«Разум и воображение Республики»: законодательная власть в Конституции 1795 года

Бовыкин Д.Ю.

Франсуа Бушо. Генерал Бонапарт в Совете Пятисот в Сен-Клу. 1840

Всеобщая история. Современные исследования. Межвузовский сборник научных трудов. Брянск, 2002. Вып. 11. С. 43-62.

Существует расхожее мнение о том, что революционная Франция явилась своеобразной лабораторией, в которой опробовались, в поисках наилучшей, различные формы политического устройства: конституционная монархия (1791 г.), несколько вариантов республики (1793, 1795, 1799 и 1802 гг.), империя (1804 г.). Шесть конституций за тринадцать лет – и, тем не менее, Франции так и не удалось достичь желанной стабильности, несмотря на то, что авторы многих из них верили, что их творения принесут стране желанный мир и покой.

Было бы банальностью сказать, что понимание той эпохи вряд ли возможно без анализа как самих текстов, так и сопровождавшей их политической борьбы, дебатов в законодательных органах, множества памфлетов и публикаций в прессе: принятие новой конституции неизменно становилось центральным событием в политической истории периода. В то же время, интерес историков распределен между ними весьма неравномерно. Если, скажем, Конституция 1791 года неоднократно оказывалась, в том числе и в последнее десятилетие, в центре внимания как французских[1], так и зарубежных ученых[2], то Конституция 1795 года (или, как ее тогда называли, III года Республики) так до сих пор и не удостоена специальной общей работы[3], рассматриваются лишь отдельные ее аспекты: проблема прав человека[4], народного суверенитета[5], организация исполнительной власти[6], личности авторов проекта[7], дополнявшие конституцию декреты «о двух третях»[8], референдум по ее принятию и последовавшие за ним выборы[9].

В то же время организация законодательной власти по Конституции III года республики так до сих пор и остается «белым пятном» в историографии, хотя она содержала в себе немало новшеств и, без сомнения, являлась очередным, уже третьим по счету экспериментом с начала Революции.

В соответствии с проектом Комиссии одиннадцати[10], депутатам Конвента было предложено организовать будущую государственную систему следующим образом: сформировать законодательную власть из двух частей – Совета старейшин (250 депутатов, принимающих законы) и Совета пятисот (500 депутатов, разрабатывающих законопроекты), а исполнительную вручить Директории из пяти человек, назначаемой Советом старейшин по списку, представленному Советом пятисот.

Первое новшество, которое обращает на себя наше внимание, – это, безусловно, двухпалатный Законодательный корпус. Еще во времена Учредительного собрания Конституционный комитет предлагал разделить его на Сенат и Палату представителей[11], однако тогда эта идея так и не была воплощена в жизнь. В 1795 г. с аналогичным предложением выступила и Комиссия одиннадцати. «Комиссия не претендовала быть более мудрой, – писал по этому поводу Тибодо, – чем основатели американской республики; Конвент был просвещен своим собственным опытом; так что двухпалатная система была одобрена практически единогласно» (против был лишь Берлье)[12].

И Комиссия была в этом плане не одинока: разделение Законодательного корпуса предусматривалось в многочисленных проектах[13], полученных Конвентом, и рассматривалось, как своеобразное противопоставление законодательной власти самой себе, что должно было придать ей дополнительную устойчивость[14] и гарантировать законодателей от «пагубного действия энтузиазма» – то есть поспешности и необдуманности[15].

Однако прежде чем переходить к рассказу о дискуссии в стенах Конвента[16], рассмотрим подробнее, какие предложения получала по поводу новой структуры законодательной власти Комиссия одиннадцати, а также коснемся проектов, разрабатывавшихся журналистами и публицистами.

Что касается писем, полученных Комиссией, то они, прежде всего, четко делятся на две группы: написанные до 5 мессидора III года (даты выступления Буасси д’Англа, когда абрис проекта стал очевиден) и после 5 мессидора. Очевидна эволюция взглядов их авторов: вначале постепенный отказ от представлений, диктуемых Конституцией 1793 года, затем, после речи Буасси, появление принципиально новой базы для размышлений и полемики.

При этом, поскольку решение о выработке нового проекта основного закона было принято Комиссией без какого-либо очевидного решения Конвента на эту тему, авторам, работавшим в жерминале-прериале, нередко приходилось так или иначе обосновывать необходимость пересмотра если не всей якобинской конституции, то хотя бы некоторых ее статей. И если в разделе о правах человека в первую очередь речь шла о сомнительности права на восстание, то здесь в большом количестве проектов, появившихся до начала открытия официальной дискуссии, говорится о невозможности организовать систему утверждения законов в соответствии с Конституцией 1793 года[17].

Наиболее четко сделал это, пожалуй, известный в то время публицист Ленуар-Ларош. Ссылаясь на целый ряд статей Конституции 1793 года, он утверждал, что такого разнообразия законов, выносимых на суд народа, не знала даже Античность – ни Афины, ни Рим, ни Спарта. Может ли население, на три четверти состоящее из зарабатывающих себе на жизнь собственным трудом, постоянно собираться для обсуждения всех этих законов, для выборов множества предусмотренных конституцией должностных лиц, вплоть до судей кассационного суда, да еще и по желанию 1/5 граждан? Даже если это и реально организовать чисто физически, затраченные усилия оказались бы, по мнению публициста, в известной степени бессмысленными, поскольку граждане в первичных собраниях не уполномочены вносить поправки к законопроектам – они в праве их либо одобрять, либо отвергать лишь в целом, не говоря уже о том, что народ вряд ли был бы в состоянии достаточно квалифицированно высказаться по большинству законопроектов. К тому же Конституция 1793 года не устанавливала четкой разницы между законами и декретами, для которых одобрение народа не требовалось. В то же время, само введение института декретов казалось Ленуар-Ларошу естественным, если учесть, сколько времени должно было пройти с момента выдвижения законопроекта до одобрения закона первичными собраниями[18].

В письмах, полученных Комиссией, также нередко отмечалось, что «утверждение»[19] законопроектов народом представляло собой чистую фикцию. С одной стороны, срок в 40 дней казался слишком маленьким для того, чтобы успеть организовать нормальное обсуждение законов[20]. С другой, –малопривлекательной виделась и сама идея обсуждения законов в первичных собраниях, которым реально не хватило бы для этого ни времени, ни компетентности[21].

Для исправления данной ситуации предлагалось несколько вариантов. Авторы первого из них исходили из того, что система 1793 г. принципиально верна – надо лишь ее улучшить. Для этого можно либо организовать специальные дискуссионные клубы, в которых собирались бы замечания и подписывались петиции[22], либо создать особые комиссии при первичных собраниях для более глубокого анализа законопроектов[23], либо, если считать прямую санкцию народа необходимой, собирать первичные собрания достаточно редко, например, раз в год[24] для утверждения всего, что за это время успел принять Законодательный корпус.

Другой путь в рамках того же варианта – организовать как можно более тщательное обсуждение законов парламентом. В этом плане любопытно одно из предложений, по которому депутатам при голосовании по каждому законопроекту предлагалось, прежде всего, ответить на три вопроса: «Соответствует ли предлагаемый закон Правам человека? Покушается ли он на Конституцию Республики? Нужен ли он?»[25]. Порядок вопросов представляется нам весьма характерным.

Второй вариант: за народом необходимо сохранить право высказываться по принятым законам лишь в случае крайней необходимости (например, когда исполнительная власть отказывается их санкционировать)[26]. Третий вариант и вовсе обходился без утверждения законов первичными собраниями. Те же, кто считали подобный шаг слишком смелым[27], придумывали дополнительные украшения для имеющейся системы, принципиально не меняющее ее функционирование. Например, предлагали, чтобы первые два года закон считался временным, а народ в этот период мог посылать петиции, если он чем-то недоволен[28].

В то же время нельзя не сказать, что и после опубликования проекта Комиссии в Конвент продолжали идти письма, рассматривавшие в качестве неотъемлемого право народа как обладать законодательной инициативой, так и утверждать законопроекты. Так, в одном из них говорилось: «Самое драгоценное из всех прав, связанных с суверенитетом – это величественная власть создавать законы. Если Нация суверенна, как ее депутаты могут претендовать на то, что им не нужны ни мандаты, ни инструкции? Какой суверен навсегда покидает своих послов, своих посыльных, на волю их собственных капризов?»[29]. В этом плане работа первичных собраний рассматривалась именно как способ выразить депутатам волю народа.

Приведенная цитата кажется нам весьма важной еще в одном плане. Для выяснения полномочий будущих депутатов Законодательного корпуса и их взаимоотношений с первичными собраниями, необходимо было сначала определить их статус. Конституционное право предлагало для этого несколько терминов: «представители» (représentants), «делегаты» (délégués), «уполномоченные» (mandataires).

И это была отнюдь не игра слов. Представители народа получали изрядную долю суверенитета, делегированную первичными собраниями, и могли распоряжаться ей по своему усмотрению. В то же время все остальные категории обладали лишь неким «мандатом», более или менее конкретным, и не могли превысить изначально данные им полномочия.

Как известно, депутаты Конвента считали себя представителями народа. Однако они прекрасно знали, что, в соответствии с теорией Руссо, суверенитет неотчуждаем[30], а этот философ, по крайней мере если верить многочисленным упоминаниям его имени в дебатах, оставался для них одним из наиболее авторитетных мыслителей. Отсюда происходила, как нам представляется, некоторая двойственность: депутаты стремились остаться в рамках доминирующих политических теорий, находя в них своеобразный идейный фундамент для отправления своих функций или доказательств собственной правоты, и, в то же время, легко и «не замечая» этого, порывали с теми же самыми теориями, когда они противоречили их выгоде.

С одной стороны, при упразднении монархии с народом даже не посоветовались (и депутатов за это нередко упрекали), с другой, – законодатели ссылались на то, что через наказы выборщиков получили на это мандат. Не раз всплывала тема полномочий и во время дискуссии по конституционному проекту. Так, например, депутат Мартен во время своего выступления ставил вопрос не только от собственного имени, но и от имени своих доверителей (commettants)[31]. А другой депутат специально отмечал, что «народ, делегируя своим представителям право предлагать законы, оставляет за собой их утверждение; но поскольку он не может собраться вместе, чтобы это сделать, он доверяет заботиться об этом людям мудрым и мыслящим» – имелся в виду Совет старейшин[32].

Однако постановления Конвента далеко не случайно назывались декретами, а не законами. И отказ термидорианцев от представлений о том, что закон обязан получить для своего вступления в силу некую санкцию народа, пусть даже «молчаливую», как это было предусмотрено в Конституции 1793 года, видится нам весьма важным шагом, заслуживающим того, чтобы обратить на него особое внимание. «Поскольку народ не может сам осуществлять функции управления, – писал Ронзье в памфлете «Правление», – он должен делегировать власть своим уполномоченным. Это неотъемлемое и естественное право неизбежно появляется как только рождается общество и составляет политическую свободу»[33]. А Ленуар-Ларош предлагает отказаться и от самого определения депутатов как «уполномоченных» – они должны быть «представителями», ведь никто заранее не знает, что им придется обсуждать[34].

В итоге по Конституции III года единственная возможность для первичных собраний повлиять на законодательство сводилась лишь к подаче петиций, а также к попытке провести выборщиков и депутатов, разделяющих их точку зрения. И, как мы уже отмечали, особая роль отводилась общественному мнению, в частности, прессе[35].

Однако для многих подмена понятий была более чем очевидной. Ж. де Местр в своих «Размышлениях о Франции» 1797 г. посвятит ей несколько язвительных и горьких страниц. Он даже откажет этой системе в праве называться республикой, поскольку народ оказывается оттесненным, с его точки зрения, от реального управления, особенно при том, что депутаты по-прежнему считаются представителями не конкретных регионов, а Нации в целом[36].

Однако весна-лето 1795 г. были еще, как нам представляется, некоторым переходным периодом в этом процессе.

С одной стороны, часто можно было услышать призыв вернуться к истокам, задуматься о природе понятий, привести их в соответствие с теорией. Поскольку народ не может делегировать «законодательную власть», писал автор анонимного памфлета «О праве гражданства», то и Законодательный корпус не в праве так называться, поскольку он должен лишь предлагать законы. Естественно, что при этом «уполномоченные народа» не могут назначать и исполнительную власть, поскольку она должна исполнять законы непосредственно от имени народа[37], а «суверенитет французского народа реально существует лишь когда тот собран вместе»[38]. А поскольку этот суверенитет «един, неделим, неотъемлем и неотчуждаем», то у народа вообще не может быть представителей – только уполномоченные[39].

Никто не спорит с тем, что депутаты – представители народа, добавлял бывший депутат Генеральных штатов, известный публицист Дюпон де Немур, «но они не являются и не должны ими быть лишь в соответствии с личными способностями. Они должны прибывать в Законодательный корпус, обогащенные всем, что можно собрать и объединить из сведений, хороших мыслей и патриотических предложений в пославших их регионах». Они обязаны также получать инструкции, причем императивные, об исполнении которых впоследствии необходимо будет давать отчет[40]. Это было принципиально и в плане возможности пересмотра Конституции 1793 года, ведь, как напоминал Комиссии одиннадцати один из ее корреспондентов, если весь народ принимает законы, то ни какая-либо его часть, ни его уполномоченные, не имеют права их отменить или отсрочить[41].

Не случайно и то, что вопрос о «мандате» столь остро встал впоследствии в тех первичных собраниях, которые посчитали, что Конвент превысил свои полномочия, приняв декреты о двух третях. «Если Суверенитет зиждется в народе, – напоминал Конвенту в своем обращении Генеральный Совет Шалона-на-Марне 13 фрюктидора (30 августа), – то пытаться его ограничить в назначении своих Уполномоченных – покушение на этот суверенитет. Доверию не приказывают»[42]. Впрочем, в переписке Комиссии одиннадцати слово «уполномоченные», когда речь идет о депутатах Конвента, встречается весьма часто и без какой бы то ни было ясно видимой подоплеки[43].

С другой стороны, во время дискуссии в Конвенте этот вопрос практически не поднимался. Депутаты достигли молчаливого согласия о том, что народный суверенитет отныне будет рассматриваться под иным углом зрения, а референдум закрепил это решение.

Помимо вопросов о суверенитете, существовал и ряд иных проблем, которые так или иначе обсуждались в переписке Комиссии и памфлетах. Так, например, дебатировался вопрос о том, как следует назвать будущие органы государственной власти. Высказывалась, в частности, мысль, что следует отказаться от словосочетания «Законодательный корпус», поскольку простым людям оно непонятно, его будет трудно употреблять. Привычнее говорить «парламент», «конгресс», «ассамблея народа», «Генеральный Совет», а Директорию следует называть сенат, малый совет, управляющий совет и даже регентство[44].

Из предлагаемых названий для всех ветвей власти лидирует, пожалуй, слово «сенат» (хотя чаще всего его применяют, естественно, к Законодательному корпусу в целом или к одной из его палат), а один из авторов предлагает назвать сенатами обе палаты сразу[45]. В остальном разброс достаточно велик: Национальный Конгресс, состоящий из Палаты представителей, Сената и Президента[46], Совет эфоров и Консулы[47], Палата общин[48], палата предложений и палата обсуждений[49], Общий Совет Нации[50] и т.д.

Еще один вопрос – где разместить будущие органы государственной власти? Обратим внимание на то, что проблема взаимоотношений Парижа и провинции могла бы сама по себе составить тему для крайне интересного исследования. И если в Комиссии лишь Тибодо, насколько нам известно (да и то с его слов), выступал за то, чтобы убрать Законодательный корпус из Парижа[51], то в переписке и в памфлетах эта тема звучит постоянно.

С определенной осторожностью можно заметить, что для авторов многих писем Париж – город загадочный, непредсказуемый, и потому опасный. Большое скопление народа порождает анархию, что, в свою очередь, может привести к новым революциям[52]. Это город «развращающий и развращенный, где многочисленные негодяи бодрствуют без устали, а честные граждане слишком часто спят»[53]. Страх перед влиянием Парижа порой приводит к выводам, которые сегодня кажутся лежащими за пределами нормальной логики: предлагалось, скажем, не только удалить депутатов Законодательного корпуса из столицы, но и поместить их в специальный «лагерь, куда доступ всем остальным будет закрыт, и будет открываться лишь для сношений, необходимых для Нации»[54]. Это, конечно, своеобразный пример доведения постулата до абсурда, однако многие авторы настаивают на том, чтобы убрать будущий Законодательный корпус из столицы, ссылаясь, в частности, на опыт США: ведь там Конгресс не случайно не заседает ни в Филадельфии, ни в Нью-Йорке, ни в Бостоне[55]. Можно и во Франции найти какое-нибудь тихое местечко, вроде Буржа, удобного расположенного в центре страны[56].

Хорошо было бы также территориально разделить Директорию и Законодательный корпус. В этом случае Директория может оставаться и в Париже, но вот депутатов стоило бы из столицы перевести[57], хотя идеально было бы, чтобы ни одна из властей не заседала в столице[58], а еще лучше разбросать по разным городам обе палаты Законодательного корпуса[59] и не подпускать к ним выборщиков[60].

Все эти размышления могут показаться в известной степени удивительными, однако нельзя забывать о том, что структура или система власти в стране за время Революции не один раз менялась именно благодаря восстаниям парижан. Отсюда боязнь новых восстаний, но отсюда же и сильнейшая ревность, которую испытывали жители провинции к столице. Попытки уравнять Париж с остальными городами страны постоянно сочетались с попытками найти для этого города какой-то особый статус. Так, например, в заметках Сийеса, относящихся к III г., можно найти следующую фразу: Париж не принадлежит «конкретному населению. Это город всех французов»[61].

И хотя эти проекты не были реализованы в Конституции III года – и Директория, и оба Совета остались в Париже, – противостояние «Париж – провинция» представляется нам весьма принципиальным. По крайней мере, с нашей точки зрения, именно здесь кроется если не одна из причин, то, по крайней мере, один из поводов для восстания 13 вандемьера IV года Республики.

Не мог не привлечь интерес авторов проектов и вопрос о структуре будущего Законодательного корпуса. Если вначале доминировали предложения, в которых тот должен был состоять из одной палаты, то после речи Буасси начали преобладать двухпалатные варианты. А один юрисконсульт из Гавра, предлагая назвать законодательный орган комициями, предусматривал целых пять их видов: полномочные, парламентские, регламентирующие, консульские и петиционные[62].

Подобное предложение было, разумеется, одним из крайних вариантов, однако с разграничением полномочий палат всё оказалось действительно не так просто. Если одни авторы исходили из принципа полного равноправия при избрании и даже предлагали делить на палаты на первом заседании по жребию[63], то другие предполагали более высокий имущественный ценз и больший возраст для депутатов второй палаты или даже считали, что верхняя палата вправе распустить нижнюю[64]. Если одни проводили разграничение функций по вертикали (составление законопроектов и их утверждение), то другим казалось логичнее упорядочить их по горизонтали (например, поручив первой заниматься в основном вооруженными силами и внешней политикой, а также доверив ей надзор за исполнительной властью и суд за государственную измену, тогда как второй отдать гражданское и уголовное законодательство, финансы[65]). Были, разумеется, и смешанные варианты, как, например, проект Дюпона де Немура, предусматривавший, с одной стороны, что нижняя палата выдвигает законопроект, а верхняя его утверждает, а с другой, – что все депутаты, выбывающие в результате ротации из нижней палаты, становятся депутатами верхней[66].

Приводились и аргументы против градации функций[67]. Ее противники полагали, что подобная мера закроет дорогу талантливым молодым людям, приводя в пример как военачальников (Ж.Б. Журдан, Ж.Ш. Пишегрю), так и философов (Руссо, Мабли)[68]. В то же время были авторы, как, например, Лезей-Марнезиа, которые предлагали при избрании палат комбинировать различные виды цензов. Например, ввести имущественный ценз для депутатов Совета Пятисот, а при избрании в Совет Старейшин учитывать лишь градацию функций[69].

Не имела однозначного решения и другая проблема: в какой степени палаты должны быть обособлены одна от другой. Возможно ли, скажем, совместное заседание? В итоге появлялись проекты, в которых, как, например, у Бастида из Тулузы, депутаты перераспределялись между палатами каждую четверть легислатуры, а на совместном заседании решалась судьба законопроектов, отвергнутых верхней палатой[70].

В то же время встречались и принципиальные возражения против создания двух палат. Так, некий Баярд из Парижа полагал, что это прямое заимствование американской модели, однако в США сенаторы – представители штатов, а во Франции все депутаты – представители одного народа. Таким образом, вполне можно ограничиться одной палатой, которая создаст комитеты по анализу законопроектов[71]. Кроме того, некоторым две палаты напоминали два сословия[72], а все связанное со Старым порядком, пусть даже по аналогии, отвергалось весьма резко.

Отдельную группу составляли предложения и мнения, направленные на то, чтобы попытаться каким-то образом «призвать к порядку» будущих депутатов, ввести их в определенные рамки.

Любопытно, что во многих проектах присутствует одна и та же идея: законов должно быть мало, быть может, их принятие даже должно становиться, как это предлагает гражданин Симон из департамента Ду, национальным праздником[73]. «У нас нет ничего, кроме новых законов, – пишет другой автор, – законов, действие которых нам абсолютно неведомо, и которые еще сегодня исполняются так, что это заставляет усомниться в их исполнимости»[74]. «Нет ничего более опасного, – добавляет третий, – чем быстрый выпуск законов, которые множатся и, в конце концов, почти всегда противоречат друг другу»[75]. Отсутствие стабильности в законодательстве можно даже назвать «постоянной революцией»[76].

Однако авторов проектов волновало не только количество законов, но и их качество. Не случайно некоторые из них, как, скажем, Деляплянш, бросаются в другую крайность, предлагая исполнять законы лишь один год, после чего подвергать повторному рассмотрению[77]. При этом многие считали, что огромное количество законов, «закономания», пользуясь словечком одного из корреспондентов, вызвано прежде всего искусственно растянутой продолжительностью сессии парламента. Отсюда многочисленные предложения не устраивать непрерывных сессий, а ограничить их несколькими месяцами в году[78]. Если же депутаты опасаются потерять контроль над событиями или исполнительной властью, то могут, перед тем как разойтись, назначить поименным голосованием директорию из 30 человек, которая в случае необходимости сможет вновь созвать парламент[79] (другой вариант – оставить с той же целью, скажем, председателя и шесть секретарей Законодательного корпуса[80]).

Немало пожеланий было высказано и по внутренней структуре будущего парламента, и здесь едва ли не самой популярной была идея уменьшения количества депутатов[81]. Многие объясняли ее тем, что так проще выбрать достойного[82] – «мудрость редко содержится в большом числе»[83]. Помимо этого, новый Законодательный корпус уже не будет нуждаться в стольких комитетах – их функции перейдут к исполнительной власти[84]. К тому же «чем более многочисленна ассамблея, тем больше она делится на партии и факции»[85]. «Вопрос о двух палатах имеет лишь вторичное значение, – писал по этому поводу Л.Г. Петитэн, – я же прежде всего настаиваю на небольшом количестве представителей»[86]. И даже после публикации проекта Комиссии (предполагавшего, как известно, то же суммарное количество депутатов, что и в Конвенте) число депутатов в большинстве предложений продолжало оставаться меньше 750[87].

Соответственно, предлагалось по-иному организовать и работу депутатов, прежде всего, перестать отправлять представителей в миссии. В крайнем случае специально отметить, что они могут вмешиваться в дела местного управления, только имея на это особую санкцию Директории[88] или департаментских властей[89]. Неплохо было бы также обязать депутатов присутствовать за всех заседаниях, лишая жалования за отсутствие без уважительной причины[90]. Было даже предложение, чтобы неприкосновенность распространялась только на поступки законодателей непосредственно во время заседаний[91]. С продолжительностью легислатуры также не было ясности. Если одни считали, что чем дольше депутаты находятся у власти, тем больше шансы, что они будут служить себе, а не народу, и предлагали в качестве средства борьбы с честолюбием и интригами частое обновление Законодательного корпуса[92], то, например, Ж. Петион, напротив, рекомендовал депутату, избиравшемуся четыре раза, вручать медаль, а более шести раз (и сохранившему патриотизм до смерти) воздавать почести, высекая его имя на специальных табличках в Пантеоне[93].

Активно дебатировались и цензовые вопросы. Вызывал сомнения возрастной ценз – как иронизировал, например, Лезей-Марнезиа, «разделение Законодательного корпуса, основанное на возрасте, кажется тем более странным, что в один день все может измениться. В сорок лет без одного дня можно быть членом только Совета пятисот, а ровно в сорок – Совета Старейшин»[94]. Помимо этого, иногда вместо возрастного или имущественного ценза для депутатов предлагалось ввести своеобразный «моральный ценз». Так, автор одного из проектов настаивает, чтобы нельзя было избирать «никого с плохой репутацией, известного пьянством или распутством». С его точки зрения нельзя также доверять управление страной банкротам, и тем, кто известен «плохим и жестоким отношением к отцу или матери, жене и даже детям», поскольку они «не признают прав Природы и общества»[95]. Другой автор настаивает, чтобы никакие общественные должности не могли занимать «сумасшедшие, безумцы, бешеные, отрешенные от должности, служители какого-либо культа»[96].

Временами «моральный ценз» выступал, напротив, в роли не ограничений, а требований, предъявляемых к кандидатам. Многие настаивали на том, чтобы кандидат в депутаты Законодательного корпуса в обязательном порядке был женат[97] (в крайнем случае, вдов[98] или глава семейства[99]). Желательно также, чтобы он был добродетелен[100], талантлив[101], образован[102] (на худой конец, умел читать и писать[103]), отслужил в армии[104].

Отметим, что многие авторы присылаемых в Комиссию писем отнюдь не ставят своей целью изложить подробный и связный проект. Их ремарки нередко касаются отдельных вопросов и проблем, подчас лишены глубины и проработанности. В то же время всё это в большей или меньшей степени присутствует в проектах, принадлежащих перу публицистов и опубликованных отдельными брошюрами. Поскольку они были известны куда более, чем любительские творения, направлявшиеся в Комиссию одиннадцати, разберем два из них для того, чтобы посмотреть, как отдельные изменения складывались в стройные системы – иные, нежели у Комиссии одиннадцати.

Автор первого – генерал Дюмурье. В его проекте численность Законодательного корпуса подлежала радикальному сокращению (от департамента избирались только три депутата – один в Совет Старейшин и два в Совет пятисот), при этом возрастной ценз для законодателей увеличивался, чтобы о них могли судить «по делам, а не по речам». По его мысли, тогда в Совет Старейшин будет избрано 100 человек (и эта палата получит право вето), а в Совет Пятисот, разумеется с другим названием, – 200.

Далее, он полагал необходимым, чтобы Советы заседали не более трех месяцев в году, а для того, чтобы Директория не предпринимала ничего противозаконного в оставшуюся часть года, создавался специальный Наблюдательный Комитет («Comité de Surveillance») из 9 человек. Все вопросы в это время должны были решаться через суд; в крайнем случае, под лозунгом «Республика в опасности» объявлялся внеочередной созыв депутатов. Чтобы членов «Наблюдательного Комитета» не пытались подкупить, предполагалось наказывать их за бездействие, как за главное преступление[105]. Этот проект любопытен не только ярко выраженной психологией одновременно и военного и революционера (наказанием и комитетом можно удержать, по его мнению, от нарушения Конституции), но и тем, что он чем-то перекликается с идеями Сийеса, речь о которых пойдет далее.

Автор другого опубликованного проекта, Л. Лефебюр, предусматривал прямые выборы депутатов в две палаты Законодательного корпуса и Исполнительное Агентство из трех человек с четким разделением функций (внешняя политика, внутренняя политика, судебные дела). Он полагал, что избирать надо не более 360 депутатов – «трудно избежать, чтобы большее число просто удовольствовалось ролью Законодателя и не постаралось тиранить или оттеснять Административного Агента». Распределение по палатам виделось следующим образом: в палате, где депутаты помоложе, – 1/6, в той, где постарше, – 5/6, причем обе с правом законодательной инициативы и с правом утверждать законы. Вето, разумеется, у второй палаты[106].

Иными словами, можно сделать вывод о том, что само по себе введение двухпалатной системы и коллегиальной исполнительной власти[107] не вызвало оживленных дискуссий в обществе – гораздо большее внимание уделялось, собственно, функционированию будущей государственной машины. Набрасывая ее эскизы, многие авторы проектов стремились, в первую очередь, сделать надлежащие выводы из политической практики последних лет. Неограниченная власть Конвента, широкие полномочия депутатов в миссиях – все это приводило к выводу о необходимости создания более уравновешенной и более «медленной» законодательной машины с меньшим числом депутатов[108] и меньшей продолжительностью сессий – с надеждой, что в этом случае представители народа станут заниматься своим делом, не покушаясь на прерогативы местной власти и не пытаясь узурпировать центральную.

Рассмотрев проекты, перейдем к дискуссии уже непосредственно в стенах Конвента. Отметим, что принятие законов не первичными собраниями, а Законодательным корпусом особых дебатов не вызвало. Видимо, повлиял и опыт самой Национальной Ассамблеи, прекрасно обходившегося без санкции народа.

В то же время крайне принципиальным оказалось для депутатов предлагаемое разделение будущего Законодательного корпуса на две палаты. Совет пятисот, состоящий из более молодых, представлялся при этом, пользуясь словами Буасси д'Англа, как «воображение Республики», Совет старейшин – как «разум»[109]. Как говорил Дону, «в Совете пятисот, составленном из молодых людей, обуреваемых желанием прославиться, будут делать много предложений, часто неосторожных»; в то время как «Совет старейшин, составленный из людей опытных, более мудрых, станет умерять излишний пыл другого совета»[110].

Однако в этом случае вновь вставала проблема народного суверенитета – закрыв глаза на его неотчуждаемость, теперь законодатели посягнули на его неделимость. Ведь как подчеркивал, например, депутат Делейр, «если вы разделите на две части ваш корпус представителей, он своими раздорами разделит и представляемый им народ – на два возраста, или две факции»[111]. Однако и этой несостыковкой решили пренебречь: большинством голосов Конвент утвердил деление на две палаты. Как отмечал впоследствии Бэйлель, «разделение Законодательного корпуса на две палаты было бесценным завоеванием и по трудности, с которой его добились, и по его пользе»[112].

И тут же возник новый круг вопросов. Как сорганизовать палаты? Как грамотно выстроить их взаимоотношения?

Во-первых, что делать, если Советы окажутся не согласны друг с другом по поводу какого-либо законопроекта? Проще всего было бы, как это предлагал депутат П. Борда (Bordas), решить вопрос на совместном заседании, однако, по мнению Комиссии, это крайне опасно: палаты могут надумать объединиться[113].

Во-вторых, уравнять Советы в правах или нет? Те, кто выступал за это решение, полагали, что иначе не получится настоящего разделения властей; те, кто высказывался против, ссылались на американский опыт, который казался идеальным: если билль не проходит верхнюю палату, то его возвращают в нижнюю, и так пока обе палаты с ним не согласятся[114]; предлагалось перенять у США даже названия палат. Основным аргументом противников уравнения палат в правах был следующий: от равенства недалеко до соперничества, борьбы, а это приведет к тому, что можно остаться «без законов, без полиции и без правительства»[115].

В-третьих, не слишком ли много власти у Совета старейшин? Ведь, как отмечал депутат Лаканаль, он имеет и решающее слово при принятии законов, и некоторым образом участвует в их исполнении, поскольку может оказывать влияние на Директорию[116]. К тому же ему будет принадлежать и право руководить полицией в городе, где он будет заседать, на чем настаивал, например, Крезе-Латуш, мотивируя это тем, что иначе Совет старейшин окажется более слаб, тогда как Совет пятисот будет обладать большой популярностью, тем более, что его заседания решено сделать открытыми.

Как и в присылаемых в Конвент проектах, в ходе дискуссии немало споров вызвали и цензовые вопросы – прежде всего, проблема возрастного ценза для законодателей. Как не без остроумия заметил по этому поводу депутат Ру: «О палате старейшин говорят, как о палате, в которой будет находиться разум; по мне, так он должен быть повсюду»[117].

Было и еще несколько нюансов. Если установить существенно больший возрастной ценз для депутатов Совета старейшин, возникает опасность избрать людей, мало привязанных к завоеваниям Революции[118], к тому же опыт доказывал, что возрастное ограничение не принципиально, поскольку во время столь пугавшей депутатов диктатуры монтаньяров всем «честолюбцам» (как их было принято тогда называть), кроме Сен-Жюста, было более 30 лет, а это и был предусматриваемый ценз для Совета пятисот[119].

В то же время оказалось, что весьма скромный возраст ряда депутатов закрывает им дорогу в будущие органы власти[120]. В этом случае приходилось лавировать с помощью ряда отсрочек. Так, например, решение о том, что члену Совета пятисот должно быть не менее 30 лет решили применять только с VII года (а до того достаточно 25) после единственного выступления Камбасереса со следующими аргументами: в интересах республики сохранение возможности быть призванным для поддержки конституции и работать в Законодательном корпусе для как можно большего числа преданных людей, и каждая система управления страдает от трений, обид, которые могут разрушить ее в самом начале; для предотвращения этих потрясений и благополучного испытания новой конституции нужна отсрочка. Кроме того, она даст «возможность нашим братьям по оружию по окончании побед сидеть среди законодателей, и соблюсти интересы еще многих молодых граждан, которые уже столь хорошо послужили Родине»[121].

Однако через несколько дней депутат Пултье все же поставил вопрос об отмене отсрочки, поскольку «уже распространяется мнение, что эта статья сделана для двух членов Конвента». Тогда же Тибодо потребовал и отказа от одобренной ранее отсрочки для вступления в силу статьи о том, что члены Директории не должны избираться из Законодательного корпуса, заявив: «Эта статья дает повод для клеветы; говорят, что она принята лишь для того, чтобы в Директорию могли войти члены Конвента»[122].

На это все тот же Камбасерес ответил, что предмет дискуссии слишком незначителен, чтобы стоило тратить на него время: надо-де думать лишь о Республике. Однако он не опроверг обвинений, неожиданно признав их, чем и достиг желаемого: «Говорят, что для троих (уже троих! – Д.Б.) членов Конвента – и не ошибаются. Но на каком основании надо лишать возможности служить народу тех, кто его устраивает? Разве эти коллеги не разделяли наши труды и опасности? Не основали вместе с нами Республику? А те, кто придет из армии, – зачем их лишать возможности быть законодателями? Смешно допускать в Директорию только членов Конвента, но несправедливо вовсе исключать их всех». Однако внесенное тогда же и поддержанное Ланжюине предложение Комиссии одиннадцати о понижении до 25 лет возрастного ценза для министров не прошло, причем аргументом здесь служили чисто формальные причины: по той же конституции для простого судьи требовалось достичь возраста в 30 лет. Никакие ссылки Ланжюине на то, что чем моложе, тем энергичнее, не помогли, а Камбасерес на этот раз промолчал, видимо, удовлетворившись достигнутым[123].

Конечно, далеко не все депутаты, желавшие остаться у власти, были уверены, что их переизберут, некоторые метили на Директорские и министерские посты, что, безусловно, сказалось при общем голосовании. Однако существовали и веские причины, заставлявшие учесть резкое омоложение кадров во время Революции: бывало, что в двадцать лет уже командовали полками, избирать же сорока-пятидесятилетних было, по мнению законодателей, просто опасно – они могли постараться повернуть события вспять.

К тому же давало о себе знать и определенное смещение понятий. Как метко подчеркнул Палмер, «старейшинами» называли сорокалетних[124]. Об этом же писали и современники: «Старики стали детьми, наиболее знающие люди – полными невеждами. А молодые люди, только благодаря тому, что они ничего не знали, оказались наиболее способными. Эта метаморфоза умов была всеобщей»[125].

Позволим себе добавить еще несколько штрихов к обсуждению в Конвенте проблемы организации будущего Законодательного корпуса. Решение о ежегодной ротации членов Советов, как ни странно, прошло достаточно спокойно (хотя современники по этому вопросу отнюдь не были единодушны, встречались голоса как «за»[126], так и «против»[127]). В то же время, немалую роль в принятии Конституции в том виде, в котором она была утверждена, сыграли различные опасения и предосторожности, которые то и дело всплывали в речах депутатов. Перечислить их все было бы не реально, однако едва ли не каждый вопрос вызывал желание перестраховаться, не допустить ошибок, не позволить вернуться в прошлое, которое постоянно стояло за плечами законодателей. Не станет ли верхняя палата «рассадником аристократии», своеобразным повторением английской палаты пэров[128]? Ответ Буасси д'Англа краток и прост: «Цель английского пэрства – упрочение королевской власти; цель Совета старейшин – помешать ее возвращению». Не стоит ли отказаться от поименного голосования в Совете пятисот? Берлье предлагает все же его сохранить, «чтобы помешать маневрам аристократии»[129].

Членам Комиссии, особенно Дону, постоянно демонстрировавшему хладнокровие и остроумие, то и дело приходилось подниматься на трибуну, чтобы не позволить разрушить стройность изначального проекта и утопить обсуждение в множестве дополнений и поправок. Приведем только один пример. Обсуждается предложение сделать публичными заседания Совета пятисот. «Надо, чтобы весь мир мог туда прийти», – восклицает «демократически» настроенный депутат. «В таком случае нам пришлось бы заседать в чистом поле»[130], – тут же отвечает Дону, закрывая тем самым дискуссию.

Нельзя не обратить внимание и на то, сколь часто аргументы депутатов противоречат сами себе, приводятся в надежде, что оппоненты не заметят отсутствия их внутренней целостности. Так, например, Ларевельер-Лепо, отвечая на замечание о том, что меньшинство (Совет старейшин) будет диктовать свою волю большинству (Совету пятисот) неожиданного утверждает: и в самом деле, меньшинство должно подчиняться большинству, но лишь в политических ассоциациях. Однако Законодательный корпус – лишь инструмент политической ассоциации, а не она сама. А инструмент по желанию ассоциации может действовать как ей угодно[131]. В качестве другого примера можно привести вопрос об избрании Директории. После предложений избирать ее напрямую, народом, Тибодо, выйдя на трибуну, пытается доказать, что она и будет избрана народом, поскольку тот делегирует Законодательному корпусу еще и избирательные функции[132]. Из чего это следует, можно только гадать.

* * *

Дебаты – как в обществе, так и в Конвенте, – посвященные структуре законодательной власти в Конституции III года республики, показывают нам те же тенденции, которые в принципе были характерны для идейной атмосферы Термидора – любопытнейший сплав теории просветителей и революционного опыта, при котором теория не доминирует над практикой, а поверяется и корректируется ей.

В полном соответствии с мыслями о том, что гармоничное общество возможно лишь при идеальной, совершенной, «правильной» организации государственных институтов, повышенный интерес проявлялся, прежде всего, к деталям функционирования будущей структуры, тогда как более общие вопросы нередко оставались за кадром дебатов. В то же время, термидорианцы были первыми, кто попытался превратить не только конституцию, но и предшествующую ей Декларацию прав и обязанностей в документ, по возможности лишенный абстрактных теоретических тезисов. Не ставя под сомнение, что вся власть в обществе исходит от народа, они оставляют ему лишь право избирать своих представителей, не предполагая прямого участия населения страны в законотворчестве.

Обсуждение новых проектов государственного устройства наглядно демонстрирует и тот путь, который прошло французское общество за 1789-1795 годы. То, что вызывало оживленное обсуждение в начале революции или казалось неприемлемым при монтаньярах (как, скажем, учреждение двухпалатного Законодательного корпуса), во времена Термидора воспринимается едва ли не как аксиома. Однако нет оснований считать Конституцию III года и принципиальным разрывом с предшествующей политической традицией: законодательная власть, как и в 1793 году, стоит в центре системы, тогда как исполнительная фактически, оказывается ей подчинена.

И в заключение нельзя не отметить, что все старания термидорианцев принять совершенную Конституцию и, тем самым, закончить революцию, на поверку оказались тщетными: новая система государственного устройства, на обсуждение которой было затрачено столько времени и сил, продержалась всего четыре года.

[1] См., например: 1791: la première Constitution de la France. Actes du colloque de Dijon, 26-27 septembre 1991. P., 1993; Furet F., Halévi R. La monarchie républicaine: la Constitution de 1791. P., 1996.

[2] Из относительно последних работ см., например: Fitzsimmons M.P. The Remaking of France: The National Assembly and the Constitution of 1791. Cambridge, 1994.

[3] Фактически, последней попыткой такого исследования остается небольшая работа А. Олара: Aulard A. La Constitution de l'an III et la République bourgeoise // La Révolution française. Vol. 38. 1900. P. 113-160, если не считать крошечную статью М. Пертюэ в словаре А. Собуля. Pertué M. Constitution de l’an III // Soboul A. Dictionnaire historique de la Révolution française. P., 1989. P. 284-286.

[4] Боск Я. «Арсенал для подстрекателей» // Исторические этюды о Французской революции. Памяти В.М. Далина. М., 1998. С. 189-200; Бовыкин Д.Ю. Либеральные ценности и опыт революции // Французский либерализм в прошлом и настоящем. М., 2001. С. 58-79; Koubi G. La Déclaration des droits et des devoirs de l’homme et du citoyen // 1795. Pour une République sans Révolution. Rennes, 1996. P. 143-160.

[5] Troper M. La constitution de l’an III ou la continuité : la souveraineté populaire sous la Convention // Ibid. P. 179-192.

[6] Бовыкин Д.Ю. «Ни короля, ни анархии». Исполнительная власть в Конституции III года Республики // Исторические этюды о французской революции. С. 201-218.

[7] Lebozec Ch. Boissy d’Anglas et la constitution de l’an III // 1795. Pour une République sans Révolution. P. 81-90; Nicolle B. Lanjuinais et la constitution de l’an III // Ibid. P. 91-114; Бовыкин Д.Ю. «Отцы нации»: создатели Конституции III года Республики // Французский ежегодник. 2001. М., 2001. С. 216-246.

[8] Ozouf M. Les décrets des deux tiers ou les leçons de l’Histoire // 1795. Pour une République sans Révolution. P. 193-210; Bovykine D. Les décrets de «deux tiers», l’ambition du pouvoir, ou une mesure indispensable // Le tournant de l’an III. Réaction et Terreur blanche dans la France révolutionnaire. Aix-en-Provence, 1997. P. 43–53.

[9] Aberdam S. L'élargissement du droit de vote entre 1792 et 1795 au travers du denombrement du comité de division et des votes populaires sur les constitutions de 1793 et 1795. Thèse. Université Paris I – Sorbonne. 2001. Ch. 3/4; Gueniffey P. La Révolution ambigue de l'an III: la Convention, l'élection directe et le problème des candidatures // 1795. Pour une République sans Révolution. P. 49-78.

[10] Так называемая Комиссия одиннадцати была создана Конвентом 29 жерминаля III года (18 апреля 1795 г.) для выработки органических законов (дополнений) к якобинской Конституции, однако позднее ее члены приняли решение о необходимости выработки принципиально иного текста основного закона. В окончательный состав комиссии входили депутаты Буасси д'Англа, Берлье, Боден, Дону, Дюран-Майян, Крезе-Латуш, Ланжюине, Ларевельер-Лепо, Лесаж, Лувэ и Тибодо.

[11] Baker K.M. Constitution // Furet F. Ozouf M. Dictionnaire critique de la Révolution française. P., 1988. P. 544-545.

[12] Thibaudeau A.C. Mémoires sur la Convention et le Directoire. Vol. 1. P., 1824. P. 182.

[13] См., например: Archives Nationales (далее – A. N.), C 228, d.183 bis * 4/1. Doc. 25; Ibid., d.183 bis * 4/2. Doc. 52; Ibid., d.183 bis * 4/2. Doc. 70; Ibid., d.183 bis * 4/3. Doc. 94 и многие другие.

[14] A.N., C 228, d.183 bis * 4/2. Doc. 48.

[15] Этой же цели призвана служить и ежегодная ротация советов не на 1/2, а на 1/3 – тоже как средство предупредить чересчур поспешные нововведения («Gazette national ou le Moniteur universelle» (далее – Moniteur, все указанные номера относятся к III году республики). N 336. P. 1354). Однако депутат Паганель впоследствии писал, что опасности, которой хотели избежать, создав две палаты, не избежали, так как это были две палаты одного Законодательного корпуса. Paganel P. Essai historique et critique sur la Révolution française, ses causes, ses résultats. Par M***. P., 1815. Vol. 2. P. 417.

[16] При этом для правильного понимания хода дебатов в Конвенте необходимо отметить: очень сильно чувствуется, что многие депутаты собираются остаться таковыми и во вновь создаваемых структурах, «примеряя» их на себя.

[17] Приведенные ниже размышления вписываются, на наш взгляд, и в более широкие историографические дискуссии – как о применимости Конституции 1793 г. в принципе, так и о том, была ли она на самом деле столь демократичной, как это неоднократно пытались представить.

[18] Lenoir-Laroche J.J. De l'esprit de la Constitution qui convient à la France, et examen de celle de 1793. P., an III. P. 33ss.

[19] Мы берем это слово в кавычки, поскольку Конституция 1793 г., фактически, требовала не реального утверждения, а лишь того, чтобы законопроект не был отвергнут.

[20] A.N., C 227, d.183 bis * 3/1. Doc. 23; Ibid., d.183 bis * 3/2, Doc. 61. P. 6. Об этом же шла речь и в прессе. См., например: Le libre penseur. [1795.] N 2. P. 53.

[21] A.N., C 227, d.183 bis * 3/1. Doc. 23.

[22] Ibid.

[23] Petion J. Projet de la déclaration des droits de l'homme et du citoyen; et d'une constitution républicaine démocratique. Présenté au Peuple Français par Jérome Petion père, Homme de loi. Chartres, s.d. P. 12.

[24] A.N., C 227, d.183 bis * 3/1. Doc. 23; Ibid., C 228, d.183 bis * 4/3. Doc. 90.

[25] A.N., C 228, d.183 bis * 5/1. Doc. 7.

[26] A.N., C 228, d.183 bis * 4/1. Doc. 32.

[27] Напомним, что, скажем, в соответствии с Руссо закон не является таковым, пока не утвержден сувереном. См., например, «Об общественном договоре», II, VI.

[28] A.N., C 228, d.183 bis * 5/1. Doc. 3.

[29] A.N., C 228, d.183 bis * 5/3. Doc. 114.

[30] «Об общественном договоре», II, I.

[31] Moniteur. N 292. P. 1112.

[32] Moniteur. N 305. 1229.

[33] Ronzier R. Du Gouvernement ou principes naturels pour le rendre aussi bon que solide, avec une garantie suffisante des Droits de l'Homme et du Citoyen. Montpellier, 1795. P. 30.

[34] Lenoir-Laroche J.J. Op. cit. P. 108.

[35] См., например: Ronzier R. Op. cit. P. 51.

[36] Maistre J. de. Considérations sur la France // Maistre J. de. Ecrits sur la Révolution. P., 1989. P. 127ss.

[37] Observations sur le droit de cité, et sur quelques parties du travail de la commission des onze. P., an III. P. 20, 30, 33.

[38] A.N., C 228, d.183 bis * 4/2. Doc. 66.

[39] A.N., C 227, d.183 bis * 3/1. Doc. 26. P. 64.

[40] Dupont de Nemours P.S. Du pouvoir législatif et du pouvoir exécutif, convenables à la République française. P., an III. P. 35-36.

[41] A.N., C 228, d.183 bis * 4/2. Doc. 64.

[42] Adresse du Conseil Général de la Commune de Chalons-sur-Marne, à la Convention Nationale. 13 fructidor, 3^è année. S.l., s.d.

[43] См., например: A.N., C 228, d.183 bis * 4/2. Doc. 62; Ibid., d.183 bis * 5/3. Doc. 117. См. также: A la Convention Nationale, la section du centre de Dijon, 10 et 20 Germinal, l'an III. Dijon, III. P. 2. Таким образом, мы отнюдь не настаиваем на том, что за каждым упоминанием этого термина обязательно что-то стояло, точно также как не приписываем тайных намерений восстановить монархию тем, кто употребляет вместо слова «граждане» более привычное им слово «подданные» (sujets). См., например: A.N., C 227, d.183 bis * 3/3. Doc. 101; Ibid. Doc. 102 («sujets de la République»).

[44] A.N., C 232, d.183 bis * 13. Doc. 18.

[45] A.N., C 229, d.183 bis * 6/1. Doc. 17.

[46] A.N., C 228, d.183 bis * 4/3. Doc. 89.

[47] A.N., C 227, d.183 bis * 3/2. Doc. 37; Ibid., AA 34. Doc. 1004.

[48] A.N., C 228, d.183 bis * 4/1. Doc. 4.

[49] A.N., C 228, d.183 bis * 4/3. Doc. 94.

[50] A.N., C 229, d.183 bis * 6/1. Doc. 29.

[51] Thibaudeau A.C. Mémoires... P. 184.

[52] A.N., C 231, d.183 bis * 11/2. Doc. 76.

[53] Adresse des citoyens de Clermont-Ferrand, département du Puy-de-Dôme, à la Convention Nationale. 6 prairial, l'an troisième. Clermont-Ferrand, s.d. P. 3.

[54] A.N., C 228, d.183 bis * 5/3. Doc. 114.

[55] Laborde-Noguès J. Apperçus sur la Constitution Républicaine à donner au Peuple français. P., an III. P. 4.

[56] Idem. // A.N., C 228, d.183 bis * 4/3. Doc. 86.

[57] Есть здесь и второй план: оставаясь в столице, исполнительной власти легче будет усмирять восстания. A.N., C 232, d.183 bis * 13. Doc. 2.

[58] A.N., C 229, d.183 bis * 6/3. Doc. 68.

[59] A.N., C 231, d.183 bis * 10/3. Doc. 131.

[60] A.N., C 227, d.183 bis * 3/2. Doc. 54.

[61] A.N., 284 AP 5. D. 1. Doc. 3.

[62] По его проекту также предполагалось иметь пять типов судебных органов – сенатов. A.N., C 232, d.183 bis * 12. Doc. 1.

[63] См., например: A.N., C 228, d.183 bis * 4/1. Doc. 18, 32; Ibid., d.183 bis * 4/2. Doc. 65, 76; Ibid., d.183 bis * 4/3. Doc. 94; Lenoir-Laroche J.J. Op. cit. P. 142.

[64] A.N., C 228, d.183 bis * 4/1. Doc. 4.

[65] A.N., C 228, d.183 bis * 4/2. Doc. 76.

[66] Dupont de Nemours P.S. Op. cit. P. 65ss.

[67] То есть против предусмотренной в проекте необходимости занимать определенные общественные должности до того, как стать депутатом.

[68] A.N., C 228, d.183 bis * 5/3. Doc. 81.

[69] Lezay-Marnezia A. de. Des causes de la Révolution et de ses résultats. P., 1797. P. 63.

[70] A.N., C 228, d.183 bis * 4/3. Doc. 94.

[71] A.N., C 227, d.183 bis * 3/3. Doc. 105; Ibid., C 228, d.183 bis * 5/3. Doc. 94.

[72] A.N., C 228, d.183 bis * 4/2. Doc. 84.

[73] A.N., C 227, d.183 bis * 3/1. Doc. 23.

[74] A.N., C 227, d.183 bis * 3/1. Doc. 28.

[75] A.N., C 227, d.183 bis * 3/2. Doc. 61. P. 2.

[76] Ibid. P. 5.

[77] Delaplanche. Plan d'organisation applicable à la Constitution qui convient le mieux à la République Française. P., an III. P. 37.

[78] A.N., C 227, d.183 bis * 3/3. Doc. 105, Ibid., C 228, d.183 bis * 4/2. Doc. 52.

[79] A.N., C 227, d.183 bis * 3/3. Doc. 110. См. также: A.N., C 229, d.183 bis * 7/1. Doc. 10.

[80] Dupont de Nemours P.S. Op. cit. P. 114.

[81] По воспоминаниям Тибодо, в Комиссии с этим предложением выступали Боден, Лесаж и Ланжюине. Thibaudeau A.C. Mémoires... P. 183.

[82] A.N., C 227, d.183 bis * 3/3. Doc. 87; Ibid., C 228, d.183 bis * 5/2. Doc. 49.

[83] A.N., C 228, d.183 bis * 4/1. Doc. 34.

[84] A.N., C 228, d.183 bis * 5/3. Doc. 114. Были аргументы и иного порядка. Раньше нужно было много депутатов, чтобы их не мог купить король, писал в Комиссию 70-летний старик. А теперь зачем? A.N., C 228, d.183 bis * 4/2. Doc. 53.

[85] A.N., C 228, d.183 bis * 5/2. Doc. 56.

[86] Petitain L.G. La verité à la commission des Onze. P., III. P. 25.

[87] Однако при этом во многих проектах количество депутатов было совершенно произвольным. Так, например, в одном из них (без какой бы то ни было мотивации) предлагается избирать в Сенат 89 человек, а в Законодательный корпус (нижнюю палату) – 166. При этом зачеркнута изначальная цифра 171. A.N., C 232, d.183 bis * 13. Doc. 14. О резонах можно лишь догадываться.

[88]A.N., C 232, d.183 bis * 12. Doc. 41.

[89] A.N., C 232, d.183 bis * 12. Doc. 42. Естественно, мы далеки от того, чтобы думать, будто подобные предложения обуславливаются одной лишь заботой об улучшении работы Законодательного корпуса.

[90] Petion J. Op. cit. P. 19-20; A.N., C 228, d.183 bis * 4/1. Doc. 20.

[91] A.N., C 227, d.183 bis * 3/3. Doc. 105.

[92] A.N., C 227, d.183 bis * 3/1. Doc. 28.

[93] Petion J. Op. cit. P. 17. Заметим, что и еще один автор также предлагал использовать Пантеон – на этот раз для того, чтобы там собирались при каждом новом избрании обе палаты и молились Верховному существу. A.N., C 232, d.183 bis * 13. Doc. 2.

[94] Lezay-Marnezia A. de. Op. cit. P. 61.

[95] A.N., C 227, d.183 bis * 3/2. Doc. 40.

[96] A.N., C 228, d.183 bis * 4/1. Doc. 14.

[97] См., например: A.N., C 227, d.183 bis * 3/2. Doc. 67. Тот же автор предлагал, чтобы гражданство утрачивалось, если гражданин после 30 лет не удосужился создать семью.

[98] См., например: A.N., C 229, d.183 bis * 6/3. Doc. 93.

[99] A.N., C 228, d.183 bis * 5/1. Doc. 7.

[100] См., например: A.N., C 229, d.183 bis * 6/1. Doc. 16.

[101] См., например: A.N., C 229, d.183 bis * 6/2. Doc. 47.

[102] См., например: A.N., C 227, d.183 bis * 3/3. Doc. 92.

[103] A.N., C 227, d.183 bis * 3/3. Doc. 87.

[104] A.N., C 229, d.183 bis * 7/1. Doc. 25.

[105] Dumouriez Ch.F. De la République. Suit de coup d'œil politique sur l'avenir de France. Hambourg, 1795. P. 81-82, 88-91, 93-94, 97.

[106] Lefebure L. Plan de Constitution. S. l., 1795. P. 1, 6, 7.

[107] Фактически уже существовавшей в Конвенте и предусматривавшейся Конституцией 1793 г.

[108] Ср. у М. Пертюэ: «Режим Конвента имел два больших недостатка: законодательную процедуру –слишком быструю, чтобы гарантировать размышления, и правительственные комитеты – слишком многочисленные, чтобы не быть соперниками». Pertué M. Op. cit. P. 285.

[109] Отметим, что Тибодо приписывал эту метафору Бодену. Thibaudeau A.C. Mémoires... P. 183.

[110] Moniteur. N 306. P. 1231.

[111] Moniteur. N 305. P. 1228.

[112] Bailleul J.Ch. Examen critique des considérations de Mme la baronne de Stael. P., 1822. Vol. 2. P. 253.

[113] Moniteur. N 283. P. 1139-1140.

[114] Moniteur. N 304. P. 1224.

[115] Moniteur. N 304. P. 1226.

[116] Moniteur. N 304. P. 1224.

[117] Moniteur. N 305. P. 1228.

[118] Moniteur. N 306. P. 1232.

[119] Moniteur. N 304. P. 1224.

[120] Процитируем, однако, заявление Гийомара: «Сессия из четырех лет слишком долгая, если судить по нетерпению, которое я испытываю, чтобы не быть больше здесь». Moniteur. N 305. P. 1230.

[121] Moniteur. N 333. P. 1341.

[122] Отметим, что, если верить воспоминаниям Тибодо, хотя Ланжюине и выступал с предложением внести эту поправку от имени Комиссии одиннадцати, в Комиссии этот вопрос даже не обсуждался. Далее Тибодо ссылается на личный разговор с Ланжюине, в котором тот заявил, что пошел на этот шаг по настоянию Камбасереса. Thibaudeau A.C. Mémoires... P. 205.

[123] Moniteur. N 334. P. 1344. В своих мемуарах Тибодо даже называет этих депутатов поименно: Пеньер (29 лет на момент дискуссии), Ф.Ж. Гамон (Gamon)(28 лет) и, в особенности, Тальен (28 лет). Thibaudeau A.C. Mémoires... P. 204-205. И действительно, все трое были избраны в Совет пятисот.

[124] Palmer R.R. A History of the Modern World. N.Y., 1978. P. 372.

[125] Montlosier F.D., comte de. Des effets de la Violence et de la Modération dans les affaires de France. À M. Malouet. L., 1796. P. 6.

[126] Lefebure L. Op. cit. P. 19; Paine Th. The Complete Writings of Thomas Paine. N.Y., 1945. Vol. 1. P. 595.

[127] Norvins J.M. de Montbreton, baron de. Essai sur la Révolution français depuis 1789 jusqu'à l'avènement au trône de Louis-Philippe d'Orleans le 7 août 1830. P., 1832. Vol. 1. P., 1832. P. 275; Meister H. Souvenirs de mon dernier voyage à Paris (1795). P., 1910. P. 153.

[128] Moniteur. N 305. P. 1228.

[129] Moniteur. N 308. P. 1240.

[130] Ibidem.

[131] Moniteur. N 305. P. 1227. Отметим, что для современников в организации работы Советов и в самом деле заключался немалый математический парадокс. Если основываться на конституции, получалось, что 126 голосов перевешивают 624, о чем говорил, например, депутат Делейр (Ibidem. P. 1228). Расчет делался следующим образом. Если представить себе, что Совет пятисот принял закон единогласно, а в Совете старейшин он не добрал всего одного голоса, то 500+124=624, тогда как законопроект отвергнут.

[132] Moniteur. N 313. P. 1260.