, неоднозначным. В первых главах «Истории» Карл – благородный и великодушный воин, герой, сумевший с 8 тысячами усталых воинов разбить 80‑тысячную армию «московитов» под Нарвой. (Численность русской армии Вольтер преувеличил более чем вдвое.) Молодой король последовательно мстит своим многочисленным врагам, сговорившимся и объявившим ему войну. Вольтер знает, что Карл «геройствует» на чужих землях, захваченных шведами в XVII в. у соседей – Дании, Германии, Польши, России. Но автор подчеркивает, что эти приобретения были закреплены международными договорами. Вместе с «прямодушным по природе» шведским королем Вольтер негодует против коварства русского царя, послы которого заверяли шведов в мирных намерениях России как раз в то время, когда русская армия выступила под Нарву: «Молодой король, преисполненный чувства чести, не думал, что есть различные морали: одна для королей, другая для частных лиц»[45]. Предрасположение автора к своему герою проявляется и в том, что он воздерживается от комментариев даже в случае явного лицемерия Карла XII. «Однажды, когда король прогуливался верхом в окрестностях Лейпцига, один саксонский крестьянин бросился к его ногам, чтобы просить о правосудии против гренадера, который только что отнял у него все, что было приготовлено на обед семье. Король велел привести солдата. «Правда ли, – спросил он строго, – что Вы обокрали этого человека?» – «Государь, – ответил солдат, – я ему причинил меньше зла, чем Вы его господину. Вы лишили его королевства, а я взял у этого мужика лишь индейку». Король дал крестьянину десять дукатов и простил солдата за смелость и остроумие, говоря ему: «Помни, друг мой, что, хотя я и отнял королевство у короля Августа, но ничего не взял для себя»[46]. Однако факты, приведенные историком, говорят о другом: Краков, не сделавший ни одного выстрела в сторону шведов, был обложен контрибуцией в сто тысяч дукатов, в поисках драгоценностей шведы открыли гробницы польских королей, безжалостно ограбили Гданьск, Эльбинг, Львов. И тем не менее шведы изображены у Вольтера как цивилизованные воины («даже на грабеж они шли в порядке»). Русские же в войне поступают как варвары: они бегут в страхе перед шведами, они ведут войну «как кочующие татары, грабя, убегая и снова появляясь для того, чтобы грабить и бежать», русские пленники на коленях молят врагов о пощаде, но их тысячами убивают, словно баранов. Старые европейские стереотипы еще довлеют над Вольтером. Шведы для него – «свои», русские – «чужие», варвары[47].

Вольтер оправдывал все действия Карла вплоть до отвержения им переговоров о мире с русским царем и его безрассудного похода на Россию. Если бы король, заключив мир, обратился к заботам об искусстве и коммерции, то, по мнению Вольтера, «он был бы действительно великим человеком». Но в истории все обернулось иначе. Безрассудство завоевателя, деспотизм, упрямство, которые Вольтер с самого начала подмечал в Карле, берут в короле верх, и он губит себя и Швецию. С развитием событий труд Вольтера все больше приобретает антивоенный и антидеспотический характер. Не случайно при описании нелепой смерти короля, одержимого идеей завоеваний, погубившего армию, истощившего страну и убитого случайным выстрелом, Вольтер приводит реплику бывшего при том французского инженера: «Комедия окончилась, пойдем ужинать»[48]. Подводя итог жизни Карла, Вольтер пишет: «Его жизнь должна служить поучением государям, насколько мирное правление счастливее и выше подобной славы»[49].

Столь подробное обращение к вольтеровской характеристике Карла XII необходимо для того, чтобы лучше понять особенности образа Петра I, который строится на контрасте с образом главного героя книги. Можно сказать, что русский царь является главным положительным героем «Истории». Таковым Петр выступает уже в первых главах «Истории». Царь, терпящий поражения, все же велик, ибо имя Великого он снискал себе совсем не победами. Подобно Фонтенелю и другим европейским авторам, хвалившим Петра, Вольтер возвеличивает царя за счет показа глубокого варварства и невежества русского народа, который монарху предстояло цивилизовать. «Московиты были менее цивилизованными, чем мексиканцы, когда их открыл Кортес», – утверждал автор[50]. Правда, доказательства этого безграничного невежества скорее курьезны, чем основательны (летосчисление «от сотворения мира», начало года в сентябре, использование для счета «маленьких шариков, нанизанных на проволоку»). Наиболее резко Вольтер высказывается о религиозных обычаях Древней Руси. Этот абзац был опущен даже в полном переводе «Истории» 1909 г.: «Обычай исповеди соблюдался, но только в случае самых тяжелых преступлений; им казалось необходимым отпущение грехов, но не раскаяние. С благословением их попов они считали себя безгрешными перед богом. Они переходили без угрызений совести от исповеди к воровству и к убийству; и то, что является тормозом для других христиан, было у них поощрением к беззаконию»[51]. Описывая религиозные нравы русских, Вольтер кратко упоминает о таких печальных событиях петровского времени, как Астраханское восстание и сожжения старообрядцев.

Источник преобразований Вольтер видит только в гении Петра, проявившемся вдруг, вопреки обстоятельствам и воспитанию. «Он решил быть человеком, властвовать над людьми и создать новую нацию»[52]. В издании 1739 г. автор дополнил: «Один-единственный человек изменил величайшую империю в мире»[53]. Таким образом, борец с мифами и сказками в истории, Вольтер приложил немало усилий для создания мифа века Просвещения – о герое, творящем новую нацию.

В «Истории Карла XII» образ Петра сложился уже в полной мере. Как заметил Е. Ф. Шмурло, Вольтер почти ничего не смог прибавить к характеристике личности царя в своих последующих сочинениях о России: «великий государь», «законодатель», «творец новой нации», он также «превосходный плотник», «превосходнейший адмирал», «лучший лоцман на севере Европы». В своей стране он неутомимый труженик и преобразователь: он исследует природные богатства России, роется в недрах земных, сам исследует глубину рек и морей, лично следит за работой на корабельных верфях, лично испытывает качество добытых металлов, заботится об изготовлении точных географических карт и даже прилагает к ним свой личный труд.

Уже в начале своего повествования Вольтер характеризует преобразовательскую деятельность Петра целиком, дает обширный перечень реформ и успехов царя: религиозная реформа, уничтожение стрельцов, создание армии и флота, развитие торговли и торговых путей, строительство городов, зарождение науки[54]. Слабее всего у Вольтера представлена реформа государственного аппарата, сведения о которой довольно трудно было извлечь из его главного источника – записок Фоккеродта. Но это лишь перечень свершившихся дел, в котором нет размышлений о причинах и следствиях, нет развития событий. Как и следовало ожидать, особое внимание Вольтер уделил религиозной реформе царя. «Царь объявил себя главою церкви, и это дело, которое другому, менее абсолютному, государю стоило бы жизни и трона, удалось почти без противодействия и обеспечило ему успехи всех других нововведений».

Военные действия между шведской и русской армиями автор освещает как бы со шведской стороны. Отсюда – постоянное преувеличение численности русских войск и их потерь в битвах. Говоря о начале войны, Вольтер справедливо подметил притворное миролюбие, которое русский царь демонстрировал шведам накануне вступления в войну. Отмечал он и несуразности русского манифеста об объявлении войны. Первой победой русских над шведами Вольтер называет битву при Калише (1706), а до этого, как показывает автор, русские убегали от шведов, едва заслышав об их приближении. Сам Петр I приобрел «славу победителя шведов» в битве при Лесной (1708). Но эта победа русских под пером Вольтера выглядит довольно сомнительной. Битва действительно была очень упорной: шведы выдержали до десяти атак русских, прежде чем бежали с поля боя, оставив огромный обоз. Вольтер пишет, что против 15‑тысячного корпуса Левенгаупта сражалось 40 тыс. русских. Эти цифры так далеки от истины (10-тысячное русское войско начинало сражение против 12,5 тыс. шведов[55]), что автор посчитал необходимым исправить свою ошибку, когда писал «Историю Петра». Свое описание битвы Вольтер снабдил невероятными подробностями. По его словам, Петр, заметив, что его войска начинают отступать, приблизился к арьергарду, состоявшему из казаков и калмыков, и сказал: «Приказываю стрелять в каждого, кто будет бежать; убейте меня самого, если я струшу и побегу»[56].

От стереотипа победоносных шведов и бегущих русских автор отказывается лишь при описании Полтавской битвы, признавая возросшее военное искусство русских. Хотя и в данном случае он искажает реальное соотношение сил перед битвой, изображая ее победой 70 тыс. русских над 18 тыс. шведов[57]. Сравнение Карла XII и Петра I, которым историк начинает описание Полтавского сражения, еще раз свидетельствует о том, что по своим личным качествам Вольтеру был ближе Карл, чем Петр, «не сбросивший с себя грубости своего воспитания и своей страны». Не случайно в оценке Петра он почти дословно цитирует некоторые высказывания Фридриха из письма от 15 ноября 1737 г. Но дело Петра, его цивилизаторские цели (но не методы) философ ставил гораздо выше завоевательных планов Карла: «Карл имел титул непобедимого, которого он мог лишиться в один момент; народы уже дали Петру Алексеевичу имя Великого, которое он не мог потерять из-за поражения, поскольку был обязан им не победам»[58]. Но и победы свои Петр, по мнению Вольтера, употреблял с большею пользой, чем его соперник, «так как все свои успехи он заставлял служить на пользу своей страны и народа»[59].

Прославляя в Петре великого монарха, Вольтер далек от его идеализации. Он судит о царе свободно и непринужденно, не упускает из вида его ошибок и недостатков. «Этому реформатору людей недоставало главной добродетели – гуманности»[60]. Автор неоднократно подчеркивает жестокость Петра, отмечая, что царь собственноручно приводил в исполнение смертные приговоры над преступниками, а в застольной попойке показывал искусство рубить голову (последнее обвинение Вольтер почерпнул из баснословных анекдотов фон Принтцена, присланных Фридрихом Прусским). «Смерть сына, которого можно было исправить или лишить наследства, сделала память Петра одиозной», – считает Вольтер. Подчеркивает он и то, что реформы Петра дорого стоили его подданным: рекрутские наборы, насильственные переселения, высокая смертность работников, болезни, – все это привело к сокращению населения. Так, в начале строительства Петербурга было погублено 200 тыс. человек[61]. Сам царь, по мнению автора, не лучшим образом вел себя под Нарвой в 1700 г.: «…он покинул свой лагерь, где присутствие его было необходимо»[62].

В целом вольтеровский Петр, каким он рисуется в «Истории Карла XII», гораздо более реалистичен, чем герой «Похвального слова» Фонтенеля, положившего начало французской просветительской историографии Петра I. Но в изображении Вольтера он еще в большей степени является знаковой фигурой просветительской философии. Эта философская заданность и известный антиисторизм (герой, охарактеризованный в начале «Истории», не меняется до ее последних страниц) своеобразно сочетаются в вольтеровской характеристике Петра I с зоркостью историка и правдивостью. В ходе работы над «Историей» у автора уже сложился взгляд на Петра как на олицетворение прогресса, он уже превратился для него в героя мировой истории, «вытянувшего» человечество (!) из времен варварства. Не забудем и о том, что именно на страницах вольтеровского труда Петр I и Северная война впервые предстали перед широким кругом европейских читателей.

Одним из первых русских читателей «Истории Карла XII» был А. Д. Кантемир, недоброжелательно заметивший, что это «не история, а роман и что Вольтер ему кажется человеком, который пишет о том, чего не понимает»[63]. Наиболее ранний русский рукописный перевод «Истории» датируется 1746 г. Известно множество русских списков этого произведения, относящихся в концу XVIII в.[64] Историк Петра I И. И. Голиков широко использовал это сочинение Вольтера в своем труде. А. С. Пушкин в работе над «Историей Петра» из вольтеровских трудов ссылается главным образом на «Историю Карла XII»[65]. Но лишь в 1803–1804 гг. появляется ее русское издание.

О восприятии русскими современниками вольтеровских оценок Петра I, высказанных в «Истории Карла XII», свидетельствует сочинение неизвестного автора, рукопись которого на французском языке была введена в научный оборот и опубликована чешским ученым В. Черным[66]. Речь идет о так называемом «Опровержении» («Réfutation contre les auteures qui ont fait dans leurs ouvrages des mentions desavantageuses et tout à fait fausses, touchant la vie et les actions de ce grand Monarque»). Исследователь предположил, что автором этого произведения, как и двух других, найденных вместе с ним[67], был М. В. Ломоносов. А предназначались они, как полагал В. Черный, для Вольтера, работавшего над «Историей Российской империи при Петре Великом».

Обсуждение пражской находки в Пушкинском Доме в 1963 г. привело отечественных специалистов по литературе XVIII в. к выводу, что эти произведения не могли принадлежать перу М. В. Ломоносова. Было высказано сомнение и в отношении того, что эти материалы предназначались Вольтеру, ибо в них имелись резкие выпады против знаменитого французского автора. В качестве возможного автора этих сочинений назывался барон Т. А. Чуди, а также П. А. Левашов. Все выступавшие на обсуждении отмечали большую ценность документов для истории общественной мысли и литературы XVIII в., независимо от решения проблемы атрибуции[68].

Несмотря на единодушное мнение специалистов о необходимости дальнейшего изучения материалов, они так и остались малоизученными, хотя текст рукописи был опубликован В. Черным. Сам же публикатор, сделав ряд интересных замечаний о содержании рукописи, более всего был увлечен доказательствами ее принадлежности перу М. В. Ломоносова[69].

«Опровержение» было написано около 1758 г. и представляет собой разбор высказываний иностранных авторов о Петре I. Как установил В. Черный, лишь 6 начальных глав посвящено разбору цитат из сочинений И. Г. Корба, Е. Мовийона и Фридриха II, все остальные 58 глав посвящены «Истории Карла XII» Вольтера в издании 1739 г., в котором автор значительно дополнил русские сюжеты.

Выбор критика отнюдь не случаен: он прекрасно сознавал значение Вольтера для европейского общественного мнения. «Из всех иностранных авторов, которые говорили о Петре Великом, никто не создал более мрачного его портрета, чем Вольтер. Он не довольствуется тем, что повторяет в своей «Истории Карла XII» ложные и одиозные сообщения других, но и прикрывает их своим красноречием, он еще выпускает в правду злобные стрелы своего изобретения»[70]. Такое восприятие вольтеровского труда с современной точки зрения представляется неадекватным. Как мы убедились, Петр I для Вольтера не был отрицательным историческим героем. Но Вольтер по своей сути не был панегиристом. Он смело и непринужденно судил своих героев, подмечал их человеческие недостатки и политические ошибки.

Для русского автора середины XVIII в. (или, во всяком случае, автора, который представлял Россию) такой подход был неприемлем по многим причинам. Никто в России того времени не разделял политической смелости и свободомыслия великого француза. Например, Ломоносов, которого не без оснований называют родоначальником русского просветительства, в письме к Шувалову указывал на политическую неблагонадежность Вольтера, который «подал в рассуждении высоких особ худые примеры своего характера»[71]. Никто из русских авторов не разделял еще вольтеровских методов исторического исследования. Хотя в целях поучения Вольтер и позволял себе писать не всю правду о своих героях, его оценки далеко выходили за пределы контрастных черно-белых характеристик. В России середины XVIII в. монархическая концепция была господствующей. Критические оценки в адрес монархов не допускались. К тому же в елизаветинское время существовал официальный культ Петра I и еще почти не делалось попыток исторического осмысления петровского времени. Автор «Опровержения» был близок к Шувалову и разделял господствующий в России панегирический взгляд на Петра. Нельзя не учитывать и патриотических чувств русского критика «Истории» Вольтера. Прославляя Петра, французский автор, как мы видели, позволял себе весьма резкие высказывания о «варварстве» русских. И еще один момент мог вызвать раздражение русского читателя: осуждая Карла XII, Вольтер-писатель нередко любовался смелостью и благородством шведского короля.

Автор «Опровержения» внимательно изучил сочинение Вольтера и выявил критические замечания, способные бросить тень на безупречную, с его точки зрения, репутацию русского царя. Не останавливаясь на мелких деталях, русский критик выделил четыре группы сюжетов: общая оценка Петра, описания сражения под Нарвой, Полтавской битвы и Прутского похода.

Вольтер отмечает грубость и жестокость царя, приверженность к излишествам, «сократившим его жизнь». Но историк не давал развернутого обоснования своих оценок, поэтому русский критик ограничился тем, что обвинил Вольтера в повторении абсурдных слухов, распространяемых недоброжелателями царя. В одном случае «опровергатель» попадает в точку, когда пишет, что Вольтер повторяет злобные домыслы Фридриха II. В защиту Петра его соотечественник приводит аргумент, который использовался всеми почитателями монарха с XVIII в. до наших дней: царь действовал в интересах государства, он был жесток только с государственными преступниками. Наконец, русский автор пишет, что не излишества, а тяготы постоянной работы, долгих путешествий, трудных государственных дел и военных походов, а также мочекаменная болезнь сократили жизнь царя.

Значительное место в «Опровержении» отведено началу Северной войны и поражению русских войск под Нарвой. Не имея возможности опровергнуть конкретные факты, автор «Опровержения» пишет о серьезных исторических причинах, побудивших Петра начать войну за Прибалтику, и делает экскурс в XVII в., вплоть до событий Смутного времени. Он допускает при этом явный перегиб, утверждая, что Ливония и Эстония когда-то принадлежали России. Подобное утверждение, но в более мягкой форме, содержится в известной книге петровского времени «Разсуждение, какие законные причины», написанной П. П. Шафировым, откуда автор и позаимствовал исторические обоснования прав России на Прибалтику. А по поводу манифеста автор, возможно лично знакомый с дипломатической практикой, заявляет, что такого рода документы имеют, как правило, формальный характер.

Анонимный автор оправдывает Петра в том, что он покинул в 1700 г. русскую армию под Нарвой накануне сражения. Он утверждает, что это была несознательная ошибка царя, который не мог знать заранее о скором поражении русских. А потому вольтеровское осуждение его несправедливо. Удивительно, что оправдания автора середины XVIII в. почти текстуально совпадают с суждениями современного историка: «…осуждать поведение Петра можно только будучи уведомленным о свершившемся факте – нарвском поражении»[72].

В «Опровержении» справедливо отмечается стремление Вольтера завысить численность русских войск под Нарвой и преуменьшить количество шведов. Критик исправляет Вольтера, указывая близкое к истине число русских войск (30–40 тыс.), но вслед за тем сам впадает в преувеличение, утверждая, что в Прибалтике в распоряжении Карла XII было около 50 тыс. войск[73]. В оправдание нарвского поражения русский автор пишет о предательстве гвардейского капитана Яна Гуммерта, который якобы указал шведской армии все слабые места русской армии. (На самом деле Гуммерт перебежал не в войско Карла XII, а в осажденную Нарву, где вскоре был повешен.) Вместо объяснения реальных причин поражения, которые хорошо сознавал еще сам Петр I, автор «Опровержения» совершенно напрасно взялся за неблагодарное для историка дело – оправдание действий русской армии под Нарвой.

Казалось бы, у русского читателя не было оснований «опровергать» Вольтера, повествующего о полном триумфе Петра над шведами под Полтавой. Но автор полемического сочинения явно раздражен тем, что верный себе Вольтер вносит критические замечания в свою похвалу победителю. Русский современник в общем-то не без оснований упрекает автора «Истории» в увлечении Карлом XII: «Вольтер часто забывает, что он историк. Поэтический дух захватывает его все время, и с тех пор, как он взобрался на своего Пегаса, нет ни истины, ни лжи, которые бы его остановили»[74].Но и сам проявляется излишнее рвение, когда отрицает факт крайне суровой зимы 1708–1709 гг. на Украине или недобросовестно цитирует вольтеровский труд по поводу численности шведов под Полтавой.

Русский автор не удержался и от того, чтобы снять с Петра вину за то отчаянное положение, в котором по собственной воле оказался царь со своим войском на берегу Прута в 1711 г. (Ошибочность этой акции признавал даже сам Петр.) «Опровергатель» указывает на печальное стечение обстоятельств, которое невозможно было предвидеть[75], и критикует мелкие неточности, допущенные Вольтером.

Перо подданного русской императрицы остановилось перед сюжетом, который он, по-видимому, просто не осмелился затронуть: далее у Вольтера следует история бедной крепостной крестьянки, которая стала женой царя и российской императрицей Екатериной. Этот вопрос в елизаветинской России поднимать было небезопасно.

Оставляя на совести автора «Опровержения» такие эпитеты в адрес Вольтера, как «архилжец», «выдумщик памфлетов», «борзописец», можно отметить вполне конкретные причины несовпадения взглядов великого французского просветителя и скромного русского писателя. Взаимное культурное тяготение русских и французов в XVIII в. нередко осложнялось обоюдным непониманием, ибо в России далеко еще не завершился культурный переворот, связанный с европеизацией, а во Франции еще не избавились от стереотипных представлений о далекой «варварской» России.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что автор «Опровержения» показал себя незаурядным для своего времени знатоком истории петровского времени. Строго говоря, к концу 50-х гг. в России еще не существовало доступной и относительно достоверной истории Петра I. В распоряжении любопытного читателя могли оказаться лишь изданное еще в петровское время «Разсуждение» о причинах Свейской войны П. П. Шафирова, да «Похвальное слово» М. В. Ломоносова (1755). При большом желании любитель истории мог раздобыть рукописный перевод «Жития Петра Великого» итальянского аббата А. Катифоро, повторявший многие положения того же Вольтера, или писания П. Н. Крекшина, наполненные баснословными подробностями. Правда, в архивах хранились и более ценные материалы, вроде «Гистории Свейской войны», составленной при участии самого Петра. Конкретные факты, приведенные автором «Опровержения», позволяют заметить, что автор исходил не только из здравого смысла и исторической интуиции, основанной на общем знании своей страны. Ему были известны не только «Разсуждение» Шафирова, но и не изданный еще тогда «Журнал государя Петра I» Г. Гюйссена. (Генрих Гюйссен – немецкий ученый, работавший в России, литературный агент Петра I, заботившийся о создании в Европе благоприятного мнения о царе.) В частности, в описании поражения русских под Нарвой автор «Опровержения» во многом полагался на данные Гюйссена[76].

Вернемся к трудам Вольтера над петровской темой. Приход к власти в России императрицы Елизаветы Петровны (1741) привел к некоторому потеплению русско-французских отношений и к углублению культурных связей между двумя странами. К этому времени Вольтер уже считал себя готовым к написанию истории Петра Великого. Он воспользовался новой политической ситуацией и в 1745 г. послал русской императрице экземпляр своей «Генриады» с льстивым стихотворным посвящением «Семирамиде Севера», а также свою работу «О философии Ньютона» для Петербургской Академии наук. Через французского посланника в России графа д’Альона он стал хлопотать о том, чтобы русское правительство помогло ему ознакомиться с новыми источниками по истории петровского времени: «Если бы достойная дочь императора Петра, обладающая всеми добродетелями своего отца, а также своего пола, соблаговолила пойти навстречу моим намерениям и сообщила мне какие-либо интересные и славные обстоятельства жизни покойного императора, то она помогла бы мне воздвигнуть памятник во славу его на языке, на котором говорят почти при всех европейских дворах»[77]. Вольтер прямо предлагал императрице все имеющиеся у него сведения «отлить в «Историю Петра Великого». Он даже изъявляет желание «на несколько теплых летних месяцев приехать в Петербург». Но «достойная дочь» Петра не соблаговолила пойти навстречу чаяниям Вольтера. Она даже не ответила на его комплименты. В Академию знаменитого француза приняли (1746)[78]. Но иметь в лице Вольтера историографа Петра русские власти еще не были готовы. Его научно-дипломатические демарши были сурово пресечены канцлером А. П. Бестужевым, который полагал, что Вольтер просто хочет дополнить свою «Историю Карла XII»: «Сходнее со высочайшим достоинством государя императора Петра Великого в особливой истории описывать дела его и не примешивать к ним посторонних (Карла XII. – С. М.), сверх того лучше поручить сей труд здешней Академии наук, нежели удостоить оным иностранца»[79].

Затем Вольтер дважды (в 1746 и 1750 гг.) обращался к президенту Академии наук К. Разумовскому с просьбой разрешить ему приехать в Россию, чтобы поработать в архивах, но опять получил отказ. (Архивы петровского времени в середине XVIII в. находились в запущенном, неразобранном состоянии.) В ответном письме 1751 г. Разумовский писал Вольтеру: «Путешествие, которое Вы, по вашим словам, еще желаете предпринять, на мой взгляд, будет слишком долгим и утомительным для человека Вашего возраста и Вашего сложения»[80]. Знаменитому французскому автору ничего не оставалось делать, как ждать «лучших времен».

Поскольку без дополнительных русских материалов Вольтер не решался браться за написание полноценной истории Петра, он решил ограничиться изданием «Анекдотов о царе Петре Великом»[81] (1748). Когда-то сам автор выступал против публикации подобных мелочей из жизни монархов, но для себя и для Петра I он делал исключение. Анекдоты – сборники устных рассказов – были очень распространенным жанром историописания в XVIII в. Обычно это были рассказы о необыкновенных поступках или остроумных изречениях знаменитых исторических деятелей, сопровождавшиеся нравственными или политическими сентенциями автора-составителя[82]. Вольтер дал оригинальное определение анекдотов: «…это узкая полоска, где подбирают остатки колосков после обильной жатвы истории; это маленькие подробности, которые долго оставались скрытыми, откуда и происходят название «анекдоты»[83]; они интересуют публику, когда касаются знаменитых персонажей»[84]. Собственно неизданных, неизвестных в полном смысле фактов в распоряжении Вольтера оказалось немного – рукопись Фоккеродта и некоторые устные предания, сообщенные ему при посредничестве Фридриха Прусского. Основными источниками информации служили записки Перри, Вебера, компилятивные истории Бюше, Руссе де Мисси и Мовийона. Вольтеровские «Анекдоты» – это несколько непринужденно изложенных сюжетов из жизни Петра I, связанных одной идеей. А. Лортолари отмечает, что в «Анекдотах» автор колеблется между раздражением (ему не удалось стать историком Петра) и стремлением не принижать своего героя. Петр по-прежнему остается для Вольтера великим героем, но жанр повествования позволяет показать его человеческие качества. Французский автор считает, что из трех вольтеровских портретов Петра «Анекдоты» дают самый правдивый[85]. Так ли это?

Свобода и юмор царят в этом вольтеровском изображении Петра. Автор с поразительной легкостью переходит от юмористических сюжетов к серьезным и трагическим. Можно спорить о правдивости общей оценки царя, но с фактами Вольтер обходился в «Анекдотах» очень вольно. «...Все народы пребывают в невежестве тысячи веков до тех пор, пока не приходят люди, подобные царю Петру, как раз в то время, когда необходимо, чтобы они пришли». Но приход этих людей, по Вольтеру, никак не связан с историческим контекстом. «То время» наступает совершенно случайно. И в России реформ никто не ждал. Предшественники Петра даже представить себе ничего не могли из того, что сделал царь. Искру преобразований зажег в русском царе молодой женевец Лефорт; «без этого женевца Россия была бы, может быть, до сих пор варварской». Воодушевленный Лефортом царь оказался гением, способным создать новый народ и империю. Вольтер сравнивает Петра с Прометеем, оживившим своих соотечественников с помощью чудесного огня, обретенного в Европе, в Голландии.

Царь, обучающийся ремеслу кораблестроителя, – первый сюжет вольтеровских анекдотов. У Петра было множество человеческих недостатков и странностей: гневливый, жестокий, невоздержанный в питье, неразборчивый в женщинах. Многие писали о конвульсиях, искажавших его лицо. Их объясняли ядом, якобы данным ему его сестрой Софьей. Все гораздо проще, считает Вольтер, – «истинным ядом были вино и водка, которыми он злоупотреблял». И тем не менее нравы царя немного смягчились, так как знакомство с европейской жизнью делало его более обходительным.

Рассказ о пребывании царя в Лондоне вполне выдержан в анекдотическом духе. Например, говорится, что царь побывал в театре, ничего там не понял, но влюбился в одну из актрис. Однако связь с царем не сделала ее богатой. Петр якобы отказался от дворца, предоставленного ему королем Вильгельмом, а поселился в матросской хижине и одевался как матрос. В этих рассказах, по-видимому, более отразились парижские анекдоты о царе, чем реальные события. От мелочей Вольтер с непринужденностью переходит к вещам серьезным.

Петр вводит в России употребление табака. Духовенство осуждает курение, а также поездки людей за границу. Подстрекаемые «монахами и аббатами» стрельцы поднимают бунт. Монарх вынужден вернуться в Москву «из-за новости о гражданской войне, вызванной его отсутствием и разрешением курить».

В карикатурном виде представлено невежество русского народа, на преодоление которого были направлены первые реформы царя. «Одним из самых трудных предприятий основателя было укоротить полы платья и сбрить бороды своих подданных… С этой проблемой справились, располагая у ворот городов портных и брадобреев: одни обрезали полы платьев тех, кто проходил, другие – бороды; упорствующие платили сорок су на наши деньги. Вскоре они предпочли потерять свою бороду, чем деньги».

Следующий сюжет – история эстонской сироты, ставшей женой Петра и императрицей Екатериной. История простолюдинки, ставшей самодержавной императрицей, «притом достойной», должна была подтвердить идею о естественном равенстве людей.

Дело царевича Алексея – «один из самых ужасных примеров жестокости, который когда-либо был продемонстрирован с высоты трона». Изложение истории «несчастного царевича» перемежается с анекдотами о пребывания Петра в Париже. Вольтер не верил официальной версии о естественной смерти Алексея и намекал на то, что он был отравлен. Смерть царевича автор интерпретирует как высокую плату за реформирование страны «Если Московия была цивилизована, то следует признать, что эта цивилизация стоила ей дорого».

При всем разнообразии сведений о Петре, сообщаемых в «Анекдотах», одна идея настойчиво проводится автором: о случайности появления Петра, об исключительной роли его личности в преобразовании России. «Меня более всего удивляет то, что род человеческий имел мало надежды на появление в Москве такого человека, как царь Петр». Вероятность этого была, по его мнению, настолько ничтожна, что Вольтер сравнивает ее с соотношением одного к 16 миллионам – количеству всех русских, живших в то время в России. Гений Петра был противоположным духу нации, считает он. Столь же мала была и вероятность того, что счастливый жребий судьбы выпадет царю, ведь только соединение гения с царской властью могло дать реальные результаты. Идея героической личности, выступающей в качестве двигателя прогресса, все больше увлекала философа.

Давнишнее намерение Вольтера написать историю Петра Великого было реализовано лишь во второй половине 50-х – начале 60-х гг. Вкратце история создания книги такова.

В начале 1757 г. фаворит императрицы Елизаветы Петровны, франкофил и известный деятель культуры И. И. Шувалов через дипломата Ф. П. Веселовского передает Вольтеру просьбу написать историю Петра Великого. Мы убеждены, писал Веселовский, «что едва ли можно сослужить более важную службу России, как привлечь Вас к написанию истории царствования этого великого монарха. Какой труд более достоин Вас и какое перо более достойно этого героя, чтобы передать его славу потомству?»[86] «Вы предлагаете мне то, к чему я стремился тридцать лет», – тотчас ответил Вольтер Веселовскому и изложил план своей работы, требуя представить ему различные материалы о России, мемуары о событиях, карты и, наконец, сведения обо всем, «что могло бы способствовать прославлению вашей страны»[87]. Вольтер уже не рвется в Петербург и считает, что может ограничиться теми материалами, которые ему пришлют из России. Шувалов одобряет план Вольтера и обещает извлечь из разных архивов документы, необходимые для работы. Великий писатель объявляет себя «секретарем» Шувалова и принимается за работу, не дожидаясь обещанных источников.

В отечественной историографии долгое время подчеркивался заказной характер вольтеровского труда. М. П. Алексеев стремился «разрушить старую легенду о том, что история Петра I была заказана Вольтеру по инициативе русского правительства и что при работе над ней Вольтером будто бы руководили корыстные мотивы, искательство перед русским двором, славолюбие и расчеты на хорошую оплату его труда» [88]. Алексеев приходит к выводу, что идея написания истории вовсе не была внушена Вольтеру из России, но выросла вполне органически из его собственных историко-философских исканий и литературных интересов. Кажется, это в полной мере подтверждается изложенными выше материалами, показывающими давний интерес Вольтера к петровской теме. Как заметил А. Лортолари, «История России» не была ни халтурной работой, ни работой навязанной». Вольтер думал о ней двадцать лет. Он писал ее более шести лет[89].

Но все эти справедливые замечания исследователей не снимают вопроса о «заказе» или официальном поручении. Точнее было бы говорить о взаимно выгодном союзе, который заключили Вольтер и русское правительство. Вольтер был не из тех авторов, кому можно было навязать какие-либо идеи. Независимость своего мнения он ценил превыше всего. Крупнейший историк своего времени, он не собирался писать свой труд ни по указке русского правительства, ни по подсказке Петербургской Академии наук. Но Вольтер, как и Шувалов, понимал, что реализация сложившегося у него замысла истории Петра выгодна русскому правительству. Он показал себя готовым идти на некоторые компромиссы, которые вполне отвечали просветительским представлениям о пользе истории. В этом предприятии у Вольтера был даже некоторый элемент утонченной мести прусскому королю Фридриху II – врагу России, обличителю Петра. (Незадолго до описываемых событий произошел разрыв Вольтера с «Соломоном Севера».) Ну а поощрения и подарки русского двора Вольтер воспринимал как должное, как справедливую оценку своего труда[90].

К концу лета 1757 г. у Вольтера уже готов «легкий набросок» – первый вариант восьми глав первого тома, который он направляет в Петербург. Лишь в июле 1758 г. он получает из России первую посылку с материалами и с замечаниями русских ученых. «Самый беспокойный из французов знакомится с разгильдяйством русских», – замечает по этому поводу Лортолари. В августе 1758 г. Вольтер направляет в Россию ряд вопросов, которые свидетельствуют о том, что он не согласен с русскими критиками. «...Вы мне ужасно подрезаете крылья, лишая меня записок, которые Вы так любезно мне обещали о военных подвигах Петра, о его законодательной деятельности, частной и – что было бы особенно ценно – о его общественной жизни. Из данных, находящихся в моем распоряжении, можно составить лишь сухой перечень годов и фактов; но занимательной истории по ним не напишешь. ...Чувствительно тронут вашим китайским чаем, но, уверяю Вас, сведения о царствовании Петра Великого были бы для меня несравненно ценнее. Я старею, и мне придется заказать надгробный памятник с надписью: «здесь почиет тот, кто когда-то желал написать историю Петра Великого», – писал Вольтер Шувалову 4 марта 1759 г.[91] В мае 1759 г. историк получает вторую посылку с «мемуарами», меха, чай, а также... новую порцию замечаний. В июне 1759 г. издатели Вольтера получают рукопись первого тома. В октябре напечатанная книга отправляется в Петербург, но исчезает во время пересылки. В апреле 1760 г. Вольтер посылает ее повторно. В России первый том был встречен без восторга («весьма не аппробуется»). Автору предлагают выкупить это издание целиком, чтобы подготовить второе, исправленное. Но Вольтер избежал русской цензуры. Под угрозой выхода пиратских изданий Вольтер еще в 1760 г., до получения официального разрешения из Петербурга, не препятствует издателям в сбыте книги, «напечатанной на их средства». Правда, в новое издание 1761 г. автор вносит некоторые поправки в виде примечаний. Работа над вторым томом идет уже не так быстро. С 1761 г. присылка материалов из России становится регулярной. В апреле 1763 г. выходит второй том «Истории Российской империи при Петре Великом».

Специальное рассмотрение источниковедческих проблем вольтеровской «Истории России» не входит в нашу задачу. Отметим лишь, что круг ее источников значительно расширился по сравнению с «Историей Карла XII». К сочинениям де ла Невилля, Перри, Вебера, Фонтенеля, Руссе де Мисси, И. Лефорта, Фоккеродта прибавились «Военная история Карла XII» Г. Адлерфельда, «История Карла XII» И. А. Нордберга, сочинение Ф. И. Страленберга «Das Nord-und-Ostliche Teil von Europa und Asia»[92], «Географическое, историческое, хронологическое, политическое описание Китайской империи» Ж.-Б. Дюгальда, «Путешествие через Московию» К. де Бруина, сочинение английского дипломата Ч. Уитворта «О России, какой она была в 1710 г.»[93], рукописные записки Г. Ф. Бассевича и др. Большинство этих книг было в собственной библиотеке Вольтера[94]. Из Петербургской Академии наук Вольтеру прислали почти исчерпывающий список книг о Петре I, вышедших в Европе (особенно в Германии) в первой половине XVIII в., а также географических описаний России и описание посольств и путешествий, а также описаний Петербурга[95]. Однако, как заметил М. Мерво, Вольтер использовал далеко не все издания. Он даже пошутил в письме к И. И. Шувалову: «Каталог всех книг, написанных о Петре, послужит мне мало, поскольку никем из авторов, указанных в нем, Вы не руководили»[96].

В начале своей «Истории» Вольтер утверждает, что она написана только по русским источникам («on n’a écrit que d’après eux»). Это утверждение не соответствует действительности. Напомним, что первая посылка с документами из России пришла, когда Вольтером была написана уже значительная часть первого тома. Из того, что прислано для Вольтера из России, в его библиотеке сохранилось «Краткое описание», составителем которого раньше считали Г. Ф. Миллера[97], а затем Г. Н. Моисеева атрибутировала его как труд М. В. Ломоносова[98]. При участии Ломоносова для Вольтера были подготовлены «Описание стрелецких бунтов»[99], «Описание Камчатки», «Описание России» и другие материалы. Был послан Вольтеру и «Экстракт из журнала Петра Великого» («Гистории Свейской войны»). Всего, по подсчетам Л. Л. Альбиной, благодаря помощи М. В. Ломоносова, Г. Ф. Миллера, И. И. Тауберта и И. И. Шувалова в распоряжении Вольтера оказалось более 120 документов[100]. Таким образом, Вольтер был первым французским историком, который в таком объеме пользовался русскими источниками, хотя и в переводе.

Однако русскими источниками французский автор был недоволен, он жаловался, что ему присылают не те материалы, что надо. «Они полагают, что дают историку материалы, когда посылают вьюк военных деталей, маршей и контрамаршей...» (к Альгаротти, 14 сентября 1761 г.)[101]. В данном случае речь, очевидно, идет о «Гистории Свейской войны». В работе с документами Вольтеру помогал старый дипломат А. П. Веселовский – русский невозвращенец XVIII в., замешанный в деле царевича Алексея. Историк давал высокую оценку своему помощнику[102]. В 1759–1762 гг. посредником между Вольтером и Шуваловым был живший в Женеве молодой русский аристократ Б. М. Салтыков[103].

Как известно, взаимоотношения Вольтера и его русских помощников и критиков были далеко не безоблачными[104]. Выявившиеся вскоре противоречия были обусловлены теми же причинами, что и критика неизвестным русским автором «Истории Карла XII». Сказалось и столкновение разных подходов историков: Вольтер писал большую историческую картину широкими мазками, а ее критики рассматривали ее детали через лупу. К этому следует еще добавить стремление русских авторов внушить историку «правильное» отношение к Петру Великому. Невозможно не заметить и достойного лучшего применения упорства Вольтера в своей «несравненной правоте». Он не принимал многих справедливых замечаний русских критиков, которые хорошо знали русскую историю и географию и нравы своего народа[105]. Очень упорствовал Вольтер в тех случаях, когда замечания его русских «цензоров» расходились со свидетельствами европейских источников. Особенно болезненно маститый автор воспринимал замечания на те главы своего труда, которые уже были опубликованы, так как не хотел признавать своих недостатков публично. Поэтому он не исправил многие явные ошибки в первом томе, но к замечаниям на второй том, пришедшим к нему до его опубликования, он отнесся более лояльно. Подчас Вольтер разражался ругательствами в адрес «плохо обученных критиков» с «ослиной кожей». В письме к Шувалову 11 июня 1761 г. он писал: «Я желаю этому человеку побольше разума и поменьше согласных» (это в адрес Ломоносова, указавшего на неправильное написание русских имен). Ознакомившись с переводом «Краткого Российского летописца» Ломоносова, Вольтер заметил: «Мы так писали историю тысячу лет назад»[106].

Проведенное Л. Л. Альбиной исследование источниковедческих приемов Вольтера позволяет заметить непоследовательность автора «Истории России». «Писать историю Петра Великого, располагая лишь хорошо известными печатными источниками, он считал недопустимым... Этим можно объяснить настойчивые его ссылки на рукописные «мемуары», полученные из России: «Извлечено полностью из материалов, присланных из Москвы и Петербурга»; «в секретных мемуарах, которые доверил мне русский двор, содержится утверждение...»; «мои мемуары свидетельствуют»; «в моих мемуарах говорится» и т. д.»[107] Но следует подчеркнуть, что эти ссылки были сплошь и рядом мифическими! Вольтер, конечно, понимал значение русских архивных источников для написания истории Петра I. Но это было скорее абстрактное сознание преимущества «своих» источников над иностранными при написании истории страны. В конкретном случае, при написании истории России, французский автор явно отдавал предпочтение европейским свидетельствам[108]. И дело было не только в том, что его плохо снабжали русскими материалами, но, главным образом, в том, что европейские источники были для Вольтера «своими», а русские «чужими», полуварварскими, даже если они исходили от немцев-академиков. Вольтер заимствует сведения из Нордберга, а ссылается на рукописные материалы, присланные из России, он отсылает читателей к рукописным мемуарам Лефорта, а цитирует Перри, он ссылается на какие-то «китайские мемуары», а текст заимствует из сочинения Ж.‑Б. Дюгальда[109]. Добросовестные замечания Миллера о географии России Вольтер «опровергал» ссылками на баснословные и устаревшие по своим сведениям работы Морери и Ла Мартиньера[110].

Обратимся к содержанию вольтеровской «Истории Российской империи при Петре Великом», для того чтобы увидеть особенности ее проблематики, идейное содержание и характерные черты трактовки образа Петра I. Сначала автор хотел изложить все деяния царя «из года в год». Но вскоре отказался от этого плана и решил написать «Историю России» при Петре Великом. Это позволяло отбросить анекдоты из личной жизни царя и не останавливаться на «неудобных» фактах его биографии. В пользу такого построения материала говорили различные дополняющие друг друга соображения: политический расчет, философский взгляд на историю, нехватка материалов.

В «Предисловии историческом и критическом» автор формулирует задачи своего труда[111]. За спиной Вольтера уже были «История Карла XII» и «Век Людовика XIV», которыми он гордился. Новый труд должен был обладать главным достоинством прежних: он должен быть достоверным. Это будет «самая короткая, но самая полная история», притом – поучительная. О своих предшественниках в описании деяний Петра Вольтер высказывает весьма невысокое мнение, их труды, по его словам, «скомпонованы из газет». Особенно достается Ж. Руссе де Мисси, труд которого[112] Вольтер называет «типографским мошенничеством», «сплошной ложью и глупостью». Вольтер пользовался материалами книги Руссе без ссылки на автора и при этом не уставал его бранить.

В первой главе Вольтер дает географическое описание России. Хотя автор пользовался материалами, присланными из России (атласом, картами, планами, гравюрами), а также толковыми описаниями вроде книги Страленберга, его географические познания для того времени оставляли желать лучшего. Многочисленные географические ошибки Вольтера были замечены давно, еще его первыми русскими критиками (Ломоносовым, Миллером). Вольтер давал искаженное описание Петербурга, он называл Киевщину «Червонной Русью», а Москву и Смоленск «Белой Русью», писал, что Киев был основан византийскими императорами и т. д. «К юго-востоку (!) от Астраханского ханства имеется маленькая (!) вновь образованная область, которая называется Оренбург, одноименный город был построен на берегу реки Яик в 1734 году. Эта страна покрыта отрогами Кавказских гор (!). Крепости, возведенные через определенное расстояние друг от друга, защищают горные проходы и реки, стекающие с гор... Город Оренбург стал прибежищем персов (!)...»[113] – так же автор описывал и другие области России. Вопреки собственным заявлениям, сделанным в предисловии, Вольтер, описывая Россию XVIII в., оперирует античными географическими названиями и этнонимами: Борисфен, Танаис, Меотида, скифы, сарматы, гунны, массагеты, роксаланы и пр. То, что Вольтер допустил многочисленные историко-географические ошибки, свидетельствует не только о его невнимании и невысоком общем уровне географических знаний о России в Европе середины XVIII в. Поразительно другое: автор не пожелал исправить эти ошибки, что свидетельствует уже о самолюбии и упрямстве великого француза. Географическое описание России следует, пожалуй, признать самым слабым разделом работы. Вольтер щеголяет эрудицией и сибирской экзотикой, «но за всем этим базаром чужеземных имен подчас не видишь самой России и русского человека»[114].

Говоря об обычаях и нравах русских, Вольтер отмечает крепостничество как характерную черту русской жизни[115]. В древней Руси обычаи были достаточно грубыми, но не такими варварскими, как говорят многие писатели, – утверждает Вольтер вслед за Фоккеродтом. Нравы и одежда имели восточное, азиатское происхождение. Многие обычаи были вполне достойными. В «Истории» Петра Вольтер уже не стремился живописать грубость и невежество русских до Петра I. Он, конечно, отмечает слабость их торговли, отсутствие флота и регулярной армии, грубость промышленности и низкий уровень сельского хозяйства, наконец, изолированность от Европы. Но, смягчая общую характеристику допетровской Руси, Вольтер не отходит от своей главной идеи, определяющей оценку петровских реформ: русские добились большего прогресса за последние 50 лет, чем какая-либо нация за 500 лет своего существования[116]. В описании России Вольтер обронил ряд характерных для просветителей идей: о «добрых дикарях» и изначальной беспорочности человеческого рода, о том, что уровень цивилизации страны зависит от плотности населения, об отрицательной роли церкви в истории.

В «Истории» Петра Вольтер не мог не сказать о предках царя. События русской истории XVII в. изложены у него кратко, но достаточно ясно. Знакомство с фактами вынудило автора высказать несколько соображений, не вполне соответствующих его концепции царя-творца новой нации. В деятельности предшественников Петра, в частности царя Алексея Михайловича, он заметил стремление к преобразованиям: царь составил кодекс законов, завел первые мануфактуры, ввел дисциплину в армии, «он был достойным отцом Петра Великого, но не имел времени ничего улучшить из того, что предпринял» из-за преждевременной смерти. «Дух семьи Романовых состоит в том, чтобы все время приобщать государство к культуре»[117].

Из материалов, присланных ему из России, Вольтер создал достаточно подробную картину стрелецких бунтов и уже не допускал произвола и грубых ошибок в фактах, которые были характерны для изложения этого сюжета в «Анекдотах». Хотя он по-прежнему утверждает, что разрешение торговать табаком в России, данное царем вопреки воле духовенства, было одной из главных причин бунта. Пользуясь книгой Перри и, возможно, материалами официальной русской историографии, Вольтер утверждает, что царь Федор назначил Петра своим наследником, пишет о планах Софьи и Голицына уничтожить Петра. Но вопреки официальной русской традиции Вольтер вслед за де ла Невиллем воздает должное уму и способностям В. В. Голицына.

Начиная повествование о реформаторской деятельности Петра, Вольтер приводит известный анекдот о детской водобоязни царя (приведенный у Фоккеродта и Страленберга). Эта история должна была подчеркнуть мысль автора о том, что царь действовал вопреки обстоятельствам, что, как настоящий герой, он постоянно преодолевал препятствия. Можно сказать , что в «Истории» Вольтера уже заложена ставшая общепринятой схема жизнеописания Петра: юношеские «потехи», Азовские походы, путешествие в Европу с его дипломатическими и образовательными целями, первые преобразования. Как всегда, Вольтер уделил большое внимание церковным преобразованиям. Автор уже не утверждает, что Петр стал главой церкви, но проницательно замечает: «…русский царь не трогал кадила, но он направлял руки, которые его носили». Обрезание бород и одежды, по словам автора, «было смешно, и этот смех предотвратил возмущения». На деле все, кажется, было наоборот: жестокое наказание стрельцов, обстановка террора заставили подчиниться насильственному «преображению» народа. Среди прогрессивных мер царя Вольтер вслед за Перри отмечает такую: он заменил в обращении слово «холоп» на «раб». Русские критики «Истории» резонно замечали, что это были слова одинаковые по смыслу. Но Вольтер упорствовал: «Тем хуже для критика, если он не чувствует, насколько слово «раб» отличается от слова «подданный»[118].

В описании событий Северной войны Вольтеру пришлось корректировать собственные утверждения, сделанные в «Истории Карла XII». Война теперь описывается с русской стороны. И, как это часто бывает у военных историков, все переписывается «в нашу пользу». Петр уже не выступает как один из зачинщиков войны. Теперь речь идет об агрессивных притязаниях Швеции, о ее захватах в Прибалтике, о деле Паткуля, боровшегося за свободу Ливонии. Не упоминает автор и о царском манифесте, объявлявшем войну, который он когда-то заклеймил как нелепый. Если прежде Вольтер упрекал Петра в том, что он покинул русскую армию под Нарвой перед сражением, то теперь он готов представить это как случайность. Отсутствие царя и соперничество командиров он называет среди причин поражения русской армии под Нарвой в 1700 г. Вольтер уменьшает разрыв в численности шведов и русских под Нарвой (по сравнению с «Историей Карла XII) под аккомпанемент рассуждений о неточности военных источников. «Все известия того времени, все без исключения историки доводят численность русской армии под Нарвой до 80 тыс. человек. Записки, которые мне предоставили, свидетельствуют о 60 тыс., а другие – о 40 тыс. человек»[119]. Втягиваясь в описание военных действий, Вольтер вынужден повторять некоторые сюжеты «Истории Карла XII», дополняя их подробностями из «Истории» Нордберга, а иногда и из «Журнала, или Поденной записки Петра Великого». Если в истории шведского короля Вольтер оценивает как первую победу русских битву при Калише (1706), то в истории русского царя говорится о том, что русские побеждают одного из лучших шведских генералов уже через год после поражения под Нарвой.

Никогда не забывающий о своем читателе, Вольтер склонен драматизировать описание некоторых событий. Так, например, автор повествует о том, как 6 февраля 1708 г. Карл приблизился к городу Гродно и узнал, что царь находится там со своими войсками. Взяв с собой только восемьсот гвардейцев, шведский король поспешил в Гродно. Некий офицер, охранявший ворота города (на самом деле – мост через Неман), подумал, что Карл идет во главе всей своей армии, и беспрепятственно пропустил шведов в город. В русской армии началась паника. Сам Петр вынужден был в спешке «ретироваться», шведские гвардейцы уже были посланы к воротам, через которые выезжал царь. Ночью Петру сообщили о том, как все происходило на самом деле. Царь с войсками возвращается в Гродно, на улицах которого разгорается ожесточенная борьба. Но основная армия шведов была уже на подходе, и царь вынужден был отступить[120]. В этой истории соответствует действительности лишь то, что Карл XII предпринял смелый поход с восемьюстами гвардейцами под Гродно, и то, что наемный офицер русской армии не выполнил приказа об уничтожении моста и позволил шведам войти в город. На самом деле Петр за два часа до прихода шведов покинул Гродно и совсем не собирался туда возвращаться.

Далее Вольтер был вынужден поправить допущенные в истории шведского короля неточности в описании битвы при Лесной: численность русской армии ему пришлось сократить вдвое до 20 тыс., хотя и эта цифра была преувеличенной. История Мазепы и описание экзотических нравов запорожских казаков оживили страницы истории, предшествующие кульминационной главе первого тома, посвященной Полтавской битве. Живописуя тяжелое положение шведов на Украине, Вольтер описывает эту страну как «безводную пустыню, окаймленную горами, которые отделяют ногайских татар от донских казаков». Русского читателя не могут не поражать и такие «перлы» Вольтера, как «горная цепь», лежащая на пути от Полтавы к Москве.

Описанием Полтавской битвы и ее последствий Вольтер, как опытный писатель, увенчал первый том своего труда. Как и в «Истории Карла XII», автор дает сравнительную характеристику своим героям накануне битвы. Его предпочтение окончательно отдано Петру: если бы не стало Карла, одним героем было бы меньше и многие народы вздохнули бы с облегчением. Но если бы погиб царь, «с ним были бы похоронены огромные труды, полезные для всего рода человеческого, и самая обширная империя в мире впала бы в хаос, из которого ее едва ли можно было вытянуть»[121]. Описание Полтавского сражения не занимает много места в «Истории». Самое главное для Вольтера – это значение битвы. В порыве восхищения он пишет, что «из всех кровавых битв, произошедших на земле, эта единственная, которая не принесла разрушений, а служила счастью человеческого рода, поскольку она дала царю свободу приобщить к культуре большую часть мира»[122].

В приведенных выше высказываниях Вольтера обращает на себя внимание признание всемирно-исторической роли Петра: в его деятельности автор видел наиболее яркий пример быстрого приобщения к цивилизации целого народа, наиболее яркое подтверждение просветительской веры в прогресс и в созидательную роль «мудреца на троне».

Еще одна идея, в которой автор пытался убедить читателей на примере Петра I и Карла XII, – это идея о бессмысленности войн: две сотни баталий, произошедших в Европе за первую половину XVIII в., потребовали огромных жертв и средств, но никому не принесли пользы. Единственное исключение, по мнению Вольтера, – Полтавская битва.

В начале обоих томов своей «Истории» Вольтер сообщает о несчастьях и испытаниях, выпавших на долю Петра, а затем показывает, как его герой с честью выходит из трудных ситуаций и оказывается на вершине славы. Второй том открывается описанием неудачного для Петра Прутского похода 1711 г. Причиной этой войны Вольтер справедливо считает не происки Карла XII и его дипломатов в Турции, а собственные интересы турок и татар, обеспокоенных усилением их северного соседа. В описании этой неудачной акции Петра автор не стремится льстить своему герою. В частности, Вольтер отмечает, что народы Молдавии и Валахии не поддержали русской армии. Договор молдавского господаря Д. Кантемира с Петром историк сравнивает с союзом Мазепы со шведским королем. Вольтер пишет, что на Пруте русский царь оказался еще в худшем положении, чем Карл под Полтавой. Но стойкость русских войск и искусство дипломатов, по мнению Вольтера, позволили русской армии и царю с честью выйти из крайне тяжелой ситуации. Притом Вольтер настаивает на том, что в данном случае речь не может идти о простом подкупе турецкого визиря и его предательстве.

В дальнейшем изложении событий Северной войны (военные действия в Ливонии, Померании, Финляндии, на Балтийском море и т. д.) Вольтер в основном освещает вопросы общеевропейской политики, хорошо знакомые ему со времени работы над предшествующими историческими трудами. При этом необходимо отметить, что автор очень боялся повториться и нигде прямо не использовал сюжетов из «Истории Карла XII»[123]. Собственно русская тема занимает в начальных главах второго тома весьма скромное место (см., например, главу VI). Вольтер отмечает возросшее влияние России на международную жизнь Европы и вместе с тем показывает, что усиление России вызывает зависть и недовольство ее европейских союзников.

Со знанием дела автор описывает второе путешествие Петра I в Европу, уделяя особое внимание пребыванию царя во Франции. Впрочем, Вольтер не стремился к особой точности, сообщал анекдоты и слухи, которые породил визит во французском обществе. Автор считал, что его соотечественники не смогли по достоинству оценить Петра, а царь, в свою очередь, не зная французского языка, «терял главный плод своего путешествия».

Одной из самых острых проблем петровского царствования является дело царевича Алексея, его загадочная смерть. Вольтер столкнулся с немалыми трудностями при освещении этих сюжетов[124]. В ходе работы над «Историей» он писал своим корреспондентам: «Печальный конец царевича меня немного смущает; я не люблю говорить против моей совести. Смертный приговор мне всегда казался слишком суровым... Я не вижу в процессе никакого заговора... Я постараюсь выбраться из этого скользкого положения, показывая, что в сердце царя любовь к родине превалировала над чувствами отца» (Шувалову, 22 ноября 1759 г.)[125]; «Царь Петр меня дразнит; я не знаю, что предпринять с его сыном» (Д’Аламберу, 17 ноября 1760 г.)[126] Автору пришлось много консультироваться с И. И. Шуваловым по поводу этого «скользкого» вопроса: «Я постараюсь с помощью Ваших инструкций выбраться таким образом, который бы ни в чем не повредил память Петра Великого. ...Очевидно, что если бы царевич стал царствовать, он бы разрушил грандиозное дело своего отца, и что благо целой нации предпочтительнее блага одного человека; ...можно, не искажая истины, заставить читателя почитать монарха, который судит, и пожалеть отца, который выносит приговор своему сыну» (Шувалову, 1 ноября 1761 г.)[127]; «Нет ни одного человека в Европе, который думает, что царевич умер своей смертью. Все пожимают плечами, когда слышат, что 23-летний принц умер от апоплексического удара при чтении приговора, в отношении которого он должен был надеяться, что его не исполнят» (Шувалову, 9 ноября 1761 г.)[128].

Вольтеру была хорошо известна официальная версия дела царевича, и он видел ее слабые стороны. Ему были известны и неофициальные, неблагоприятные для Петра версии суда и расправы над царевичем, в том числе такие, которые нетрудно было опровергнуть, что Вольтер и делает. Так, он приводит отрывок из «Записок, служащих для истории XVIII в.» Г. Ламберти[129]. В нем говорится, что Екатерина, опасаясь за судьбу своего маленького сына, побудила Петра к процессу по делу старшего сына и способствовала его осуждению на смерть. При этом царь сам истязал царевича кнутом, а затем собственноручно отрубил ему голову. Позже Петр узнал об интригах, которые Екатерина завела с Меншиковым, и пожалел о случившемся. Он задумал заточить царицу в монастырь. Узнав тайные мысли мужа из его дневника, Екатерина, сговорившись с Меншиковым, отравила Петра, «что обычно для Московии»[130]. Вольтер отвергает это, по его словам, широко распространенное в Европе обвинение. Он даже утверждает, что был знаком с человеком, который рассказал эту историю Ламберти. Это был некий иностранец, родившийся в России, который заверил Вольтера, что все рассказанное им не более чем «бродячие слухи». Справедливо отвергая нелепые слухи, Вольтер не признавал и реального факта участия Петра в пытках царевича.

Вольтер был вынужден оставаться в рамках официальной версии дела Алексея. Он опирался в основном на записки Ф. Х. Вебера, несколько смягчая его оценки[131]. Но, как и в письмах, в своей «Истории» он позволяет себе некоторые критические замечания по этому поводу: царь обещал помиловать сына, но не сдержал своего слова; царевич, по сути дела, был осужден за несовершенное преступление, ибо заговор против Петра существовал лишь в его мыслях.

Оправдывая в целом Петра, Вольтер призывает на помощь неизвестного английского автора: «Некое английское писание, наделавшее в свое время много шума, утверждает, что если бы такой процесс рассматривался в свое время в английском парламенте, то не нашлось бы среди 144 судей ни одного, который бы высказался за более легкое наказание»[132]. И все-таки Вольтер считает, что такое дело невозможно ни в Англии, ни во Франции, но оно возможно в России. «Длительное, прямое и повторяющееся неповиновение среди нас считается лишь плохим поведением, которое следует покарать; но это было тяжелейшее преступление для наследника огромной империи, которую это непослушание должно было привести к гибели. Наконец, царевич был виновен в отношении всей нации, желая погрузить ее во мрак, из которого его отец ее вытащил»[133].

Итак, смерть сына – это высокая цена за реформирование нации, за ее благополучие. «Если бы Алексей стал править, все было бы разрушено». Это, по мнению Вольтера, в конечном счете оправдывает Петра и его жестокость. В пользу царя говорит и то, что он не казнил сына своей властью, а отдал его на «суд нации». Автор отвергает версию об отравлении царевича: «зачем отравлять того, кого хотел он покарать мечом Фемиды?» Но автор все-таки в глубине души продолжал сомневаться в том, что смерть царевича была естественной: «По правде сказать, очень редко случается, чтобы молодой человек испустил дух от внезапного потрясения, вызванного чтением смертного приговора, особенно если он надеялся на его отмену, но врачи утверждают, что такое возможно». История царевича Алексея играет очень важную роль в понимании вольтеровской концепции реформ в целом. В этом процессе просветитель усматривает главный конфликт эпохи – между древней Русью, которую олицетворяла собой церковь, и новой, приобщенной к цивилизации Россией. Именно церковь, убежден автор, была главной виновницей трагедии Алексея – «это было заблуждение религии, это были священники и монахи».

В последних главах своей «Истории» автор уделяет большое внимание созидательной деятельности царя. В этой части должен был с особой силой раскрыться новаторский характер вольтеровской философии истории. Строительство мануфактур, развитие торговли и путей сообщения, совершенствование управления обществом, наконец, изменение самих общественных нравов – эти события, по словам Вольтера, обычно не привлекали внимания читателей, но это «истинные пружины общественного счастья, открывающиеся философскому взгляду». Автор даже утверждает, что «одна-единственная хорошо устроенная мануфактура приносит во много раз больше блага государству, чем двадцать договоров».

Но перечисление мирных дел Петра в книге Вольтера оставляет довольно бледное впечатление, тем более что автор отнюдь не кажется вдохновленным знакомством с указами и регламентами царя, подчас ему просто не хватает такого рода материалов. Говоря о законодательной деятельности Петра, Вольтер сообщает, что в 1722 г. царь закончил новый кодекс законов и «запретил судьям под страхом смертной казни отклоняться от них». Напрасно критики из Петербурга отмечали, что Петр, хотя и планировал, но не закончил работу над кодексом законов. Вольтер не захотел убрать этот вымышленный штрих из портрета «законодателя». Строго говоря, картина «творения новой нации» у Вольтера получилась невыразительной, еще меньше говорится о жизни и нравах этой «новой нации». По большому счету, народ в «Истории» Вольтера отсутствует, как, впрочем, он отсутствует в большинстве историй до наших дней.

Автор заметно оживляется, когда пишет о религиозной реформе Петра, которая отвела религии вполне определенное и в общем-то скромное место в обществе. Как заметил Е. Ф. Шмурло, излюбленная тема дает Вольтеру возможность еще раз повторить в той или иной форме излюбленное «Ecrasez l’infame». «Может быть, нет в мире ничего более мудрого, чем все эти установления», – замечает Вольтер, а вершиной мудрости он представляет «Духовный регламент». Можно утверждать, что едва ли не главный смысл петровской реформы Вольтер видит в секуляризации.

В последней главе вольтеровского труда с опорой на «Записки» Г. Ф. Бассевича сообщается, хотя и очень деликатно, о деле Монса, охладившем отношения между Петром и Екатериной. Последние минуты жизни царя, якобы не сумевшего дописать фразу «Отдайте все...», описываются также с помощью известий графа Бассевича, что, по мнению современного исследователя, породило один из апокрифических сюжетов отечественной истории[134].

Все исследователи сходятся в том, что «История Российской империи» была «философской» историей, то есть последовательным воплощением просветительских представлений о прошлом. В этом заключалась и сила и слабость этого сочинения. Ясная мысль делала историю целостной и стройной. Но сильная авторская концепция лишала образ Петра важных личностных черт, делала его несколько ходульным.

Россия представляется Вольтеру как бы опытным полем, на котором был осуществлен грандиозный исторический эксперимент: волей и разумом одного человека была создана цивилизованная нация. Допетровская Россия была для философа тем «чистым листом», на котором Петр начертал свои грандиозные планы. Хотя Вольтер постепенно отошел от того, чтобы утрировать «варварство» древней Руси, она оставалась для него периодом непривлекательным, «темными временами», «древним хаосом». В главе 90 «Опыта о нравах» Вольтер отметил несколько любопытных эпизодов русской средневековой истории: брак французского короля Генриха I с дочерью киевского князя Ярослава, успехи завоевательной политики Ивана Грозного[135]. А после этого, по словам автора, «до царя Петра не было ничего примечательного». В «Истории Российской империи» Вольтер увидел некоторые примечательные черты и в событиях XVII в., но это не повлияло на его концепцию Петра.

А. Лортолари пишет, что «драмой и смыслом» вольтеровского произведения был конфликт Петра с церковью, которая олицетворяла прошлое России[136]. Действительно, автор подчеркивал роль секуляризации в преобразованиях. Но утверждение Лортолари о том, что вольтеровское понимание прогресса подразумевало разрушение прошлого, представляется преувеличением. Никакого пафоса разрушения в книге о Петре нет. Напротив, пафос созидания, вера в человека, сознание превосходства европейской цивилизации, идея прогресса воодушевляли Вольтера в его «Истории».

Деятельность царя, несомненно обладавшего чертами великого исторического деятеля, казалась Вольтеру подходящим материалом для обоснования просветительских идей. Конечно, в утверждении автора о «творце нации», в персонификации в Петре всего русского исторического процесса[137] была изрядная доля преувеличения. Вольтер в «Истории» Петра, как и в ранних своих произведениях, изображал царя как чудесного героя, с самого рождения наделенного сознательным планом преобразований. Безграничная вера просветителей в прогресс и его героев может показаться сегодня наивной. Она порождала род новой религии, которой нужны были свои святые (Петр Великий) и чудеса (творение новой России). При этом цена прогресса, достигнутого в чужой стране гибелью сотен тысяч людей, не казалась Вольтеру чрезмерной.

Петр I для Вольтера – герой, гений, созидатель и преобразователь, стремящийся сделать свой народ «лучше и счастливей». Но автор все-таки никогда не забывал, что в характере царя были такие черты, о которых потомству лучше не знать. Сам Вольтер знал о них и в «Философском словаре» аттестовал царя следующим образом: «наполовину герой, наполовину тигр». Вольтер писал, что великие люди напоминают магнит: одной стороной они притягивают, другой отталкивают. «Если бы царь Петр был жив, я бы убежал на сто лье, чтобы не быть при этом кентавре, наполовину человеке и наполовину лошади, который уничтожил стольких людей для своего удовольствия, в то время, когда он цивилизовал других» (герцогине Саксен-Готской, 25 марта 1760 г.)[138]. Вопреки распространенному мнению, Петр не был для философа идеалом «просвещенного монарха» («despote éclairé»)[139], не обладал для этого необходимыми личными качествами. Русский царь лишь готовил почву для появления просвещенных монархов.

Книга Вольтера – «это не столько историческое исследование, сколько развитие мифа», утверждает А. Лортолари[140]. Так ли это? Была ли «История» лишь произвольной подборкой исторических фактов для подтверждения мифических идей? Французский исследователь не учитывает того, что в XVIII в. историческая наука лишь вырабатывала свои подходы. Столь суровый приговор может быть вынесен лишь в том случае, если автор не признает положительного содержания ни в деятельности Петра, ни в идеях просветителей. Но даже жестокий XX век со своими разочарованиями и горьким опытом не разучил людей верить в свои силы и в прогресс. Хотя позиция скептика всегда оказывается более удобной, более безупречной с нравственной точки зрения.

В «Истории Российской империи» Вольтера нельзя не увидеть доли исторической истины, открывшейся знаменитому историку XVIII в. в осмыслении феномена петровских реформ. Мировая историография знает немало примеров, когда факты подбирали (а иногда еще и искажали) в угоду идеям. Опыт Вольтера – один из первых, и притом не худший. Автор XVIII в. проявил незаурядную для своего времени заботу о достоверности фактов. Вольтер даже не замалчивал «неудобных» фактов, он умел их искусно объяснять. Вольтер написал лучший для своего времени очерк государственной и военной деятельности Петра I. С высоты современности хорошо заметны недостатки «Истории»: отсутствие связи между эпохами, злоупотребление «философскими» отступлениями, явное стремление поучать, дефицит реальных знаний о России и т. д. Но труд Вольтера был несравненно выше всех уже имевшихся в распоряжении европейских читателей «историй» Петра, в большинстве случаев представлявших собой посредственные компиляции. Книга Вольтера при всех ее слабостях – это выдающийся памятник исторической и политической мысли эпохи Просвещения. По своему общекультурному значению это произведение превосходило все, что было написано о Петре I в Европе и в России в XVIII в.

Создав образ России, приобщившейся к европейской цивилизации, знаменитый французский просветитель способствовал разрушению вековых стереотипов «русского варварства». Это хорошо понимала Екатерина II, писавшая: «80-летний старик старается своими, во всей Европе жадно читаемыми сочинениями прославить Россию, унизить врагов ее и удержать деятельную вражду своих соотчичей, кои тогда старались распространить повсюду язвительную злобу против дел нашего отечества, в чем и преуспел»[141]. Петр I «прорубил окно в Европу», Вольтер же своей книгой приоткрыл для современников окно на Восток, но картину русской жизни он представил в розовом свете, ведь он писал только «истины, полезные людям».

«История Российской империи» вызвала у современников огромный интерес и противоречивые отклики. Три издания первого тома, осуществленные в 1760 г., быстро разошлись. Автор, всегда неравнодушный к отзывам августейших читателей, с удовольствием отмечал в письмах, что Людовик XV доволен его книгой, что такого же мнения были мадам Помпадур и министр иностранных дел Франции герцог Шуазель. Враги России злобствовали. Прусский король писал Вольтеру 31 октября 1760 г.: «Скажите мне, прошу Вас, чего ради Вы взялись писать историю сибирских волков и медведей? и что могли Вы сообщить о царе, чего нет в «Жизни Карла XII»? Я не буду читать историю этих варваров; я хотел бы даже не знать, что они населяют наше полушарие» [142]. В это время шла Семилетняя война, и Вольтер поспешил известить своих русских «союзников»: «Я льщу себя тем, что ваша августейшая императрица, достойная дочь Петра Великого, будет столь же довольна памятником, воздвигнутым ее отцу, сколь раздосадован этим король Пруссии» (Шувалову, 13 декабря 1760 г.)[143]. Елизавета Петровна, уже тяжело больная и занятая другими заботами, и на этот раз не проявила личного интереса к труду Вольтера. Зато И. И. Шувалов ответил на присылку первого тома целым панегириком[144].

Однако далеко не все современники в Европе и в России высоко оценивали труд Вольтера. У автора было много врагов[145]. Даже единомышленники философа не все принимали в его новом сочинении[146]. Строгие критики «Истории» Петра указывают на то, что Вольтер якобы и сам невысоко оценивал свой труд. Он действительно допускал иронические высказывания в письмах к своим светским знакомым, и даже, по свидетельству князя де Линя, однажды ответил человеку, желавшему иметь его «Историю»: «Вы с ума сошли! Если Вы хотите что-нибудь знать, возьмите Лакомба. Он не получал ни медалей, ни мехов»[147]. Но, как справедливо заметил М. П. Алексеев, в этих словах звучала обычная вольтеровская ирония: книги Ж. Лакомба[148] имели репутацию легковесных изданий. В противовес писаниям Лакомба Вольтер видел в своей «Истории» образец нового философского подхода к прошлому и отнюдь не собирался соглашаться со своими критиками. «Большинство литераторов Европы уже упрекают меня в том, что я напишу панегирик и сыграю роль льстеца, – писал он Шувалову 24 декабря 1758 г., – Надо заставить их замолчать, показав, что я пишу только правду, полезную для людей»[149].

Как неоднократно отмечали исследователи, книга Вольтера оказалась в центре философско-исторических споров, которые велись о России и Петре I крупнейшими французскими мыслителями середины и второй половины XVIII в. (об этом речь пойдет в следующей главе настоящей работы).

Нельзя сказать, что «История Российской империи при Петре Великом» не вызвала заметного отклика в России и «была забыта»[150]. Но более широкое ее распространение в русском обществе XVIII в. было затруднено отсутствием издания книги на русском языке. Многократно переизданная в подлиннике, «История» уже до конца столетия появилась на английском, немецком, датском, шведском, португальском языках[151]. Русское издание появилось лишь в 1809 г. Между написанием книги и ее публикацией на русском языке оказался больший срок, чем между ее выходом в России и арабским изданием[152]. Русское правительство, выступившее в роли официального заказчика книги, по-видимому, рассматривало ее как издание «для внешнего пользования». Нет никаких сомнений в том, что издание полного перевода «Истории» Петра в России XVIII в. было невозможно по цензурным соображениям. Труд, казавшийся «панегириком» в Париже, совсем не был таковым для читателей из Петербурга (повторился случай с Фонтенелем).

Известны две попытки перевода «Истории» в России XVIII в. В начале 60-х гг. ее первый том был переведен студентом Московского университета Н. Н. Бантыш-Каменским[153]. Другой перевод был выполнен Ф. А. Эминым в 1767 г. Получив разрешение Академической комиссии на издание и даже предоставив текст в Академическую типографию, переводчик затем раздумал его печатать, предложив взамен собственную «Российскую историю». Эмин относился к Вольтеру резко отрицательно и в то же время пользовался покровительством и финансовой поддержкой Екатерины II. Сам он объяснял свой отказ тем, что, «увидя в обществе Нестеровыя, Никоновыя и иныя к Российской истории служащия... записки, на которых можно историку некоторое положить основание, прежнее намерение переменил...»[154] О настоящих причинах того, что готовый перевод «Истории» не увидел свет, можно лишь догадываться.

В екатерининское время труд Вольтера был доступен русским читателям, владевшим французским языком, и пользовался повышенным спросом у книгопродавцев. Сама императрица сдержанно отнеслась к вольтеровскому «памятнику» Петру. В своем письме к автору она писала: «Если бы при начатии Вами сего творения была я то, чем ныне есть, конечно, мною были бы Вам доставлены совсем другие записки»[155]. Академические круги (Ломоносов, Миллер, Тауберт, Штелин) были недовольны Вольтером за его пренебрежение к их научным замечаниям. Г. Ф. Миллер писал Ф. И. Соймонову 12 мая 1761 г.: «…первая часть его (Вольтера. – С. М.) трудов здесь весьма не аппробуется». О втором томе он также отзывался очень сдержанно[156]. Но вместе с тем «История» была названа в числе учебных пособий для студентов Московского университета (1764). В 1777 г. ее вручали отличившимся воспитанникам Кадетского корпуса[157]. Профессор Московского университета правовед С. Е. Десницкий сочувственно цитировал то место из вольтеровского труда, где автор писал о бессмысленности войн в современной Европе[158].

Ни один автор, бравшийся в России за описание дел Петра I, не обходил вниманием труд знаменитого француза. Один из крупнейших знатоков истории петровского времени М. М. Щербатов, издавая «Журнал, или Поденную записку Петра Великого», сожалел о недостатках вольтеровского труда: «Тщетно единый из знатнейших писателей нашего века сочинил историю сего государя; но или не имел он довольно верных присланных к нему записок, или ради каких других причин от желательной подробности и верности отдален остался, и токмо вящше желание наше, иметь ее верную приумножил»[159]. Здесь же русский историк констатировал: «…мы с жадностью хватаем сии неверные повествования».

Среди русских ученых, которые снабжали Вольтера материалами, и в то же время выступали в роли критиков его труда, был академик Я. Штелин, издатель известных «Подлинных анекдотов о Петре Великом». Явно обиженный тем, что знаменитый историк проигнорировал посланные ему «анекдоты», он оценивал труд Вольтера как, «слабую токмо основу истории, … в которой он не токмо больше половины посланных ему материалов не употребил и у себя удержал, но еще во многих местах свои собственные не основательные положения и мысли поместил, которые совершенно противоречат известиям и обстоятельствам, сообщенным ему из самих источников». Штелин сетовал на корыстолюбие Вольтера и на его высокомерное отношение к русским ученым[160].

Весьма показательным представляется отношение к трудам Вольтера автора крупнейшего русского сочинения о Петре I И. И. Голикова. От согласия и корректной полемики со знаменитым французским автором Голиков перешел к его резкому осуждению[161].

Другой русский автор, бравшийся за жизнеописание Петра I, Ф. О. Туманский, уже во введении к своему труду беспощадно критикует Вольтера: «Вольтерова история: смесь лжи с малою частицей истины, имена собственные перековерканы, летосчисление смешано». «Правда, от наемника и ожидать было нечего», – иронически замечает Туманский, за которым и другие русские авторы стали подчеркивать «заказной» характер вольтеровской «Истории». Но тот же Туманский отмечает всеевропейскую известность «Истории» Петра: «Немцы читают тоже Вольтера, но переодетого в немецкий кафтан, господином Бишингом (А. Ф. Бюшингом. – С. М.) от множественных французских пятен вычищенный»[162].

Отношение официальных кругов к Вольтеру стало наиболее нетерпимым при Павле I, когда было запрещено ввозить в Россию какие-либо сочинения великого просветителя[163]. Еще раньше в реестр «подозрительных и сомнительных» книг цензура внесла берлинское издание записок Фоккеродта, посланных к Вольтеру, о которых цензор писал: «И в сем сочинении... Государь Петр I поносится хладнокровною лютостию, всякое вероятие превосходящею, и другими пороками чрезмерно увеличенными»[164].

Резко отрицательный отзыв об «Истории» Вольтера поместил в своем обзоре «новейших» сочинений по истории Я. А. Галинковский: «…великий исполин литературы французской кажется карлом у ног северного героя»[165].

Лишь в 1809 г. появляется, наконец, русский перевод «Истории Российской империи», выполненный С. А. Смирновым, будущим профессором Московского университета[166]. Перевод был в целом добросовестным. Переводчик не позволял себе антивольтеровских выпадов. В тексте оказались лишь небольшие купюры, обусловленные цензурными соображениями (были опущены упоминания о личном участии царя в казнях стрельцов, некоторые подробности дела царевича Алексея, абзац о «мариенбургской пленнице» и др.[167]) Как отмечает П. Р. Заборов, «пробел в освоении вольтеровского наследия был восполнен с огромным опозданием, что не могло не сказаться на восприятии книги и ее оценках в русской печати».

Перевод 1809 г. оказался единственным в России. Отсутствие научного издания памятника просветительской историографии, имеющего прямое отношение к отечественной истории, свидетельствует о том, что этот труд Вольтера до сих пор не востребован отечественной наукой. Думается, по причинам, лежащим за пределами науки.

---

[1] Шмурло Е. Ф. Петр Великий в оценке современников и потомства // Журнал Министерства народного просвещения. 1911. № 10, 11, 12. 1912. № 5, 6.

[2] Он же. Вольтер и его книга о Петре Великом. Прага, 1929.

[3] Вольтер: Статьи и материалы. Л., 1947.

[4] Заборов П. Р. Русская литература и Вольтер. Л., 1978. С. 109–112.

[5] Альбина  Л. Л. Источники «Истории Российской империи при Петре Великом» Вольтера в его библиотеке // Проблемы источниковедческого изучения рукописных и старопечатных фондов. Л., 1980. Вып. 2; Она же. Вольтер в работе над «Историей Российской империи при Петре Великом» // Век Просвещения: Россия и Франция. М., 1989.

[6] Mohrenshildt D. S. Russia in the intellectual life of eighteenth century France. New York, 1936.

[7] Lortholary A. Les “Philosophes” du XVIII siècle et la Russie. Le mirage Russe en France au XVIII siècle. Paris, 1951.

[8] L’Apothéose de Pierre le Grand etc. ...par V. Černy. Prague, 1964.

[9] Wilberger C. H. Voltaire’s Russia: window on the East // Studies on Voltaire and the eighteenth century. 1976. Vol. CLXIV.

[10] Voltaire. Histoire de l’empire de Russie sous Pierre le Grand Edition critique par Michel Mervaud avec la collaboration d’Andrew Brown, Ulla Koeling et Christiane Mervaud // Oeuvres complètes de Voltaire. Vol. 46–47. Oxford, 1999.

[11] См. рец. С. Н. Искюля в «Вопросах истории» (2001, № 8).

[12] См. русский перевод: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу. Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М., 2003.

[13] Mervaud Ch. et M. Le Pierre le Grand et la Russie de Voltaire: histoire ou mirage? // Le Mirage russe au XVIII siècle. Feney–Voltaire, 2001.

[14] Voltaire. Corrspondance. T. 5 (janvier 1758 – septembre 1760). Edition Théodore Besterman (Bibliothèqe de la Pléiade). Paris, 1980. № 5562. Комментатор выражает сомнение в реальности этой встречи, ибо с 16 мая до конца 1717 г. Вольтер находился в тюрьме. См.: Ibid. P. 1374.

[15] Артамонов С. Д. Вольтеровская “История Карла XII” // Вопросы истории. 1972. № 6. С. 210–214; см. также: Шмурло Е. Ф. Вольтер и его книга... С. 88–91, 100–108; Державин К. Н. Вольтер. М., 1946. С. 181–187; Фейнберг И. Л. Читая тетради Пушкина. М., 1985. С. 168–175.

[16] Voltaire. Histoire de Charles XII, roi de Suède // Collection complette des oeuvres. S. l., 1771. T. 11 P. 65–71.

[17] Voltaire. Histoire de Charles XII, roi de Suède… P. 68–69.

[18] Ibid. P. 55–64.

[19] Державин К. Н. Указ. соч. С. 183.

[20] «История Карла XII» имела ошеломляющий успех у читателей: сразу после появления в свет она выдержала 10 изданий, а всего за годы жизни Вольтера – 60 изданий. См.: Wilberger C. H. Voltair’s Russia… P. 28.

[21] Voltaire. Histoire de Charles XII, Roi de Suède. Nouvelle Edition, revue, corrigée, augmentée... imprimée sur le Manuscrit de l’Auteur. Amsterdam, 1739.

[22] Lortholary A. Op. cit. P. 42; Альбина Л. Л. Источники... С. 155.

[23] Черкасов П. П. Двуглавый орел и королевские лилии. Становление русско-французских отношении в XVIII в. 1700–1775. М., 1995. С. 26.

[24] Voltaire. Correspondance. T. 1 (décembre 1704 – décembre 1738). Paris, 1977. № 852; см. также: Фурсенко В. Рец. на кн.: Correspondance de Frederic le Grand avec Voltaire… // Журнал Министерства народного просвещения. 1909. № 6. С. 422.

[25] Цит. по: Lortholary A. Op. cit. P. 292; см. также: Шмурло Е. Ф. Вольтер и его книга... С. 21–22. Т. Бестерман считал, что эти вопросы не сохранились. См.: Voltaire. Correspondance. T. 1. P. 1670.

[26] См.: Лиштенан Ф. Д. Вольтер: Фридрих II или Петр I // Вольтер и Россия. М., 1999. С. 81-82.

[27] Их публикация в Берлине в 1789 и 1791 гг. на французском языке прошла незамеченной.

[28] Брикнер А. Г. Современные известия по истории России // Журнал Министерства народного просвещения. 1874. № 1. С. 167–223.

[29] Он же. Заметка о Фоккеродте // Древняя и Новая Россия. 1875. № 11.

[30] Фоккеродт И. Г. Россия при Петре Великом // Чтения ОИДР. 1874. Кн. 2.

[31] Молчанов Н. Н. Дипломатия Петра Первого. М., 1984. С. 432.

[32] См.: Брюне П. Иоганн Готхильф Фоккеродт и его влияние на представления Вольтера и Фридриха Великого о России // Русские и немцы в XVIII веке: встреча культур. М., 2000.

[33] См. Державин К. Н. Указ. соч. С. 199.

[34] Voltaire. Correspondance. T. 1. № 913.

[35] Фоккеродт И. Г. Указ. соч. С. 10.

[36] Voltaire. Histoire de Charles XII… // Collection complette des oeuvres. S. l., 1771. T. 11. P. 104–105.

[37] Фоккеродт И. Г. Указ. соч. С. 51.

[38] Voltaire. Histoire de Charles XII. P. 107.

[39] Ibid. P. 104.

[40] Voltaire. Correspondence. T. 2 (janvier 1739 – décembre 1748). Paris, 1977. № 1414; № 1602.

[41] Voltaire. Correspondence. T. 2 (janvier 1739 – décembre 1748). № 1414.

[42] Цит. по: Вольтер в России. Библиографический указатель. 1735–1995. Русские писатели о Вольтере. М., 1995. С. 200.

[43] Lortholary A. Op. cit. P. 26.

[44] Державин К. Н. Указ. соч. С. 187.

[45] Voltaire. Histoire de Charles XII. P. 124.

[46] Ibid. P. 200.

[47] Современный шведский историк уже не делает различия между поведением шведов и русских: “Подобно стальной саранче шведы объедали все области, по которым проходили. У населения, которое уже до войны жило на грани голода, при помощи угроз, огня и пыток отнимали продовольствие, а если удавалось, то и деньги. Только бы армия получала свое, страна же, по собственному выражению Карла XII, “пусть страдает сколько хочет”. …На севере, в прибалтийских провинциях, русские грабили и убивали по меньшей мере столь же безудержно, как шведы на юге, в Польше”. См.: Энглунд П. Полтава. Рассказ о гибели одной армии. М., 1995. С. 35.

[48] Voltaire. Histoire de Charles XII. P. 434.

[49] Ibid. P. 436.

[50] Voltaire. Histoire de Charles XII. P. 99.

[51] Ibid. P. 101; ср.: Вольтер. История Карла XII короля Шведского / Пер. с фр. И. И. Ильяшенко. СПб., 1909. С. 25.

[52] Voltaire. Histoire de Charles XII. P. 102.

[53] Ibid. P. 111.

[54] Voltaire. Histoire de Charles XII. P. 101–112.

[55] См.: Энглунд П. Указ. соч. С. 45. Российский историк пишет, что шведов было 16 тыс. См.: Павленко Н. И. Петр Великий. М., 1990. С. 275.

[56] Voltaire. Histoire de Charles XII. P. 242.

[57] Под Полтавой царь имел 47 тыс. человек, не считая резерва. В шведском войске было 28–30 тыс. См.: Павленко Н. И. Указ. соч. С. 308; ср.: Энглунд П. Указ соч. С. 75.

[58] Voltaire. Histoire de Charles XII. P. 251–252.

[59] Ibid. P. 389–390.

[60] Ibid. P. 111.

[61] Voltaire. Histoire de Charles XII. P. 192.

[62] Ibid. P. 127.

[63] Майков Л. Н. Материалы для биографии Кантемира. СПб., 1903. С. 64 (на фр. яз.)

[64] Заборов П. Р. Указ. соч. С. 11.

[65] Фейнберг И. Л. Указ. соч. С. 168.

[66] L’Apothéose de Pierre le Grand etc. Trois écrits historiques inconnus, présumés de M. V. Lomonosov destinés à Voltaire. Publiés d’aprés le manuscrit de Prague, avec une Introduction sur les relations de Lomonosov et Voltaire, par V. Černy. Prague, 1964. P. 109–146.

[67] Пражская рукопись содержит также “Apothéose...” (панегирик Петру I) и “Parallèle...” (сравнение дел Петра и Александра Македонского, а также Петра и Ликурга).

[68] См.: Степанов В. О пражской находке проф. Черного // Русская литература. 1964. № 2.

[69] Против авторства Ломоносова обоснованно выступил немецкий исследователь П. Хофман. См.: Hoffmann P. Lomonosov und Voltaire // Studien zur Geschichte der Russischen Literatur des 18. Jahrhunderts. Berlin, 1968. Bd. 3. S. 417–425. К. Уилбергер в своей классической работе рассматривает «Опровержения» и другие сочинения, опубликованные В. Черным, как принадлежащие Ломоносову, что приводит ее к некоторым ошибочным заключениям об отношениях Вольтера с петербургскими академиками.

[70] L’Apothéose… P. 119.

[71] Ломоносов  М. В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1957. Т. 10. С. 524–525.

[72] Павленко Н. И. Петр Великий. С. 143.

[73] L’Apothéose… P. 125.

[74] Ibid. P. 128.

[75] Ibid. P. 144.

[76] См.: Туманский Ф. О. Собрание разных записок… СПб., 1787. Ч. 3. С. 215.

[77] Voltaire. Correspondence. T. 2. № 1942.

[78] См.: Князев Г. А. Вольтер – почетный член Академии наук в Петербурге // Вольтер: Статьи и материалы. М.;Л., 1948; Lizé E. Quand Voltaire était élu à l’Académie de Saint-Pétersbourg // Dix-hitième siècle. 1984. № 16. P. 207–209.

[79] Цит. по: Шмурло Е. Ф. Вольтер... С. 38.

[80] См.: Пекарский П. П. История имп. Академии наук в Петербурге. СПб., 1870. Т. 1. С. 384–385; см.: Best. D. 4352.

[81] Voltaire. Anecdotes sur le czar Pierre le Grand // Oeuvres complètes de Voltaire. Oxford, 1999. Vol. 46. P 51–84. См. также: Вольтер. Анекдоты о царе Петре Великом (Пер. с фр., коммент. и вступ. ст. С. А. Мезина) // Историографический сборник. Саратов, 2001. Вып, 19. С. 184–199. Подробнее об «Анекдотах» Вольтера см.: Mervaud M. Les «Anecdotes sur le czar Pierre le Grand» de Voltaire: genèse, sources, forme littéraire // Studies on Voltaire and the eighteenth century. T. 341. 1996. P. 89– 126; сокращенный перевод: Мерво М. «Анекдоты о царе Петре Великом»: генезис, источники и жанр // Вольтер и Россия. М., 1999 С. 67–78.

[82] См.: Мезин С. А. Анекдоты о Петре Великом как явление русской историографии XVIII в. // Историографический сборник. Саратов, 2002. Вып. 20. С. 18–22.

[83] Греческое слово «анекдот» означает «неопубликованный».

[84] Цит. по.: Mervaud M. Les «Anecdotes…» P. 112.

[85] Lortholary A. Op. cit. P. 44.

[86] Best. D. 7160.

[87] Voltaire. Correspondance. T. 4 (janvier 1754 – décembre 1757). Paris, 1978. № 4704.

[88] Алексеев М. П. Указ. соч. С. 20–21.

[89] Lortholary A. Op. cit. P. 51.

[90] И тем не менее немецкий историк и журналист А. Ф. Бюшинг, подготовивший немецкое издание “Истории” Вольтера, писал: “Эти подарки были столь неслыханно щедры, что можно сказать – никогда еще в мире плохая книга не была так хорошо оплачена”. Бюшинг сообщал, что Вольтером были получены 10 тыс. червонцев и коллекция золотых медалей в 6 тыс. рублей. См.: Белковец Л. П. Россия в немецкой журналистике XVIII в. Г. Ф. Миллер и А. Ф. Бюшинг. Томск, 1988. С. 201–202.

[91] Voltaire. Correspondence. T. 5 (janvier 1758 – septembre 1760). Paris, 1980. № 5449.

[92] См.: Записки капитана Филиппа Иоганна Страленберга об истории и географии Российской империи Петра Великого. Северная и восточная часть Европы и Азии. М.; Л., 1986. Ч. 1–2.

[93] См.: Россия в начале XVIII в. Сочинение Ч. Уитворта. М.; Л., 1988.

[94] См.: Библиотека Вольтера: Каталог книг. М.; Л., 1961.

[95] Mémoires russes mss: pour l’Histoire de Russie par Voltaire. Tom I. Bibliothèque de Voltaire, arm. 5, № 242. F. 245–248.

[96] Oeuvres completes de Voltaire. Vol. 46. Oxford. 1999. P. 172,

[97] Кулябко Е. С., Соколова Н. В. Источники вольтеровской “Истории Петра” // Французский ежегодник. 1964. М., 1965.

[98] Моисеева Г. Н. Из архивных разысканий о Ломоносове: “Сокращенное описание дел государя Петра I” // Русская литература. 1979. № 3.

[99] Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1952. Т. 6. С. 97–161.

[100] Альбина Л. Л. Вольтер-историк в своей библиотеке // Новая и новейшая история. 1979. № 2. С. 148; каталог рукописей, служивших источниками для «Истории России» см.: Caussy F. Inventaire des manuscripts de la bibliothèque de Voltair conserveé à la Bibliothèque imperiale publique de Saint–Petersbourg. Paris, 1913; обзор рукописей, составленный У. Шельвинг и Э. Брауном, см.: Oeuvres complètes de Voltaire, Vol. 47. Oxford, 1999. P. 990–1043.

[101] Voltaire. Correspondence. T. 6 (octobre 1760– décembre 1762). Paris, 1980. № 6796.

[102] Ibid. T. 4. № 4840.

[103] См.: Костышин Д. Н. Б. М. Салтыков, И. И. Шувалов и Вольтер в работе над «Историей Российской империи при Петре Великом» // Русско-французские культурные связи в эпоху Просвещения. М., 2001. С. 100–131.

[104] См.: Шмурло Е. Ф. Вольтер... С. 115–159; К. Уилбергер рассматривает русских академиков исключительно как «цензоров» Вольтера, которые сознательно скрывали от него историческую информацию. См.: Wilberger C. H. Op. cit. P. 75.

[105] Всего Вольтеру было послано 1091 замечание. Многие из них повторялись, что сводит их число до 500. Вольтер принял во внимание 70. См.: Шмурло Е. Ф. Вольтер... С. 249.

[106] Voltaire. Correspondance. T. 6. № 6643.

[107] Альбина Л. Л. Источники... С. 158.

[108] На это ранее обратила внимание К. Уилбергер. Но она полагает, что западные историки были «лучшего качества» и более «оригинальные», чем русские, что небесспорно. См.: Wilberger C. Op. cit. P. 18, 51, 53.

[109] Там же. С. 157–159.

[110] Moréri L. Le grand dictionnaire historique. 18^-e éd. T. 1, 4–7. Amsterdam, 1740; La Martienère P.–M. Voyage des pays septentrionaux… Paris, 1672; Библиотека Вольтера. № 1886, 2523.

[111] Voltaire. Histoire de l’Empire de Russie sous Pierre le Grand // Collection complette des oeuvres. S. l. 1771. T. 12. P. 3–22.

[112] Nestesuranoi I. Mémoires du règne de Pierre le Grand. Amsterdam, 1728–1730. T. 1–4.

[113] Voltaire. Histoire de l’empire de Russie. P. 46.

[114] Шмурло Е. Ф. Вольтер... С. 94.

[115] Voltaire. Histoire de l’empire de Russie. P. 62.

[116] Ibid.

[117] Ibid. P. 88–89.

[118] Шмурло Е. Ф. Вольтер... С. 384.

[119] Voltaire. Histoire de l’empire de Russie. P. 156.

[120] Idid. P. 194–195.

[121] Voltaire. Histoire de l’empire de Russie. P. 212.

[122] Ibid. P. 217. Современный историк так комментирует слова Вольтера: “Этот образец французского темперамента был превзойден только в 1935 г., когда Анри Барбюс назвал Сталина благодетелем”. См.: Геллер М. Я. История Российской империи. М., 1997. Т. 2. С. 53.

[123] Это было замечено и К. Уилбергер. См.: Wilberger C. H. Op. cit. P. 75.

[124] Подробнее см.: Mervaud M. Voltaire et tsarévitch immolé // Voltaire en Europe. Homage à Christiane Mervaud. Oxford, 2000.

[125] Voltaire. Correspondence. T. 5. № 5761.

[126] Ibid. T. 6. № 6330.

[127] Ibid. T. 5. № 6869.

[128] Ibid. № 6911.

[129] Lamberty G. Mémoires pour servir à l’histoire du XVIII siècle. Amsterdam, 1734. T. 11. P. 162–164.

[130] Voltaire. Histoire de l’empire de Russie. P. 360–361.

[131] Mervaud M. Voltaire et le tsarévitch immolé. P. 36.

[132] Voltaire. Histoire de l’empire de Russie. P. 355. Ср.: Геллер М. Я. История Российской империи. М., 1997. Т. 2. С. 71.

[133] Voltaire. Histoire de l’empire de Russie. P. 356.

[134] См.: Павленко Н. И. Три так называемых завещания Петра I // Вопросы истории. 1979. № 2.

[135] Вольтер путал Ивана III с Иваном IV и приписывал последнему завоевание как Казани, так и Новгорода.

[136] Lortholary A. Op cit. P. 58.

[137] В “Философском словаре” Вольтера (1765) слово “Россия” приведено с указанием: “смотри: Петр Великий”.

[138] Voltaire. Correspondence. T. 5. № 5927.

[139] Утверждение, что Петр был для Вольтера и других просветителей идеалом “просвещенного монарха”, давно стало общим местом в отечественной литературе. И. И. Сиволап даже утверждает, что “расцвет теории просвещенного абсолютизма в XVIII в. в большой степени объясняется реальным правлением такого государя”. См.: Сиволап И. И. Социальные идеи Вольтера. М., 1978. С. 139.

[140] Lortholary A. Op. cit. P. 64.

[141] Цит. по: Павленко Н. И. Екатерина Великая // Родина. 1996. № 3. С. 53–54.

[142] Best. D. 9367.

[143] Voltaire. Correspondence. T. 5. № 3506.

[144] См.: Платонова Н. С. Вольтер в работе над “Историей России при Петре Великом” // Литературное наследство. М., 1939. Т. 33–34. С. 18.

[145] См.: Mohrenshildt D. S. Op. cit. P. 222; Lortholary A. Op. cit. P. 68.

[146] См.: Lortholary A. Op. cit. P. 50–51.

[147] Pingaud L. Les Français en Russie et les Russes en France. Paris, 1886. P. 25.

[148] См. главу VI настоящей работы.

[149] Voltaire. Correspondence. T. 5. № 3506.

[150] Haumant E. La culture française en Russie (1700–1900). Paris, 1910. P. 111.

[151] Россия – Франция. Век Просвещения. Русско-французские культурные связи в XVIII столетии. Л., 1987. С. 51.

[152] См.: Крачковский И. Ю. Арабский перевод “Истории Петра Великого” // Вольтер: Статьи и материалы. Л., 1947.

[153] См.: Заборов П. Р. Русская литература и Вольтер. С. 67–68; Сомов В. А. Французская “Россика” эпохи Просвещения и русский читатель // Французская книга в России XVIII века. Очерки истории. Л., 1986. С. 188, 200–202.

[154] Семенников В. П. Материалы для истории русской литературы и для словаря писателей эпохи Екатерины II. СПб., 1914. С. 140.

[155] Переписка российской императрицы Екатерины Вторыя с г. Волтером. СПб., 1802. Ч. 1. С. 3.

[156] Пекарский П. П. История имп. Академии наук... Т. 1. С. 386–387.

[157] Заборов П. Р. Указ. соч. С. 67–68; Сомов В. А. Указ. соч. С. 191.

[158] Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII в. М., 1952. Т. 1. С. 191.

[159] Журнал, или Поденная записка... Петра Великого. СПб., 1770. Ч. 1. Предисловие. Б. п.

[160] Штелин Я Любопытные и достопамятные о императоре Петре Великом. СПб., 1786. С. 132–136.

[161] См.: Мезин С. А. Русский историк И. И. Голиков. Саратов, 1991. С. 52–54.

[162] Туманский Ф. О. Полное описание деяний Петра Великого... СПб., 1788. Ч. I C. XV; об исправлении Бюшингом и Миллером ошибок Вольтера в немецком издании “Истории” см.: Белковец Л. П. Указ. соч. С. 200–201; Шмурло Е. Ф. Вольтер... С. 9–10.

[163] О запрещении привоза сочинений Вольтера // Русская старина. 1897. № 10. С. 82.

[164] РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. № 3153. Л. 593 об.

[165] Корифей, или Ключ литературы. СПб., 1802. Кн. 1, ч. 1. С. 112.

[166] История Российской империи в царствование Петра Великого, сочиненная господином Вольтером. М., 1809.

[167] См.: Заборов П. Р. Указ. соч. С. 112.

---

Назад