Уральский исторический вестник. 2008. – №1(18).С. 116-125.

В 1826 г. в Париже вышел двухтомник мемуаров Робера Гийемара, сержанта в отставке, принимавшего участие в военных кампаниях с 1805 по 1823 г. и бывшего в русском плену в 1812–1814 гг.[1] В том же году, в Лондоне, вышло однотомное английское издание, в предисловии которого было подчеркнуто, что автор мемуаров «не претендует на раскрытие секретов правительственных кабинетов или даже планов военных кампаний; но он предлагает сиюминутные сцены, которые имели место в период его бурной карьеры… между 1805 и 1823 г.» В конце предисловия издатель выразил восхищение слогом автора, «простым и непритязательным»[2]. Тогда же, в 1826 г., вышло американское издание мемуаров,[3] также в виде однотомника, через год – немецкое в 2-х томах[4]. Публикации мемуаров Гийемара продолжали выходить и далее. Последнее из известных нам изданий XIX в. было в 1898 г.[5]

Судьба сержанта Гийемара, действительно, оказалась весьма примечательной. Родился он в местечке Сисфуа (Sixfour) возле Тулона. В 1805 г. был взят по конскрипции во французскую императорскую армию и вскоре отправлен на флот к адмиралу П.Ш. Вильнёву. Ему довелось принять участие в битве при Трафальгаре, причем обстоятельства сложились так, что, согласно мемуарам, именно пуля Гийемара могла сразить лорда Нельсона! Вильнёв приблизил Гийемара к себе, сделав своего рода секретарем и, при возвращении из плена во Францию, Гийемар стал свидетелем смерти адмирала в Ренне. Наполеон, желая узнать обстоятельства этого события, потребовал Гийемара в Париж, где принял его и подробно расспросил о том, что именно произошло в Ренне. Гийемар присоединился к французской армии в Германии, участвовал в осаде Штральзунда. Возвратившись во Францию, он принял участие в дуэли и был ранен; после чего вновь был отправлен в Германию, где сражается при Ваграме. Затем была Испания и плен, несколько месяцев которого он провел в заключении на о. Кабрера. Однако Гийемар смог оттуда бежать, вновь присоединился к французской армии и, отличившись при осаде Тортосы, получил чин сержанта и орден Почетного легиона. В 1812 г. он оказывается в России, в составе 9-го линейного полка, и участвует в Бородинском сражении. Заменив убитого офицера-орлоносца, сержант Гийемар вечером 7 сентября* был произведен прямо на поле боя самим Наполеоном в офицеры, но, к несчастью, в тот же день, поздно вечером, при контратаке русских, оказался в плену. В составе партии военнопленных он был отправлен в Москву, затем во Владимир, Касимов, Нижний Новгород, Казань. Из Казани часть пленных была отправлена в Пермь, наконец, 70 человек оказались в Екатеринбурге, где их распределили по различным заводам Демидова. В составе партии из 10 человек, старшим в которой был полковник Лаплан, Гийемар (его чин лейтенанта был признан русскими властями) попал в Нижний Тагил и Черноисточинск, где он оставался до своего освобождения в октябре 1814 г. По возвращении во Францию вновь поступил на военную службу. В 1815 г. сопровождал И. Мюрата в его бегстве из Тулона на Корсику, а затем при его неудачной попытке возвратиться в Неаполитанское королевство. Военная карьера Гийемара завершилась в 1823 после экспедиции французских войск в Испанию для подавления революции.

Столь бурная жизнь Гийемара сама по себе не могла не привлечь внимания исследователей наполеоновской эпохи, но тем более она была удивительна посещением далекого уральского края.

И все же… Хорошо известно, что в 1812–1814 гг. военнопленных Великой армии Наполеона дальше Вятки не отправляли. Однако серьезные исследования, посвященные военнопленным в России в 1812–1814 гг., стали появляться только в самое последнее время,[6] и до сих пор вопрос о судьбе военнопленных в Вятской и Пермской губерниях остаётся почти неизученным. Неужели все-таки на Урале были французские военнопленные?

Когда мы получили письмо из Самары от А.И. Попова с просьбой проверить воспоминания Гийемара на подлинность, что называется, «на месте», нас поразило удивительное сочетание подлинных сведений об уральском крае с очевидной и не очень очевидной «клюквой». Попытаемся кратко изложить содержание тех страниц воспоминаний, в которых речь идет, прежде всего, об Урале[7].

Итак, уже при описании маршрута следования пленных из Владимира в Касимов (?!), и далее – в Нижний Новгород и Казань, становится очевидным, что пленный либо находился в полуобморочном состоянии или же, воспроизводя события по памяти, напутал с названиями мест, которыми он следовал, и расстояния между ними. Казань у него оказалась заселена «армянами, магометанами и татарами», в дороге он постоянно останавливался не на постоялых дворах, а в «каравансараях», после 10 октября на Волге в районе Нижнего Новгорода уже встал лед… Еще в Касимове Гийемар познакомился с неким полковником Лапланом (Laplane), который в сражении при Бородине среди первых вошел в русский Большой редут (батарею Раевского) вместе с кирасирами генерала Монбрёна. Во французской армии действительно в своё время служили два полковника Руже-Лаплана – братья Жан Грегуар Бартелеми и Жан Антуан Маржерит. Но один уже в 1807 г. стал генералом, а другой станет полковником только в 1814 г.[8] Ни тот, ни другой в русском походе не участвовали и в русском плену не были.

И вот, наконец, автор мемуаров прибывает в Пермь, «наиболее крупный город в Европе, который можно встретить на этом направлении», «он расположен в горном крае, составляющем часть Уральских гор, которые, однако, оказались ниже, чем мы предполагали, но именно они создают реальную линию разграничения между Европой и Азией».

Выехав из Перми, пленные, как можно понять, уже через полтора дня (?!) оказались в Екатеринбурге, «очень красивом городе, с домами, крыши которых покрыты листовым железом, с Монетным двором и с государственной конторой для общего управления рудниками Перми, Казани, Оренбурга и Сибири». Примечательно, что в Екатеринбурге «никто вовсе и не думал о войне, будучи убежден, что она далеко», и жители города относились ко всем событиям с явным безразличием. Здесь, в Екатеринбурге, в соответствии с соглашением между «представителями короны» и «агентом г-на Демидова, одного из самых богатых людей в России»[9], партия в 70 военнопленных была разделена на группы по 10 человек, которые были отправлены «на рудники этого могущественного производителя железа». Будучи уже в Екатеринбурге, полковник Лаплан узнал, что «кузнечный завод» Нижнего Тагила, расположенный примерно в 10 льё[10] к северу, находится под управлением француза, и попросил отправить туда партию, в которой оказался и Гийемар. 31 декабря 1812 г. пленные французы достигли Нижнего Тагила.

По приезде в Нижний Тагил французы были встречены «одним из мастеров кузницы», который, в ожидании дальнейших распоряжений от своего начальства, выделил им дом для жилья. На следующее утро пленные были «приятно удивлены приходом г-на Мазэна (Mazin), француза, «помощника директора работ (directeur en second de l’usine)». В дальнейшем Мазэн неизменно покровительствовал пленным, в особенности полковнику Лаплану и Гийемару. Им был дан русский слуга по имени Фёдор и они были устроены «в очень хорошеньком небольшом теплом домике, находившемся рядом с церковью». Остальные пленные были первоначально поселены в здании при мастерских, где вскоре стали руководителями на отдельных участках работ.

Далее Гийемар дает описание Нижнего Тагила на р. Тагил, в котором находится железоделательный завод. Река Тагил, как справедливо указано в мемуарах, «впадает в Туру, Тура в Тобол, Тобол в Иртыш, а Иртыш – в Обь». Этот завод принадлежит г-ну Демидову, «наряду с другими девятью железоделательными заводами, расположенными возле него, где плавится руда, привозимая с Уральских гор». Центром демидовских владений является именно Нижний Тагил, откуда «исходят приказы для кузниц Салдинского, Выйского, Нижне- и Верхне-Лайского, Чёрного (то есть Черноисточинского – В.З.) и других [заводов]». Река Тагил перекрыта плотиной и разливается в пруд, чья вода «приводит в действие многочисленные молоты и колеса вдоль длинной линии фабрик». «Здесь производятся разные железные изделия, такие, как колокола, разного рода инструменты, железные котлы и т.д. С каждой стороны линии мастерских высятся дома, которые образуют завод (zavode)». Автор поясняет, что для множества домов вокруг железоделательных мастерских используется не название город (gorod), но название завод. В Нижнем Тагиле 9 тыс. жителей,[11] и все прямо или косвенно заняты на работах. На наиболее видном месте расположен дом, предназначенный для хозяина, г-на Демидова, когда он приезжает посетить свои владения. На вершине самого большого холма построена церковь, которая, подобно всем церквям в России, разделена на две части, одну летнюю и другую зимнюю, и покрыта листовым железом[12]. Между домами разбросаны небольшие сады. Хотя они содержатся не в очень хорошем состоянии, но придают поселку (un village) довольно приятный вид, особенно с окончанием зимы (в английском варианте – с приходом весны), когда вишневые деревья (?!) покрываются фруктами (?!). В нижней части поселка расположен базар, своего рода восточная ярмарка, где находятся все лавки этого местечка[13].

Специфику населения этого поселка автор сравнивает с особенностями населения Сент-Этьена, где размещается оружейное производство Франции. Далее дается красочная картина главной улицы Нижнего Тагила вечером, «когда вдоль двух длинных рядов зданий зажжены все огни, все молоты бьют, все колеса находятся в движении, и тысячи человек, чумазые и в дыму, двигаются возле горнов, ежедневно производя огромное количество чугуна». «Безмерное количество» изделий этого завода, по словам автора, перевозится в санях (?!) по реке Чусовой, откуда они перебрасываются на Волгу, затем – на север, в Европейскую Россию или идут на экспорт в Англию[14].

Автор воспоминаний пишет, что г-н Мазэн был чрезвычайно сведущ в кузнечном деле и поэтому был назначен «начальником работ по подготовке руды» (вероятно, занимался обогащением руды), сменив на этом месте одного «малосведущего русского (который сам был преемником другого француза г-на F…, чьи заслуги и добродетели с теплотой вспоминались в Нижнем Тагиле)»[15]. Мазэну пришлось приложить немало усилий, чтобы «вновь вернуть процветание и великолепие, которое было ранее». На этом фоне события войны с Наполеоном были очень скоротечны, и Сибирь была столь далека, что меры предосторожности, введенные против французов, находившихся в России, не были задействованы, и Мазэн оставался «в высшей степени уважаем и любим».

Всю зиму начала 1813 г. пленные провели в Нижнем Тагиле, и к весне слухи о разгроме Наполеона в России окончательно подтвердились, «так как еще некоторое число пленных было размещено в Сибири». Мазэн пытался, как мог, развлекать французских пленных, показав им «зимние скачки, которые любимы русскими всех классов», и зимний лов рыбы на озерах[16]. «Хотя зима и является веселым временем года для сибиряков, – пишет автор, – они ждут прихода весны с радостью…» С приходом весны во время пасхальной недели жители Сибири устраивают развлечения, празднуя окончание зимы. Для этого всюду ставят качели, и есть немало людей, которые не покидают качелей целыми днями, разве только для того, чтобы поесть.

Мы не исключаем, что такие любители качелей встречались, но вот описание автором прихода весны удивляет: «Весна в Сибири приходит не постепенно, как у нас, но подобно тому, как и зима наступает [здесь] сразу. Вечером накануне мы чувствовали себя как будто под арктическим кругом; на следующий же день вдыхали весенний воздух. Снег внезапно исчез и земля, как по волшебству, появилась, покрытая цветами».

С наступлением теплой погоды Гийемар и Лаплан, по предложению Мазэна, перебрались в Черноисточинск (Tchornaїa-Zavode), который находился, по словам мемуариста, «в расстоянии 3-х льё»[17]. Далее он пишет, что этот завод расположен на берегах озера Чёрного (Tchornaїa), которое, в свою очередь, берет имя от реки с тем же названием. Воды этой реки, «прежде чем попасть в озеро, текут через болота, и оттуда затем спускаются в Тагил»[18].

Как ни странно, но путешественники, двигаясь от Нижнего Тагила до Черноисточинска, проехали «вдоль стремительного (?! – В.З.) потока Черной реки» и, поднявшись «на бесплодный гребень Уральских гор и Липовой горы, вдохнули чистый воздух, и пришли в восхищение от разнообразия видов». Перед ними простиралось «озеро, раскинувшееся к юго-западу, где Уральские горы разделялись на две ветви». На глади озера виднелось несколько приятного вида островов, а дальше, к западу, возвышались две крутые горы, на  вершинах которых в дождливое время года собирались облака. Лаплан и Гийемаром разместились в избе, построенной на одном из островов, недалеко от плотины озера. Отсюда они часто ходили охотиться, рыбачить или просто бродили по окрестностям, население которых было очень редким; и оно всё было занято на работах в заводских рудниках. По мнению мемуариста, на своем восточном склоне Уральских гор, у подножия которых он и его сотоварищ находились, виды были малоинтересны. По краям равнин высилось много «темно-зеленых скал», поросших «лесами белого кедра (cèdres blancs) (?! – В.З.), березы, сосны…». Часто встречались болота. То тут, то там были разбросаны обширные пустоши, покрытые высокой травой, вперемешку с эспарцетом и клевером (?!), и поставляющие прекрасный торф. В этих местах нельзя было встретить никого, за исключением рудокопов и углежогов, принадлежащих к заводу. Так как они могут обрабатывать землю только тогда, когда разрешает время при работе на заводе, почва возделывается плохо. Эти рабочие, по мнению автора, вынуждены по приказу своего господина ходить от одной деревни к другой и должны, таким образом, «менять свой край и его климат без какой-либо надежды туда возвратиться». Император Александр I попытался ограничить эту власть помещиков над своими крестьянами (serfs) путем учреждения судов, назначаемых им самим, но эта попытка ослабить феодальную власть осталась без последствий, так как в таких отдаленных провинциях суды все равно оказываются под контролем местного помещика. Однако автор мемуаров не был склонен видеть ситуацию только в мрачном свете. Образ жизни местных крестьян, считал он, не очень тягостный. Каждый живет со своей семьей в деревне, принадлежащей заводу. Обычно он имеет корову, лошадь, несколько овец и клочок земли, на котором  выращивает немного капусты и хлеба. Работа на заводе не даровая и каждый работающий на нем может скопить немного денег, так что однажды способен купить себе свободу. Несмотря на крепостничество, сибиряк хорошо знает преимущества, происходящие от оклада за работу на заводе, и не соглашается работать бесплатно. Он бросает свою работу в тот момент, когда перестает регулярно получать эти деньги. В 1809 имел место своего рода бунт рабочих, принадлежавших к демидовским заводам, из-за того, что не оказалось денег для выплаты зарплаты. Это затруднение могло бы привести к серьезным последствиям, если бы у людей был план и нашлись бы лидеры; для некоторых из возмутившихся это плохо кончилось: они были наказаны. С этого времени владельцам лавок было приказано съехать с заводов и поселиться от них вдалеке. Торговцам было разрешено открывать свои лавки только по воскресеньям[19].

Единственные магистраты этих людей – это их помещик и его агенты. Однако рабочие избирают из своей среды старост (starost), которые обычно принадлежат к состоятельным фамилиям. О состоянии семей легко составить впечатление по одежде женщин в воскресенье и в выходные дни. Далее идет подробное описание праздничной женской одежды, которое достаточно точно передает главные детали платья, несколько образцов которого 1-й половины XIX в. хорошо сохранились в Музее горнозаводского быта Нижнетагильского музея-заповедника. Мужчины, по словам автора, «не столь блестящи в своей одежде»: они носят широкий кафтан или другое платье с шелковым кушаком, меховую шапку зимой и шляпу с широкими полями летом; у них нет галстука, но почти всегда сапоги[20]. Знать и вообще богатые люди бреются по европейской моде, но торговцы и крестьяне отпускают бороды. Есть и другое различие между господами и крестьянами; последние адресуются один к другому во втором лице единственного числа, в то время как первые «уродуют русский язык» и никогда не адресуются один к другому на равных. «Здесь, как и в других странах, знать цивилизовалась раньше других классов», в то время как простые люди сохранили обычаи далеких веков.

Если покинуть завод и углубиться в страну, простирающуюся от Тагила, встречаются многочисленные деревни, колонии киргизов (Kirguis), «которые, в течение лета, растворяются со своими стадами в далеких степях и живут в хибарах из коры (et campent sous des cabanes faites d’ècorces d’arbe). На очень небольшом пространстве являют себя жители совершенно разные, и мы видим, как Европа соперничает с Азией за преобладание, как соперничают и Север с Югом. С этого места текут реки, которые несут свои воды в Ледовитый океан и в Каспийское море, и которые проходят через Азиатскую и Европейскую Россию, и между которыми очень нетрудно установить коммуникации, в то время как сегодня они представляют собой только санные пути зимой». «Как много ресурсов, – восклицает автор, – может быть использовано при открытии коммуникации в интересах развития индустрии и торговли в таком неразвитом регионе, как этот, если бы более просвещенное правительство ввело свободу и право собственности между нацией рабов!»[21]. Завершая свой географический экскурс, автор заявляет: «Таким образом, в одно и то же время мы были на дороге в Камчатку, на дороге в Европу через Казань, и по соседству с Тобольском, который был примерно в одной сотне льё».

Не обошел вниманием сержант Гийемар и уральские древности, которые заключались, по его мнению, только в «земляных курганах, весьма основательно сделанных, и галерей, проложенных в горах». Эти сооружения вряд ли были сделаны киргизами и татарами, поэтому их можно скорее соотнести с народом, жившим здесь очень давно под именем чудь (tchouds). Хотя до нас дошло только имя народа, но это доказывает, что в Уральских горах были известны и разрабатывались рудники в древние времена народом, далеко продвинувшимся в деле обработки металла, и что «жестокие и воинственные народы опустошили эту почти недоступную страну, которая отделена от Индии горами Алтая, границей пустынь и очень высокими горами Таврии (Taurus) (?! – В.З.)»

Автор «мемуаров» (проницательный читатель уже не мог не догадаться, что им вряд ли мог быть бравый сержант Гийемар) решился разбавить свой рассказ любовной историей, которая должна была бы соответствовать местному колориту и отразить, так сказать, «социально-политический контекст» уральской жизни. В рассказе появилась красивая девушка Дарья с черными как смоль волосами, оттенявшими ее «мягкую и белую как пергамент кожу, составляющую отличие кавказской (?! – В.З.) расы» (ее Гийемар встретил в лесу недалеко от черноисточинской плотины); появился ее отец, богатый старообрядец Михаил;[22] возник очень богатый башкир,[23] брат Михаила по вере, тоже старообрядец (?!!!); и, конечно же, дюжий русский молодец Василий, полюбивший Дарью и ею, в свою очередь, любимый. Старец Михаил[24] попытался выдать Дарью за своего собрата по вере башкира Афанасия, но встретил упрямое нежелание Дарьи. Главное состязание двух претендентов на руку Дарьи состоялось в день Св. Иоанна, покровителя Черноисточнинского поселка[25], на берегах пруда. В тот день, «как это происходило и раньше», жители поселка и соседних деревень устроили своего рода гонки на «небольших узких лодках, сделанных из цельного дерева, наподобие каноэ Южных морей»[26]. Женщины на берегу пели национальные песни, на озере плавала большая баржа, груженая деревенским начальством и музыкантами, «чья гармоничная музыка контрастировала с песнями, слышимыми с других лодок». Василий снарядил несколько лодок, заполнил их музыкантами и этим привлек все другие «ялики», которые «вытянулись подобно гондолам в Венецианской лагуне».

Но башкир Афанасий превзошел Василия, приведя 20 своих лучших лошадей, покрытых богатыми попонами и, «под звуки татарской музыки», устроил несколько забегов на берегу. Триумф Афанасия был полный, о конских бегах летом, что было внове, в поселке говорили несколько дней. Влияние башкира на старца Михаила заметно усилилось. Василий же был отправлен на все лето во главе группы рабочих вглубь края валить деревья и жечь из них уголь. Дарья, которую Михаил стал запирать дома, постепенно угасала.

Осенью Михаил пригласил Гийемара, который оказался вхож в дом старообрядца, на своего рода действо засолки капусты, в котором обычно участвовали только женщины. Автор поясняет, что для сибиряков засолка капусты, это своего рода “vintage season” (праздник окончания сбора винограда). На засолку капусты женщины приглашают помогать им своих подруг и соседок. Накануне вечером они срубают качаны капусты, готовя их к шинкованию и засолке. В назначенный день женщины собираются, одетые в лучшие наряды и вооруженные своего рода большими мясницкими ножами. В центре помещается нечто подобное «шандалу». Сами женщины размещаются вокруг большого корыта, а две наиболее юные девушки начинают танцевать «в немецком стиле», в то время как остальные поют народные песни и шинкуют капусту. Когда девочки устают танцевать, их место заступают двое других. Песни и танец продолжаются без остановки с утра до ночи. Тем временем замужние женщины солят капусту и укладывают ее в бочки. Вечером вся компания садится ужинать, после чего приглашаются и мужчины, которые и в этом случае остаются отдельно от женщин. Появляются стаканы с вином и пуншем (?!), в танцах начинают принимать участие уже все, и это продолжается до позднего часа. На следующий день вся компания переходит к соседу, и так вплоть до момента, когда закончится засолка капусты. «Без сомнения, – говорит автор, – в этих северных празднествах нельзя обнаружить того живительного удовольствия, которое присутствует на празднике винтажа в Италии и на Юге Франции», но праздники столь редки в Сибири, и все здесь носит такой характер неподвижности, что этот праздник, в котором полностью заправляют женщины, должен был показаться ему очень приятным.

Каково же было завершение истории Дарьи и Василия, свидетелем которой оказался француз Гийемар? Однажды в Черноисточинск прибыли два русских офицера с несколькими сержантами. Все они «скорее выглядели как казаки, нежели как регулярные солдаты». Они занимались рекрутским набором. В назначенный день на площади должны были собраться все мужчины. В стороне стояли женщины, которые «с ужасом ждали результатов; некоторые из них плакали». Мужчины поселка были построены в две шеренги, и офицеры, медленно двигаясь между ними, отбирали на вид наиболее пригодных к военной службе, формируя из них небольшую группу в середине площади. Затем началась инспекция среди отобранных в эту группу людей: их заставляли пройтись, раздеться, словом, как пишет автор, делалось то, что происходило в «рекрутских советах» в наших департаментах многие годы. Когда мужчина оказывался негоден, ему разрешали уйти, и тогда толпа разражалась криком радости; если же его признавали годным, его немедленно заковывали в железо (?!), в то время как его семья кричала от горя. Этих бедняг оставляли закованными вплоть до того момента, покуда их не отправляли из селения.

Однако автор «воспоминаний» отмечает, что в России существует множество обстоятельств, позволяющих избежать рекрутчины: возраст, наличие семьи, обязанность ухаживать за престарелыми родителями. Иногда случаются и подкупы офицера, занимающегося набором. Но бывало и другое, когда в армию «забирали молодого человека, чья жена или любовница была объектом домогательства соседского сеньора» или в отношении которого готовилась иная несправедливость и за его сдачу в рекруты была обещана плата. «Таков порядок рекрутирования в России!» – восклицал автор.

Гийемар остался в неведении: то ли офицер действительно отобрал Василия, полагая, что из него получится «красивый драгун, либо солдат гвардии», то ли офицер был подкуплен. Итак, Василий был закован в кандалы и определен в бессрочную службу, что в России является своего рода «внутренним изгнанием, так как русскому солдату никогда не разрешается возвратиться в свой дом»[27].

Рекрутскую партию в тот день хорошо покормили мясом и напоили «бренди» (?!). Затем рекруты, находившиеся в бесчувственном состоянии, все еще закованные в железо, были брошены в сани. Теперь стало разыгрываться множество раздирающих сердце сцен, когда семьи провожали забранных в службу криками и пением «посмертных псалмов» (?!). Сами же рекруты, одурманенные «ликером» (?!), оставались совершенно индифферентны к происходившему вокруг них. Но не таков был наш Василий! Он ничего не пил и, садясь в сани, «протягивал руки к Дарье, к своим друзьям», к сержанту Гийемару, и «посылал нам прощай со слезами». Дарья бросилась к нему, но была безжалостно отдернута и брошена на лед. Сани пошли в галоп. Гийемар поднял Дарью и отвел ее к отцу, где она стала быстро угасать и у нее открылась чахотка. Она постоянно приговаривала, что «Василий взял ее жизнь с собой». Когда в середине июля 1814 в поселок возвратился Афанасий, надеясь на скорую свадьбу, чахотка у Дарьи резко усилилась и через несколько дней она умерла с именем Василия на устах.

Сержанту Гийемару довелось сопровождать ее тело из Черноисточинска в старообрядческую церковь в Нижнем Тагиле[28]. По одну сторону гроба встали мужчины, по другую – женщины. «После похоронного песнопения, исполненного на местном языке (en langue vulgaire), священник, который был с непокрытой головой, произнес речь о покойной. Его седые волосы, его длинная борода, его азиатское одеяние, и громкие рыдания, придали его речи особую торжественность». Когда священник закончил, каждый вышел вперед и в молчании поцеловал руку покойной. Сержант Гийемар, который был безответно влюблен в Дарью, сделал это, как и все остальные.

Остаток лета 1814 полковник Лаплан и Гийемар провели в Нижнем Тагиле. Здесь они снова встретились со своими товарищами по плену, которые очень неплохо устроились в нижнетагильском поселке. Они сами построили дом,[29] «одним из самых заметных благодаря порядку и опрятности». Пленные возделывали небольшой садик, который уже «на второй сезон превзошел все сады сибиряков вокруг них». Справедливости ради, автор замечает, что свободного времени у его друзей было больше, чем у рабочих, занятых на руднике.

Наконец, в июле, некий «агент Демидова», который был послан инспектировать владения своего хозяина в Верхотурской провинции (?!), поделился слухами, пришедшими из Нижнего Новгорода[30] о том, что между Францией и Россией заключен мир.

2-го октября «по снегу, который только четвертый или пятый день как покрыл почву» (?!), Лаплан и Гийемар отправились в санях из Нижнего Тагила. Вскоре они «пересекли Уральские горы и обширные равнины между Екатеринбургом, Казанью и Нижним Новгородом». 28 октября они были в Москве, а 29 ноября въехали в Страсбург. Так французские пленники возвратились во Францию…

Не скроем, столь ошеломляющая и будоражащая воображение феерическая история уральского плена сержанта Гийемара нас не на шутку взволновала. Поражало необычное переплетение подлинных сведений об Урале и уральской жизни с очевидными домыслами автора этого подлинного бестселлера XIX в. Кто же его создал? Создателями оказались два человека. Их имена обнаружились, как только мы обратились к изданиям «мемуаров Гийемара» в ХХ в. Это были французы Шарль Оже Барбару (Charles Ogé Barbaroux) и Жозеф Александр Лардье (Joseph Alexander Lardier). Их личности оказались неординарными. Особенно заметный след в истории оставил Барбару. Он был сыном знаменитого лидера жирондистов Шарля Жана Мари Барбару, красивого, энергичного и храброго депутата Конвента, организатора Марсельского батальона, гильотинированного якобинцами в Бордо в 1794 Шарль Оже вряд ли помнил своего отца, так как родился в 1792 в Марселе. Получив образование, он занимался адвокатской практикой в Ниме, стал известен своими публикациями на политические и общественные темы. В 1822 г. издал мемуары отца,[31] получившие большую известность, а в 1824 г. – еще более популярную «Краткую историю Соединенных Штатов Америки».[32] По своим политическим воззрениям Барбару был последовательный либерал, и после июльской революции 1830 г. его карьера пошла в гору. Он последовательно сменял должности прокурора вначале в Пондишери (Французская Индия), затем на о. Бурбон, наконец, 1848 г. застал его в Алжире. (По другим сведениям, с 30 ноября 1839 по февраль 1848 г. он был генеральным прокурором.) Барбару стал представителем Конституанты от о. Реюньон, затем членом Государственного совета. С 1858 г. он сенатор, оставаясь на этом посту вплоть до своей смерти в 1867 г.[33]

О Жозефе Александре Лардье известно меньше. Он был другом детства Барбару и в совершенстве владел английским языком. Главный его труд – перевод на французский язык мемуаров английского генерала Роберта Вильсона, шеститомник которых вышел в Париже в 1825 г.[34]

Вне сомнения, лондонское издание «мемуаров Гийемара», вышедшее параллельно с парижским и снабженное соответствующим предисловием, – это дело рук Лардье. Но главным «сочинителем» «мемуаров» сержанта, конечно же, был изобретательный обладатель легкого пера Барбару. В этом опусе удивительно соединились занимательность, историческая и политическая ангажированность, этнографическая полезность (отправляя своего героя в различные части Европы, и, наконец, забросив его в Сибирь, авторы превратились в последователей Д. Дефо и, одновременно, стали предшественниками Ж. Верна), в особенности для широкой публики, и, что немаловажно было для авторов, коммерческий успех.

Однако главная интрига остается! Каким образом два уроженца французского Юга собрали сведения, которые позволили им в середине 20-х гг. XIX в. совершить «виртуальное» путешествие на Северный Урал? Помимо этого возникает вопрос, что заставило их забросить своего сержанта Гийемара не куда-нибудь, а именно в Нижний Тагил и Черноисточинск?!

Начнем с того, что в середине 20-х гг. XIX в. Барбару и Лардье имели возможность вдохновляться несколькими уже опубликованными воспоминаниями солдат наполеоновской армии, побывавшими в русском плену. В 1815 г. Ш.П.А. Бургоэн в литературной форме описал события русского плена своего брата, адъютанта маршала М. Нея, А.М.Ж. Бургоэна. Судьба забросила последнего в Казань, а затем в Оренбургскую губернию.[35] Подобно тому, как это сделают впоследствии Барбару и Лардье, Ш.П.А. Бургоэн не стал утруждать себя историческими точностями о жизни своего брата, но придумал лирическую сюжетную линию для своего героя[36].

В 1817 в Штутгарте вышли воспоминания вюртембержца К.Л. Йелина, находившегося в плену в Пензе и Саранске[37]. Но наиболее близко к описанным двумя французскими авторами краям оказался баварец Бюттнер, захваченный, как и Гийемар, в сентябре 1812 г. под Москвой и отбывавший плен в Вятской губернии[38]. В любом случае, если Барбару и Лардье могли и не знать о воспоминаниях немцев, то опубликованная история Бургоэна, а также устные рассказы о русском плене французских ветеранов они не могли не знать. Отсюда и ряд вполне правдивых моментов в «мемуарах Гийемара», повествующих о русском плене, которые мы в своем пересказе были вынуждены опустить.

Что же касается общих сведений об Урале, то они были взяты из работы П.С. Палласа, описавшего свое путешествие по России в 1768–1773 гг.[39] Паллас посетил вначале Черноисточинский, а затем Нижнетагильский завод в июле 1770 г. Целый ряд моментов Барбару и Лардье взяли из книги немецкого ученого почти дословно: о Черном озере и речке Черной (не поняв при этом точно, впадает ли река в озеро, или, как у Палласа, Черное озеро протекает через речку Черную и вливается в Тагил); о «приятных островах» на поверхности озера, «из коих за пять верст от пруда на одном построен был летний домик» (именно в него поселили Барбару и Лардье полковника и сержанта, проигнорировав замечание Палласа, что этот домик был перенесен с острова в Нижнетагильский завод); о двух достойных внимания горах, вид на которые открывается с Черноисточинского пруда (одна гора – «Дыроватик», другая – «Белый камень», или, как ее сейчас называют, «Белая гора») и на вершинах которых собирались тучи и облака, предвещая дождь. Упоминает Паллас и Липовую гору, рядом с которой шла дорога в Нижнетагильский завод. Он же перечисляет владения тогдашнего хозяина края Н.А. Демидова, перечень которых использовали два французских автора. Пишет Паллас и о нижнетагильской церкви, покрытой железом, о расположении домов заводских работников, и даже о староверах[40]. Примечательно, что у Палласа фактически нет описания Екатеринбурга. Он посчитал возможным просто сослаться на своего предшественника И.Г. Гмелина. Вероятно, не имея возможности обратиться к «Сибирскому путешествию» Гмелина, два бойких француза решили отправить своих героев подальше, на Север.

Но даже и эти параллели с текстом книги Палласа не позволяют до конца разрешить загадку… Нас не оставляет ощущение того, что французские авторы вдохновлялись, помимо всего прочего, рассказами человека, который жил в Нижнем Тагиле и Черноисточинске. Первым кандидатом на роль такого рассказчика может быть, конечно же, знаменитый Клод Жозеф Ферри (1756–1845). Напомним, что среди потока вымышленных имен (за исключением Демидова) авторы неожиданно упоминают «француза г-на F…, чьи заслуги и добродетели с теплотой вспоминают в Нижнем Тагиле». Как известно, еще будучи учеником и помощником великих Ж.Л. д’Аламбера и Г. Монжа, Ферри до Революции стал профессором Инженерной школы. Избранный от департамента Арденн членом Конвента, он голосовал за казнь Людовика XVI, а после был одним из главных организаторов обороны Республики, занимаясь производством пушек и другого оружия. Затем он возвращается к профессорской деятельности в Инженерной школе в Меце, а с образованием Политехнической школы становится в ней экзаменатором. Не приняв установления Консульства, а позже Империи, Ферри ищет возможности покинуть Францию и в 1805 г. встречается с уполномоченным Н.Н. Демидова Анри Вейером, который рекомендует «бывшего профессора королевской инженерной школы и ныне профессора же императорских артиллерийских, инженерных и других школ в Меце и Париже» своему хозяину. И до 1809 г., когда по разным причинам его контракт с демидовской администрацией был расторгнут, он живет и работает на нижнетагильских заводах. Возвратившись во Францию, Ферри получает кафедру математики в Артиллерийской школе в Меце. В 1812 и 1813 г. он также экзаменатор Политехнической школы. Приговоренный к высылке из Франции после Второй реставрации он, однако, отказывается это сделать и, благодаря заступничеству, с 1818 г. продолжает активную деятельность как ученый и инженер[41]. Вместе с Ферри в России побывала и его дочь, в те годы девица, Мария Франциска, также возможный информатор двух наших авторов о жизни на Урале.

Но есть еще и третий, пожалуй, самый приемлемый кандидат на роль рассказчика о Нижнем Тагиле и Черноисточинске – Фотий Ильич Швецов (1805–1855), крепостной человек Демидовых, с 1821 по 1824 г. учившийся в Инженерной школе в Меце (!), а осенью 1824 г. отправленный в Горную школу в Париж. В Париже Швецов стал учеником знаменитого Пьера Бертье, а с лета 1825 г. много путешествовал по Франции, затем – в 1826 – и по другим странам Европы. Его отъезд из Франции на родину состоялся в 1827 г.[42] Любопытно, что за Швецовым во Франции присматривал все тот же Анри Вейер, в свое время рекомендовавший Демидову Ферри.

Таков круг людей, которые могли поделиться рассказами с авторами «мемуаров Гийемара» о жизни в далеком уральском крае[43].

Каков итог нашего исследования? Ради чего мы столь подробно говорили о, как оказалось, мифическом Гийемаре, никогда, как и другие французские военнопленные в 1812–1814, не побывавшем в уральской глуши? Дело в том, что именно книга Барбару и Лардье многие десятки лет была главным источником сведений об Урале для многих и многих западноевропейских и американских читателей. Через эту книгу (отнюдь не через работы Палласа и Гмелина), бойко написанную, расходившуюся большими тиражами на нескольких европейских языках, формировался образ нашего края в головах западноевропейской и американской читающей публики. «Приключения сержанта Гийемара» время от времени переиздаются и сегодня, а некоторые историки до сих пор считают Гийемара историческим лицом[44].

Мы искренне благодарны А.И. Попову, сообщившему нам о существовании мемуаров P. Гийемара, и А.М. Кручинину, советы которого по истории Нижнего Тагила и Черноисточинска оказались для нас совершенно бесценны.

[*] Все даты даны по новому стилю.

[1] Mémoires de Robert Guillemard, Sergent en retraite: suivis de documents historiques, la plupart inedits, de 1805 à 1823. P., 1826. T. 1-2.

[2] Adventures of a French Serjeant, during his Campaigns in Italy, Spain, Germany, Russia, etc. from 1805 to 1823. Written by Himself. L., 1826. P. VI, VIII.

[3] Adventures of a French Serjeant, during his Campaigns in Italy, Spain, Germany, Russia, etc. from 1805 to 1823. Written by Himself. Philadelphia, 1826.

[4] Memoiren Robert Guillemard’s verabschiedeten Sergenten. Leipzig, 1827. Bd. 1-2.

[5] The adventures of a French Serjeant, during his Campaigns in Italy, Spain, Germany, Russia, etc. from 1805 to 1823. Written by Himself. L., 1898.

[6] Отметим, прежде всего, ряд работ В.Г. Сироткина, В.А. Бессонова, А.И. Попова, Б.П. Миловидова, В.П. Тотфалушина, К.В. Иванова, Т.А. Вишленковой, С.В. Белоусова и С.Н. Хомченко. Последней по времени появления является работа Хомченко, в которой имеются выходные данные всех основных публикаций по иностранным военнопленным 1812–1814 гг. (Хомченко С.Н. Военнопленные армии Наполеона в Поволжье и Приуралье в 1812 – 1814 гг. Дисс. на соискание ученой степени канд. ист. наук. Самара, 2007. С. 200–201).

[7] Мы воспользовались первым французским изданием (Mémoires de Robert Guillemard… P., 1826. T. 1. P. 261–306) и первым лондонским изданием того же года (Adventures of a French Serjeant… L., 1826. P. 154–183).

[8] Six G. Dictionnaire biographique des généraux et amiraux français de la Révolution et l’Empire (1792–1814). P., 1938. T. 2. P. 58-59; Quintin D. et B. Les colonels de Napoléon. P., 1996. P. 757.

[9] Примечательно, что пленные, живя на Урале, так и не встретились с Демидовым, что вполне правдоподобно, так как Н.Н. Демидов только единожды, в 1809, посетил Урал.

[10] В то время льё равнялась примерно 4 км.

[11] По данным на 1828 в Нижнем Тагиле было 4562 мужчин и 5116 женщин.

[12] Явно имеется ввиду Входо-Иерусалимская церковь, построенная в камне в 1764–1777.

[13] Действительно, ранее на этом месте находилась торговая площадь.

[14] Представления автора о путях транспортировки изделий из Нижнего Тагила весьма искажают истинную картину.

[15] Речь, как полагаем, идет о знаменитом К.-Ж. Ферри (Ferry), который в 1805–1809 работал на Нижнетагильском и Черноисточнинском заводах. Что же касается до «г-на Мазэна», то такого, по-видимому, не существовало. Из известных нам лиц, работавших в Нижнем Тагиле в эпоху Александра I, обращает на себя внимание штейгер Фрол Монзин, фамилия которого напоминает фамилию Мазин (Mazin).

[16] Автор достаточно точно описывает редкий ныне способ ловли рыбы зимой с помощью сетей и шестов, однако делает явную ошибку, утверждая, что наряду с щукой, в озерах возле Нижнего Тагила можно поймать линя и даже лосося (?!). Примечательно, что в примечании, излагая выдумки о том, что стерлядь, выловленную в Оби у Тобольска подают к императорскому столу в Санкт-Петербурге, издатель упоминает П.С. Палласа, который обнаружил в Оби огромную рыбу-монстра, препарировал и сделал чучело, которое затем оказалось в кабинете естественной истории в Санкт-Петербурге (Строки о стерляди и рыбе-монстре имеются только во французском издании (Mémoires de Robert Guillemard… P., 1826. T. 1. P. 273. Note).

[17] Расстояние от Нижнего Тагила до Черноисточинска по прямой составляет примерно 16 км.

[18] Следует пояснить, что в те годы скорее р. Черная вытекала из озера. Вопрос о переносе вод р. Черной в Черноисточинский пруд рассматривался многократно, но реально этот проект удалось реализовать только в 1849 г.

[19] Нам не известен факт подобных волнений на демидовских заводах в 1809, хотя в 1810 действительно на Нижнетагильских заводах возникли проблемы в связи с жалобами от ряда работников по поводу статуса «вечноотданных». Этот вопрос окончательно разрешился в 1812 после того как по 6-й ревизии 1811 всех людей при заводах вне зависимости от происхождения и правового статуса сделали «крепостными заводскими крестьянами Демидовых» (Гуськова Т.К. Заводское хозяйство Демидовых в первой половине XIX в. Челябинск, 1995. С. 133; Ганьжа С.В. Тагильская летопись. XVI-XIX вв. Нижний Тагил, 2000. С. 37-38). О выселении лавочников с заводов в известной нам литературе информации не встречается.

[20] Любопытно, что о лаптях в мемуарах не упоминается вовсе.

[21] Пассаж по поводу отсутствия средств сообщения не может не удивить. Основные грузы, относящиеся к деятельности уральских заводов, перевозились в период летней навигации по рекам.

[22] Автор, желая поразить читателей своей эрудицией и местным колоритом, не преминул сообщить, что в России вежливым обращением младшего к старшему является обращение “batiulchka”, тогда как лица одного возраста обращаются друг к другу как “brdtetz”.

[23] Автор пишет, что летом 1812 башкирская семья Афанасия, заехав дальше, чем обычно, на север, очутилась возле Черноисточинского завода. Башкиры время от времени заходили в поселок купить что-нибудь или продать халаты, называвшиеся “doubas” (?!), которые они красили в желтый цвет с помощью коры берез (?!).

[24] На Черноисточинском заводе действительно в 1782 прогремело дело старообрядца Михаила (М.М. Мензелина), который утопил более 60 братьев и сестер по вере, желавших сохранить незапятнанными свои чистые души.

[25] Православный приход в Черноисточинске появился только в 1833 г. До этого все жители Черноисточинска, будь то православные или старообрядцы-беглопоповцы, были вынуждены ездить на соседние заводы, чаще всего, в Нижний Тагил (Приходы и церкви Екатеринбургской епархии. Екатеринбург, 1902. С. 285-286, 598-599). Так что никакого Св. Иоанна, покровителя Черноисточинского поселка, быть не могло.

[26] Ну что ж, это могли быть наши т.н. «долбленки».

[27] В примечаниях отмечено, что рекрута забирали на 20 лет, что, фактически, означало на всю жизнь (Mémoires de Robert Guillemard… P., 1826. T. 1. P. 301. Note).

[28] Этот эпизод вполне можно связать со Свято-Троицкой старообрядческой часовней в Нижнем Тагиле.

[29] Интересно было бы узнать, в каком стиле был построен дом, и был ли он приспособлен для уральской зимы.

[30] Весьма странно, так как Нижний Новгород и Верхотурье находятся весьма далеко и в разные стороны от Нижнего Тагила. В Верхотурском крае у Н.Н. Демидова никаких владений не было.

[31] Mémoires de Charles Barbaroux, avec une notice sur sa vie par M. Ogé Barbaroux, son fils. P., 1822. Критическое издание этих мемуаров было подготовлено только в 1936 А. Шабо (Mémoires de Charles Barbaroux. P., 1936).

[32] Résume de l”histoire des les Etats-Unis d’Amerique. P., 1824. Эта книга переиздавалась, особенно в Америке, десятки раз. Мы насчитали, по меньшей мере, 78 изданий! Ее популярность закончилась только с наступлением ХХ в., когда стали появляться более глубокие исследования.

[33] Grand dictionnaire universel. P., s.a. T. 2.

[34] Wilson R. Mémoires / Trad. de l’englais par J.A.Lardier. P., 1825. T. 1-6.

[35] Bourgoing P. Le prisonnier en Russie. P., 1815.

[36] Хомченко С.Н. Указ. соч. С. 17-18.

[37] Yelin Ch. Merkwürdige Tage meines Lebens. Stuttgart, 1817.

[38] Bütner. Beschreibung der Schicksale und Leidung… Nürnberg, o.J.

[39] Примечательно, что в одном из примечаний к французскому изданию 1826 имя Палласа даже упоминается, что и заставило нас обратиться к его работе.

[40] Паллас П.С. Путешествие по разным местам Российского государства / Пер. с нем. Ф. Томанского. СПб., 1786. Ч. 2. Кн. 1. С. 247-259.

[41] Grand dictionnaire universel. P., s.a. T. 8. P. 275; Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. 70. С. 613-614; Виргинский В.С. Горно-металлургическое производство во Франции во 2-й половине XVIII в. // Труды Ин-та истор. естеств. и техн. 1959. Т. 20; Он же. Бывший комиссар Конвента на службе у заводчика Демидова // Уч. зап. МГПИ им. В.И.Ленина. М., 1957. Т. 102. Отметим, что в 1825 Ферри издал во Франции свой перевод английской книги, касавшейся России, который вполне могли использовать Барбару и Лардье: Notice sur l’organisation, l’administration et l’état present des colonies militaries en Russie, du docteur Lyall. P., 1825.

[42] Виргинский В.С. Фотий Ильич Швецов. М., 1977.

[43] Полноты ради упомянем еще и о Ф.Ф. Звездине, уроженце Нижнего Тагила, занимавшемся в начале 20-х гг. XIX в. бронзолитейным делом у знаменитого П.Ф. Томира. Во Францию Звездин попал в 15-летнем возрасте (Нижний Тагил в лицах. Деятели культуры Нижнего Тагила XVIII – начала ХХ в. Нижний Тагил, 2002. С. 19).

[44] North J. With Napoleon in Russia: The Illustrated Memoirs of Faber du Faur, 1812. L., 2001. P. 206.