Мари Жан Антуан Никола де Кондорсе

Французский ежегодник 2001. М., 2001. С. 165-186.

Несмотря на множество исследований, посвященных революции во Франции конца восемнадцатого века, остается множество тем и проблем, которые пока не получили должного освещения в исторической литературе, что, однако, нисколько не умаляет их значимости. К таким темам можно отнести историю Общества 1789 года или, как его еще называли, Клуба 1789. Хотя историки, как классического, так и критического направлений не обходили ее вниманием, они, упоминая о Клубе 89, как правило, ограничивались следующей, достаточно абстрактной констатацией: Общество, организованное Лафайетом и его сторонниками после раскола Якобинского Клуба с целью противостоять усилившейся радикализации последнего, объединяло в своих рядах умеренных политиков, опасавшихся дальнейшего развития революции. Исключением являются лишь две старые работы – Ж. Б. Шалломеля и К. Б. Бейкера, собственно посвященные истории Клуба 89[1].

К настоящему моменту в историографии Революции разработан ряд концепций, обеспечивающих солидное методологическое основание для полного исследования Общества 1789. Прежде всего, необходимо упомянуть работы ученых эмпирической школы – А. Коббена, P. Тейлора и Э. Эйзенштейн, концепция которых состоит в том, что представители так называемой «чистой» (blank-faced), капиталистической буржуазии, люди связанные с новыми формами производства, не являются ни зачинателями, ни ведущими деятелями революции. Революционная инициатива исходила от достаточно размытой коалиции, состоявшей из представителей либерального дворянства и духовенства, юристов и адвокатов[2]. В данном контексте особую важность имел идеологический фактор, который способствовал их объединению. Важным шагом в его изучении стала книга Ф. Фюре и Д. Рише «Французская революция». Ее авторы из трех революций, развивавшихся в рамках единой Французской революции конца XVIII в., особое внимание уделяли революции идей, или революции Учредительного собрания. 1789 г. стал, по их мнению, самым значительным периодом революции. Пять месяцев, прошедших с момента открытия Генеральных штатов, были наиболее важными во всем революционном десятилетии и, возможно во всей французской истории: «В результате ночи 4 августа и принятия Декларации прав депутаты третьего сословия достигли своих основных целей»[3]. Принципы 1789 г., получившие отражение в Декларации прав человека и гражданина, означали резкий и необратимый разрыв со Старым порядком и знаменовали собою рождение нового общества, основанного на свободе отдельной личности пользоваться социальными правами и равенстве всех перед лицом закона. Стремление к наиболее полной реализации этих принципов являлось постоянным источником радикализации революции, но окончательно данная цель была достигнута, по мнению Ф. Фюре, только в эпоху Третьей республики[4].

Тем большее значение приобретают личности и идеи «людей 89 года», авторов Декларации прав и конституции 1791 г., равно как и те политические организации, общества и клубы, членами которых они являлись. Одной из таких организаций было Общество 1789 года, членами которого состояли многие видные представители политической элиты того времени. Согласно градации, предложенной Оларом[5], в Клуб 1789 входили два великих оратора революции: Лафайет и Мирабо; десять ораторов из пятидесяти трех, выступавших в Учредительном собрании «очень часто»; двенадцать ораторов из девяноста шести, выступавших «часто». О высоком авторитете членов Общества, свидетельствует также тот факт, что многие из них часто становились председателями Учредительного собрания. Так в 1789 г. на место председателя избирались: Байи, Лафайет, Ларошфуко, Ле Шапелье, Туре и Деменье, а за одно только лето 1790 г. члены Общества занимали кресло председателя двенадцать раз[6]. В Клуб 1789 входили многие представители революционной администрации, главнокомандующий национальной гвардией Лафайет и близкие к нему офицеры, мэр Парижа Байи и многие члены коммуны Парижа, в том числе Кондорсе. В Обществе также состояли многие члены Академии наук, известные литераторы, философы и публицисты.

Некоторые из членов Общества 1789 являлись видными деятелями «патриотической партии» и активно участвовали в политической жизни Франции еще до открытия Генеральных Штатов, причем, нередко в рамках одной организации. Двадцать один человек из Клуба 1789 – среди них Лафайет, Мирабо, Сийес, Талейран – ранее входил в Общество тридцати[7], которое осенью 1788 г. являлось основным выразителем интересов «патриотической партии» в борьбе за либеральные реформы, созыв Генеральных штатов, удвоение численности представителей третьего сословия и поименное голосование. Многие ученые, писатели, публицисты, вошедшие в состав Общества 1789, ранее являлись членами так называемого «Общества Трюденов»[8]. Кроме того, как отмечает Т. Таккет, практически все дворяне, члены Общества 1789, были парижанами и знали друг друга задолго до революции; из них 44% являлись членами масонских лож и несомненно контактировали друг с другом[9].

В процессе революции, помимо заседаний Учредительного собрания, члены Общества 1789, встречались и в более узком кругу – в рамках многочисленных комитетов, занимавшихся детальным рассмотрением тех или иных вопросов государственного устройства. Наконец, многие члены Общества 1789 ранее входили в состав Якобинского клуба. Согласно мнению Мантенана, после его раскола, в Общество 1789 ушло 10% якобинцев[10]. Таким образом, можно предположить, что совместное членство будущих представителей Общества 1789 в вышеперечисленных организациях, способствовало сближению их взглядов по многим вопросам общественного устройства, что в конечном итоге привело к образованию Клуба 1789.

Важно отметить, что между членами Общества 1789 существовало также множество профессиональных, родственных и дружеских связей. Например, Декрето и Фонтеней знали друг друга задолго до революции. Оба происходили из семей предпринимателей-мануфактуристов города Руана, и сами владели ткацкими мануфактурами. В 1774 году совместными усилиями они построили первый в Руане гидролитический завод. В 1792 г. Декрето породнился с Редерером, женившимся на его сестре. Семья Редерера также была известна своей торгово-экономической деятельностью, владела обширными землями и несколькими стекольными заводами. Бюро де Пюзи, происходивший из очень богатой буржуазной семьи, был дальним родственником Дюпона де Немура, который сам происходил из семьи крупных негоциантов Руана.

В 1776 г. была организованна учетная касса, деятельность которой контролировали семь назначенных администраторов. Пятеро из них: Ле Куто де Кантеле, Коттен, Ванденивер, Жульен и Рилле, – позднее вошли в состав Клуба 89 и занимали должности клубных казначеев. Рабо – протестантский проповедник, после посвящения в 1764 г. обосновался в Ниме, где жил в одном доме с Буасси д’Англасом – адвокатом протестантского вероисповедания, с которым вскоре у него установились добрые отношения. В 1785 г. оба познакомились с Лафайетом. Рабо знал также Кондорсе, а Буасси д’Англас дружил с Сен-Мартеном.

Блен и Коттен также были хорошо знакомы. В 1788 г. они входили в состав делегации из двенадцати членов парламента Бретани, отправившейся ко двору, чтобы ознакомить короля с некоторыми решениями парламента. Еще два члена Клуба, первый эшевен Лакутелькс и адвокат Туре, вместе привлекались к суду: осенью 1788 г. им было предъявлено обвинение в незаконном использовании вверенной им типографии, после того, как они самовольно напечатали памятную записку, адресованную мэру и эшевенам. Эммери и Редерер совместно добивались предоставления городу Мец права иметь свой собственный парламент. Эммери был также другом Лафайета, а Редерер хорошо знал Кондорсе. Гара младший, которого привело в Париж увлечение литературой, познакомился в столице Деменье, Кондорсе и Траси. Барер был знаком с Лафайетом, Мирабо и Сийесом. Гийотен вместе с Байи, Лавуазье и Франклином состоял в королевской комиссии, созданной для исследования теории Месмера о животном магнетизме.

Достаточно разветвленная сеть личных связей свидетельствует об общности социальной и культурной среды, из которой вышли члены Клуба 1789. В этом отношении тех из них, о ком имеются репрезентативные сведения, можно разделить на четыре группы. Первая включает в себя группу дворян шпаги, а также лиц, владевших придворными должностями таких, например, как Байи, унаследовавший от отца и деда должность хранителя королевских картин, Ласепед – хранитель королевского исторического кабинета, и Мармонтель – историограф Франции. Ко второй можно отнести всех тех, кто обладал на протяжении двух или трех поколений должностями в высших судебных и финансовых магистратурах, а также судебных и финансовых учреждений бальяжей и сенешальств, и при этом не занимался никакой иной, кроме юридической, деятельностью. Эта группа объединяет как представителей дворянства мантии, так и близких к ним по своему общественному положению, представителей третьего сословия.

В третью группу входят все те, кто, независимо от приобретенного к началу Революции статуса, вышел из среды негоциантов, банкиров и торговцев, чьи семьи приобрели вес в обществе благодаря предпринимательской деятельности, а также представители свободных профессий, выходцы из этой среды. Помимо вышеперечисленных можно выделить еще одну, самую малочисленную, группу, которая объединяет выходцев из среды фермеров и землевладельцев.

Однако, поскольку границы между этими группами слишком размыты, подобная классификация способна дать лишь приблизительное представление о социо-профессиональном составе Клуба 89. Так, дворянин шпаги Кюстин был хозяином мануфактуры в Нидервилле и в силу этого может быть причислен и к дворянам, и к предпринимателям. Дворянин шпаги Мирабо был избран  депутатом от Третьего сословия. Семья Бюро де Пюзи была аноблирована в 1737 г. через покупку должности корректора счетной палаты города Доль; позже его отец купил землю де Пюзи а с ней и привилегию носить титул, что позволило отнести Бюро де Пюзи к дворянству мантии. Другой член Общества 1789, Коттен, будучи также аноблирован через должность королевского секретаря, приобрел в результате женитьбы землю де Саффре и право носить титул. Являясь, таким образом, представителем дворянства мантии, он, однако, избирался как представитель Третьего сословия, поскольку ему было отказано в праве принимать участие в заседании провинциальных штатов Прованса. Очевидно, что сословное различие в данном случае формально. Тоже самое можно сказать и о следующих двух депутатах – членах Клуба 89. Талон получил дворянство всего за 27 лет до революции через должность советника парижского парламента. В свою очередь, депутат от третьего сословия Барер также занимал должность советника сенешаля в Бигорре и к тому же владел сеньорией с десятиной, которая давала ему право участвовать в заседаниях провинциальных штатов и ряд привилегий, включая ношение титула.

Таким образом, можно сказать, что для членов Общества 1789 был характерен, по выражению Э. Эйзенштейн «гибридный социальный тип»[11]. Они принадлежали к высшим слоям французского общества времен Старого порядка, будучи либо представителями древних родов дворянства шпаги, либо аноблировавшихся через покупку высших судебно-административных должностей буржуа, либо крупными финансистами, мануфактуристами и предпринимателями. Все они обладали высоким уровнем дохода, были высоко образованы, что предполагало широкое ознакомление с философией Просвещения и с социально-политическими учениями того времени. Клуб 1789 был элитарной организацией, членство в которой ограничивалось, с одной стороны, высокими членскими взносами, а с другой, – высокими требованиями, которые предъявлялись к образованности и интеллекту его членов.

*   *   *

Официальной датой основания Клуба 1789 можно считать 12 мая 1790 г., когда состоялся торжественный обед, посвященный этому событию, или 5 мая 1790 г. – день выхода в свет первого номера газеты Общества. Тем не менее, в обоих случаях речь идет об окончательном оформлении Клуба, который начал складываться значительно раньше. Выпустить из поля зрения период, предшествовавший маю 1790 г., значит лишить себя возможности проследить все особенности становления этой организации, во многом определившие ее место в спектре политических сил того времени. Ряд источников указывает на то, что Общество зародилось еще в конце 1789 г. Кондорсе пишет, что складывание Клуба 89 началось еще в октябре, когда люди, «глубоко образованные в политической науке, создали общество, которое должно было заниматься изысканием всех возможных средств восстановления порядка, сохранения мира, для того, чтобы придать законам все возможное совершенство, на какое только позволяет надеяться прогресс в области социального искусства»[12]. Известно также, что в октябре 1789 г. группой депутатов, совместно с некоторыми лицами приближенными ко двору, разрабатывался проект создания министерства, целью которого было сближение короля и Учредительного собрания[13]. Из четырнадцати человек, призванных составить предполагаемое министерство, десять впоследствии вступили в Общество 1789, а еще четверо, хотя и не вошли в него, поддерживали тесные отношения с его членами. После того, как Национальное собрание декретом от 7 ноября 1789 г. запретило депутатам отправлять министерские должности, от плана образования министерства пришлось отказаться. Тогда его авторы решили создать внеправительственную организацию, которая должна была оказывать определяющее влияние как на двор, так и на Учредительное собрание, что в конечном счете и привело к образованию Клуба 1789. При этом некоторые члены Общества продолжали рассматривать возможность создания теневого министерства. Мирабо прямо говорит об этом в своей переписке с графом Де Ламарком осенью 1790 г., а несколькими неделями раньше в одной из докладных записок королю предлагает формировать правительство из представителей Клуба 89 и якобинцев[14]. Стремление некоторых членов Общества 1789 к обладанию министерскими портфелями не было тайной и для современников, которые упрекали Клуб в министериализме. Шалломель, один из немногих исследователей, непосредственно занимавшихся изучением Общества 1789, отмечает, что «Клуб 89 был организован, чтобы сохранять, отменять, постановлять», и по своим функциям, скорее, походил на правительство, чем собственно на клуб[15].

Эта особенность формирования Клуба 1789 исключительно важна для понимания политических взглядов его членов и их деятельности в рамках созданной ими организации, а также того места, которое занимал Клуб 89 в спектре политических сил того времени. Стремление создать собственное министерство для претворения в жизнь своей концепции дальнейшего развития революции указывает на то, члены Общества были в той или иной степени сторонниками сильной исполнительной власти. В 1789–1790 гг. это убеждение во многом определило их позицию по вопросам разделения властей и, в частности, отношений между королем и Учредительным собранием. Другим важным следствием подобного подхода явились недооценка членами Клуба 89 значения поддержки широких масс населения, его элитарность и как следствие его непопулярность. В отличие от якобинцев, члены Общества 1789 не ставили перед собой задачи создания сети аффилированных клубов с целью распространения своего влияния по всей стране и рассчитывали воздействовать на политический процесс, поддерживая постоянные контакты с королем – главным распределителем министерских должностей.

Тем не менее, было бы неправильно видеть в членах Общества 1789 г. убежденных сторонников двора и той политической линии, которую проводил Людовик XVI, тем более что в процессе образования Общества у некоторых из них была возможность объединения с монархистами[16]. В декабре 1789 г. Мунье, близкий друг Лафайета, как и он, кандидат в состав предполагаемого министерства, предложил ему возглавить клуб «Беспристрастных», куда бы вошли умеренные члены Национального собрания, «враги любых насильственных мер, отрекшиеся от всяческого личного интереса,… которые хотят свободы, мира и справедливости для всех»[17]. Затем, 27, 31 декабря и 3 января произошли три встречи, где обсуждались принципы организации общества. Со стороны Лафайета на этих собраниях присутствовали: Лакост, Ларошфуко, Туре и Латур-Мобур – все, кроме последнего, будущие члены Клуба 89. Союз, однако, не сложился по двум причинам. Во-первых, Мунье выступил за немедленный роспуск Учредительного собрания, а Лафайет, хотя и признавал допущенные Собранием ошибки, все-таки считал необходимым оставить его в неприкосновенности, так как очень опасался усиления влияния короля[18]. Во-вторых, Мунье ратовал за немедленное укрепление исполнительной власти, а Лафайет считал, что это может произойти только после принятия конституции[19]. По мнению Р. Гриффитса, единственное существенное отличие между сторонниками Мунье и конституционалистами состояло в том, что «Беспристрастные» хотели, чтобы король оставался главным держателем национального суверенитета и чтобы Национальное собрание, какую бы форму организации оно ни имело, при всей признанной необходимости своего существования удовлетворилось бы вспомогательной ролью, состоящей в том, чтобы направлять короля, просвещая относительно природы национальных интересов. Иначе говоря, роль Собрания сводилась бы к обсуждению и выдвижению замечаний и к подаче советов, в то время как монарх сохранял бы всю полноту власти.

«Для файетистов, – пишет Гриффитс, – примат Национального собрания имел первостепенное значение, а исполнительная власть рассматривалась ими как своего рода ключевой камень свода, который устанавливают только тогда, когда все остальные части здания уже получили свою форму и место расположения»[20].

Таким образом, будучи сторонниками сильной исполнительной власти, члены Общества 89 года мыслили осуществление этой задачи только в рамках конституции. Отклонение как в одну сторону, когда согласно конституции исполнительная власть лишалась бы части своих полномочий, позволяющих ей эффективно претворять в жизнь волю нации, так и в другую, когда ее усиление происходило бы без опоры на основной закон государства, было для членов Общества одинаково неприемлемым. Данную точку зрения наиболее четко выразил Мирабо, говоря о необходимости подвести под монархию законные основания. Союз с «Беспристрастными» неизбежно означал бы переход на позицию безоговорочного и законно не мотивированного усиления исполнительной власти, а потому оказался невозможен.

Наконец, третьей важной вехой в формировании Общества 1789 года стал раскол в Якобинском клубе, «когда несколько людей, возмущенных и оскорбленных тем, что он сбился с дороги и превратился в рассадник, в распространителя лжи, в поджигателя народных бунтов и провокатора, собрались на площади Людовика XV, после чего и родился Клуб 89»[21]. Очевидно, что одной из причин, приведших к расколу, явилась растущая радикализация и демократизация Якобинского клуба и усиливавшееся в нем влияние триумвирата братьев Ламетов и Барнава. С другой стороны, нельзя исключать борьбы за лидерство, хотя бы потому, что в глазах многих современников именно эта причина являлась определяющей: основным зачинщиком раскола виделся маркиз Лафайет, который пытался таким образом «создать собственную фракцию и противопоставить клуб клубу»[22].

Тем не менее, представляется достаточно сложным судить о степени разногласий между двумя клубами. Ранее уже упоминалось о проекте Мирабо создать министерство из представителей Общества 1789 года и Якобинского клуба. В результате, по предположению Мирабо, должен был получиться «умеренный ликер, какой бывает при смешении вина с водой; противоречия будут нейтрализованы, и одни исправятся посредством других»[23]. Сам Мирабо, войдя в Общество 89, в то же время продолжал оставаться членом Якобинского клуба и не раз там выступал. В свою очередь, Лафайет с горечью говорил о вражде между двумя клубами, которая разобщала друзей свободы. В своих письмах, он говорил, что пытается делать все возможное для примирения враждующих сторон[24]. В целом же ни Лафайет, ни Мирабо не видели в якобинцах врагов и полагали устремления двух клубов скорее схожими, чем различными. В этом отношении интересно обратить внимание на то, как они классифицировали расстановку политических сил и какое соответственно место отводили Якобинскому клубу и Обществу 1789 года.

Лафайет выделял в то время три «партии». Из них две правых, контрреволюционных – «партия» аристократов и «партия» орлеанистов, и одна левая – народная, монархическая «партия». К последней он причислял Клуб 1789, Якобинский клуб и «большое количество честных людей», ни в какой организации не состоящих. Опора короля на эту партию – единственный путь к спасению монархии и государства[25]. Мирабо со своей стороны также причислял якобинцев и членов Общества 1789 к народной «партии». Однако он отмечал опасность смещения Клуба 1789 вправо, так как со временем тому будет все сложнее добиваться успеха, оставаясь в промежуточном положении между якобинцами и «правыми» Учредительного Собрания[26].

Таким образом, с образованием Общества 1789 от Якобинского клуба отделилось его умеренное крыло. Основной причиной раскола, вероятнее всего, стало расхождение по вопросу об исполнительной власти. Признавая необратимость произошедшей революции и невозможность возврата к деспотизму, большинство членов Общества 1789 однако считало, что монархия во Франции не должна понести никакого ущерба. Напротив, революция призвана ее усилить, подведя под нее истинно законные основания. Так, по мнению Мирабо, до революции король был вынужден заискивать перед дворянством, обхаживать духовенство, договариваться с парламентами, раздавать привилегии; король принимал законы, общественное мнение их одобряло, но при этом его власть не обладала той силой, которую дает ей опора на законодательную власть; король был единственным, кто устанавливал налоги, что служило постоянным источником несогласия между ним и народом; министры же могли тайно и безнаказанно злоупотреблять своими полномочиями[27]. Но благодаря революции все это исчезло: «Многие годы абсолютного правления не смогли бы сделать столько для укрепления авторитета короля, сколько сделал один год свободы»[28]. По мнению членов Клуба 1789, Франция должна стать конституционной или «свободной» монархией[29]. Перед депутатами Учредительного собрания стояла задача совместить в рамках принимаемой ими конституции принцип национального суверенитета и монархическое устройство государства. Конституция не должна не означать установление ни аристократического, ни демократического правлений, но сохранение монархии. Согласно Мирабо монархия и обретенная нацией свобода  не должны противоречить друг другу[30]. Необходим компромисс между полнотой свободы и полнотой королевской власти. «Для этого, – отмечал он, – необходимо, прежде всего, сохранить  за королем, право единоличного управления. Нельзя допустить, чтобы конституция передала его законодательному собранию, потому что в таком случае власть короля окажется призрачной. Управлять – значит править, править – значит царствовать. Все сводится к этому»[31]. Таким образом, если король не будет обладать всей полнотой исполнительной власти, Франция перестанет быть монархией, ей на смену придет другая форма правления, что неизбежно повлечет за собой резкое размежевание в обществе, гражданскую войну, анархию, поражение революции и установление самой тяжелой формы деспотизма.

*   *   *

Впрочем, в отличие от Якобинского клуба или «Беспристрастных» Мунье, Общество 1789 открыто не декларировало своих политических целей. Более того, оно претендовало на абсолютную аполитичность и мыслилось своими основателями как организация, объединяющая в своих рядах крупных ученых, политиков, философов и других просвещенных и высокообразованных людей. Клуб, по замыслу его основателей, был призван стать лабораторией идей, где занимались бы углубленным изучением «социального искусства», столь необходимого для Франции накануне принятия первой конституции. Само «социальное искусство» определялось как наука, призванная изучать и регламентировать формы человеческого общежития путем разработки универсальных формул государственного и общественного устройства, которые, независимо от того, в какой части света и в какой стране они ни применялись, гарантировали бы достижение всеобщего благополучия. При этом, с одной стороны, «социальное искусство» представляло бы собой науку, основанную, как и многие другие, на фактах, на опыте, на эксперименте, на размышлении и расчетах[32]. С другой стороны, оно мыслилось как наука всех наук, поскольку должно было включать в себя искусство просвещения, торговли, управления, размышления и т.д. Для ее развития требовалось участие не одного человека и даже не группы людей, но множества народов[33]. Речь шла о создании целостной системы взглядов на развитие человеческого общества, науки, цивилизации. В первом выпуске газеты Общества 1789 отмечалось, что «социальное искусство» как наука еще очень молодо и ему необходимо разработать свой собственный единый метод, которым оно будет руководствоваться в процессе познания. Поэтому основной своей задачей члены Общества 1789 ставили сбор и систематизацию результатов различных исследований в этой области[34]. Тем не менее, первоначальное теоретическое основание, которое обусловило само появление понятия «социального искусства» и определяло его дальнейшее развитие, уже было заложено. Им стали «принципы свободной конституции»[35]. Знание в области организации человеческого общежития должно было быть структурировано в соответствии с ними. Таким образом, своему становлению в качестве науки «социальное искусство» было обязано происшедшей революции. Важным условием появления данного понятия была широко распространенная среди просвещенной элиты убежденность в возможности рациональной организации человеческого общества на основе абстрактных принципов, представленных в данном случае правами человека и гражданина. При этом едва ли следует полагать вслед за И. Тэном и за искусно интерпретировавшим его А. Леруа Болье, что члены Общества 1789 подобно другим носителям «разумного разума» впадали в крайность и стремились, полностью порвав с традицией, заменить государство, основанное на обычае, государством, организованным согласно «разуму» и «природе», а исторические и наследственные привилегии – частными правами короля, классов и сообществ[36]. Как раз наоборот, в своем стремлении связать воедино революцию и сложившееся веками государственное устройство, они пытались найти ту золотую середину, когда, руководствуясь «разумным разумом», государственный деятель не забывал бы искать разумное и в традиционном.  Таким образом, речь, прежде всего, идёт о том, чтобы подвести под монархию законные основания.

Рассматривая Клуб 89 как научное сообщество, его члены старались подчеркивать те черты, которые отличали его от других политических клубов того времени. Так, Кондорсе писал, что члены Общества 1789 равны между собой, и среди них нет и не должно быть никого, кто стремился бы главенствовать над остальными, так как только гений и талант делают человека центром всеобщего внимания и уважения. Члены Общества всегда должны иметь свое оригинальное мнение по тому или иному вопросу, а не превозносить чужое[37]. Тем самым изначально отрицалась возможность появления единоличного лидера. Кроме того, в отличие от Якобинцев, Общество 1789 года не ставило своей задачей создания аффилированных клубов, но было готово к сотрудничеству с любой из организаций, занятых разработкой «социального искусства», оставаясь при этом абсолютно независимым. Члены Клуба 89 не искали поддержки широких слоев населения, ибо для сообщества ученых и философов она, по их разумению, была совершенно не нужна. Подобное стремление оградить себя от текущей политической жизни, занимаясь при этом проблемами устройства общества и государства, несмотря на кажущуюся непоследовательность, имело свою логику, поскольку «социальное искусство» как наука претендовало на объективность и, следовательно, должно было стоять над политической борьбой. Однако в результате Клуб 89 оказался по собственной воле изолированным от широких масс и лишенным их поддержки, потеряв какую-либо возможность вести борьбу на равных со своими противниками.

Таким образом, можно говорить о существенных противоречиях, присущих организации Общества 1789, хотя самим членам Клуба подобные противоречия отнюдь не казались таковыми. Это во многом было обусловлено особенностью их представлений о Революции.

По мнению большинства из них, Революция уже свершилась. Остается лишь, разумно воспользовавшись ее результатами, придать ей законченную форму и тем самым способствовать укреплению государства. Так, Мирабо писал в декабре 1790 г.: «Я всегда говорил, что революция уже завершилась, но конституция еще не завершена»[38].

Летом 1790 г. в одном из своих писем Буйе, Лафайет признал, что, если во время революции они придерживались разных взглядов, то теперь настало время объединиться вокруг короля[39]. Сама революция воспринималась членами Общества как кратковременное, болезненное, конвульсивное движение, благодаря которому общество избавилось от тех препятствий, которые сдерживали его дальнейшее развитие. Мирабо говорил, что под революцией понимает все те необходимые разрушения, которые произошли в предшествующие месяцы: «Под разрушениями я подразумеваю отмену и ликвидацию всех привилегий, феодальных повинностей, грабительских налогов. Под разрушениями я подразумеваю ликвидацию сепаратизма со стороны провинций, парламентов, церкви и владельцев фьефов, то есть всего, что составляло государство в государстве. Среди приобретенных преимуществ, которые необходимо сохранить, я назову единую систему налогообложения, доступность управления для большей части членов общества, свободу, но не безнаказанность прессы, свободу вероисповеданий, ответственность всех должностных лиц исполнительной власти, снятие ограничений для граждан в отправлении должностей, уменьшение злоупотреблений в процессе получения льгот и более строгое управление общественными фондами. Одним словом, я принимаю все блага революции вкупе с основами конституции»[40]. Дальнейшее развитие революции, подразумевающее новые разрушения, представлялось членам Общества 1789 опасным для государства, поскольку грозило вырождением революции в анархию. Поэтому они полагали, что сохранение и укрепление завоеваний революции неотделимо от стремления ее ограничить. Осуществить это предполагалось путем скорейшего принятия нового законодательства, опирающегося на принципы Декларации прав человека и гражданина. Байи, например, писал: «Революция, порожденная героизмом и мужеством, должна быть окончена мудростью»[41]. «Главной нашей заботой, – считал Дюпон де Немур, – должно стать принятие конституции»[42]. Очевидно, что Общество 1789, ставившее своей целью развитие «социального искусства» и объединившее в своих рядах наиболее просвещенных людей своего времени, имело намерение максимально способствовать этому процессу и по возможности ускорить его.

С другой стороны, революция воспринималась членами Общества как единое целое. Она была осуществлена усилиями единой народной «партии», которая воплощала в себе волю всей нации. Успешно завершить революцию могла соответственно только народная «партия». Иными словами, успех революции не мыслился без национального единения. Вероятно, именно этим можно объяснить тот факт, что Клуб 1789 избегал определять себя как самостоятельное политическое объединение. В письмах Лафайета того периода часто можно встретить сожаления по поводу прогрессирующего «духа партий», который разлагает и ослабляет народную «партию» и угрожает революции. Само название Клуба 1789 напоминало о том единодушии, которое было свойственно всем «патриотам и друзьям свободы» в 1789 г. В том, что в 1790 г. они оказались в двух различных клубах, члены Общества винили, прежде всего, якобинцев и именно их считали инициаторами раскола. Тем не менее, как уже отмечалось, взаимоотношения между двумя клубами не носили конфронтационного характера. Мирабо в предоставленном королю списке будущего правительства рекомендовал выбирать министров из членов обоих клубов. Тогда же Лафайет сообщал о том, что тратит много усилий на попытку примирить два клуба, и признавал, что если говорить не об эмоциях, но об идеях, то клубы эти очень близки[43].

Таким образом, подчеркнутая аполитичность и претензия на сугубо научный характер деятельности Общества 1789 объясняются взглядами его членов на дальнейшую судьбу революции и государства. Собственно само создание Клуба должно было способствовать завершению революции путем законодательной деятельности с опорой на объективные научные обоснования. Идея о необходимости тесной связи первой французской конституции с политической теорией бытовала не только в среде Общества. В июне 1790 г. Кондорсе говорил об этом, выступая от имени Французской Академии наук в Учредительном собрании, и был встречен овацией. О том, насколько реальной и близкой представлялась некоторым членам Общества поставленная перед ними цель, свидетельствуют письма Лафайета, который предполагал, что конституция будет завершена уже к 14 июля 1790 г.[44]

Но именно в процессе законодательной деятельности обнаружилась невозможность скорого завершения революции, так как принимаемые Учредительным собранием конституционные законы способствовали ее радикализации, выходу из под контроля и, в целом, все дальше уводили ее от хрупкого политического равновесия между королем и Учредительным собранием, наметившегося в 1789 г., «от истинных принципов государственного устройства, которые состоят в примирении свободы и монархии»[45]. «У короля и народа, – писал Лафайет, – не может быть различных интересов, их обязательства по отношению друг к другу священны»[46]. В действительности же, деятельность Учредительного собрания прямо противоречила этим принципам и способствовала росту анархии и неповиновения законам, что вызывало резкое неприятие со стороны членов Общества 89.

Многие них воспринимали революцию как своего рода момент заключения нового общественного договора, как переход к  наиболее совершенной форме организации человеческого существования. Так, по мнению Сийеса, вступая в общество, человек не только не отказывается от своих естественных прав, но и дополняет их социальными правами и тем самым гарантирует их соблюдение перед лицом писаных законов. В обществе люди обладают равными правами в отношении друг друга: «право сильного относительно слабого есть право слабого относительно сильного»[47]. Как следствие, это равенство в правах избавляет от унизительного природного неравенства в средствах, но при этом неравенство возможностей и неравенство состояния остаются нетронутыми, так как являются только индивидуальными качествами и не могут быть нивелированы без ущерба для их обладателя. Единственное от чего отказываются люди, вступая в общество, – это одна из форм проявления естественных прав, выражающаяся в агрессии и покушении на права другого. Вслед за Руссо члены Клуба 89 провозглашают непреложным условием существования общества повиновение законам. «Свобода гражданина, - говорит в одном из своих выступлений Андре, - состоит единственно в подчинении закону…».[48] «Закон и король, – пишет Байи, – вот всё то, что мы должны уважать; закон и король – вот всё то, что мы должны любить».[49]  Таким образом, основной задачей, которая, по мнению членов Общества 89, стояла перед депутатами Учредительного собрания, было скорейшее принятие новой системы позитивного права, призванной регламентировать пользование граждан своими правами и ограничить тем самым возможность все более и более радикального истолкования естественного права. «Ни одно общество, – говорил по этому поводу Дюпон де Немур, – не может ни одного мгновения существовать без законов и трибуналов, которые гарантируют личную безопасность и неприкосновенность собственности»[50].

Хотя Лафайет надеялся, что работа над конституцией завершится к 14 июля 1790 г., с этой задачей Учредительное собрание справиться не смогло. «Народ, – констатировал Лафайет, – уже пресыщен и революцией, и Учредительным собранием»[51]. Прямым следствием этого явился правовой вакуум, когда старые законы были отменены, а новые еще не вступили в силу, вследствие чего каждый считал себя вправе действовать по собственному усмотрению, что в конечном итоге вело к росту противоречий внутри общества.

Кроме того, сама конституция, создаваемая Учредительным собранием, для многих членов Клуба 1789 оказалась неприемлема. Мирабо писал, что она «является досадным смешением аристократии, демократии, от которых заимствованы самые тяжелые их пороки, и монархии, от которой осталось только имя, так как, провозгласив монархическое устройство государства, депутаты фактически лишили короля возможности осуществлять исполнительную власть… Учредительное собрание пытается с одной стороны уменьшить полномочия короля, а с другой – усилить влияние народа для того, чтобы заручиться большим количеством сторонников. При этом оно не замечает, что тем самым устанавливает демократию при сохранении монархии, и одновременно делает монархическое правление абсолютно бездейственным и ненужным при неполной демократии»[52].

«Вот почему, – писал Мирабо, – должно проводить различие между революцией и конституцией, (создаваемой Учредительным собранием). Конституция – это вторая революция, способная привести к разрушению государства, его распаду и к возвращению деспотизма. Все, что в этом отношении постановило Учредительное собрание должно быть отменено»[53]. Депутатов необходимо переизбрать, созвав национальный Конвент для пересмотра и исправления конституции. Лафайет, со своей стороны, также заявлял, что многие из принятых Собранием декретов противоречат Декларации прав человека и гражданина и, в частности, провозглашенному в ней принципу разделения властей, поскольку права монарха урезаются в пользу законодательного корпуса. Поэтому депутаты должны пересмотреть конституцию и отделить конституционные законы от простых законодательных актов. Для этого он предложил созвать в августе-сентябре 1790 г. новое собрание, которая будет лучше по своему составу и более компетентно, чем предыдущее[54].

Основные надежды члены Общества 1789 возлагали на короля, считая, что только он своими действиями может обеспечить политическое единство нации до принятия новых законов. По мнению Лафайета, исполнительная власть призвана возродить и обеспечить порядок и спокойствие, столь необходимые для того, чтобы пользоваться действительной свободой. Схожего мнения придерживается и Мирабо: «Сейчас все честные граждане жаждут порядка, но не «старого порядка»…, будучи противниками любой формы деспотизма, они требуют установления монархического правления и свободы»[55]. Таким образом, члены Клуба 89 стремились при поддержке исполнительной власти вернуться к ситуации 1789 г., к моменту, как представлялось многим из них, окончания революции и принятия принципов Декларации прав человека и гражданина. Революция, полагал Мирабо, завершена в том смысле, что возврат к деспотизму уже невозможен, но что касается сохранения французской монархии и возможности монархического правительства действовать свободно и активно в рамках разумно составленной конституции, в этом отношении предстоит преодолеть еще немало трудностей[56]. Именно поэтому конституция подлежит пересмотру и исправлению.

Однако в то время не существовало ни одного условия, необходимого для реализации этой программы. Король не был ни достаточно могуществен, ни достаточно решителен, ни достаточно привержен революции, чтобы оправдать возлагавшиеся на него надежды. Учредительное собрание было слишком разнородно, слишком радикально в своих устремлениях и в целом настроено непримиримо по отношению к исполнительной власти. Мирабо отмечал: «Все свое недоверие, скопившееся за период отсутствия правильного управления государством, Собрание привносит в конституцию, руководствуясь при этом только временными предрассудками»[57]. Лафайет также признавал, что у Собрания больше ненависти к Старому порядку, чем умения организовать новое конституционное правление[58]. Очевидно, что депутаты воспротивились бы любым действиям, направленным на роспуск Учредительного собрания, исходящим от короля. В самом Собрании члены Общества 1789 не обладали достаточным влиянием, для того, чтобы убедить депутатов в правильности своей позиции. Даже общественное мнение не могло служить опорой для членов Клуба 89. По мнению Мирабо, общественное мнение является следствием не всеобщего просвещения, но всеобщих ошибок. Французское общественное мнение сформировалось благодаря не просвещению, но, прежде всего, на основе недовольства существующим порядком, когда каждый знал, что нужно разрушить, но не знал, что затем надо построить[59].

Единственной возможностью для членов Общества 1789 оставалась работа в Учредительном собрании. Она приобрела тем большую значимость, что летом 1790 г. депутаты вернулись к рассмотрению вопроса о принципах разделения властей в сфере международных отношений, а также применительно к организации судебной власти. Эти вопросы напрямую затрагивали область полномочий монарха и национальной ассамблеи, и итоги их обсуждения представлялись членам Общества 1789 исключительно важными.

*   *   *

Впервые проблема разделения властей в государстве рассматривалась депутатами с конца августа и на протяжении всей осени 1789 г. при обсуждении вопросов о королевском вето, полномочиях национального собрания и организации исполнительной власти на местах. Несмотря на разнообразие точек зрения, высказанных будущими членами Общества 1789 по этим вопросам, можно выделить ряд общих моментов.

Согласно мнению большинства из них, нация, являясь сувереном, делегирует исполнительную и законодательную власти королю и законодательной ассамблее. В этом отношении монарх – такой же постоянный представитель народа, как депутаты во время сессии. Для Мирабо данное положение имело большое значение, так как позволяло королю обращаться к народу не только через представителей, но и напрямую, минуя их. Исполнительная власть могла бы стать более близкой народу, а король – стать «народным королем», положив тем самым конец всем попыткам сторонников мятежа разделить понятия свободы и монархии[60]. Положение, при котором наследственный монарх был бы выразителем интересов нации наравне с избранными депутатами, позволяло избежать опасности легицентризма. Сам же принцип разделения властей признавался непреложным условием сохранения свободы в обществе, а любое его нарушение – как неизбежно ведущее к установлению деспотизма. Лафайет считал этот принцип настолько значимым, что уже 12 июля 1789 г. включил его в свой проект Декларации прав человека и гражданина. Власти не просто разделены, но находятся в постоянном взаимодействии, одновременно дополняя и сдерживая друг друга. Именно такое положение обеспечивает истинно умеренное правление, способное избавить общество от острых внутренних конфликтов. Исполнительную власть не следует поэтому отождествлять исключительно с монархом, точно также как законодательную власть – с законодательным корпусом. С одной стороны, король участвует в процессе принятия законов посредством королевской санкции или налагаемого им вето, с другой – провозглашается ответственность министров перед Собранием, в силу чего депутаты приобретают возможность активного контроля за действиями исполнительной власти. Наконец, для каждой из властей характерна внутренняя система противовесов, которая удерживает ее от узурпации функций другой власти.

По вопросу о вето члены Общества 1789 колебались между абсолютным и отлагательным вето (исключение составлял только Сийес, выступавший против вето как такового), а по вопросу об организации законодательной ассамблеи большинство из них придерживалось мнения, что, будучи единой по способу своего формирования, ассамблея должна делиться либо на две палаты, либо на три комитета, с тем, чтобы, по возможности, избегать поспешного и необдуманного принятия законов, наиболее полно учитывать разнообразие интересов и, охраняя законодателей от принятия радикальных решений, сделать правление более умеренным. Таким образом, даже применительно к первому году революции члены Общества стояли на весьма умеренных позициях. Тем сложнее им стало их отстаивать девять месяцев спустя.

За этот период настроение Учредительного собрания стало более радикальным. Как и в мае-июне 1789 г. это произошло не столько из-за противодействия короля, сколько из-за его невмешательства в процесс подготовки конституции. Людовик XVI присутствовал на заседаниях собрания всего один раз, в начале января 1790 г. После этого он обращался к депутатам либо письменно, либо через своих министров. Исполнительная власть не делала никаких усилий для своей популяризации. Депутаты укрепились в мысли, что они – единственные, кто представляет интересы всей нации и участвует в разработке конституции. Практическим следствием этого стало стремление расширить сферу полномочий Национального собрания, в частности, за счет прерогатив короля, что неизбежно влекло за собой перераспределение сложившегося баланса власти. Лафайет считал, что вместо того, чтобы договариваться с правительством о скорейших путях достижения всеобщего блага, Собрание, разделенное на множество партий, руководствуясь одним лишь самолюбием, теряет время и репутацию, из-за чего может переродиться в «долгий парламент», существовавший в Англии в 1640-1653 гг.[61]

Депутаты пытались установить контроль Собрания над армией, мотивируя это тем, что солдаты – тот же народ, интересы которого они представляют. Определение численного состава армии, как в целом, так и применительно к конкретному роду войск, назначение на командные должности, награждения, присвоение новых воинских званий – все это планировалось передать в руки законодателей. В вопросах внешней политики за Национальным собранием предполагалось закрепить право войны и мира, право заключения международных соглашений и право определять общее направление международной политики Франции. Все предшествующие соглашения и, в частности, «Семейный пакт» подлежали пересмотру как принятые в эпоху деспотизма, а потому неприемлемые для свободного общества. Наконец, при обсуждении судебной реформы, многие депутаты считали необходимым лишить короля прерогативы не только назначать, но также утверждать и смещать судей. Высшей судебной инстанцией должен был стать, по их мнению, кассационный суд.

По всем этим вопросам члены Общества 1789 высказывались отрицательно, пытаясь защитить права монарха от посягательств Национального собрания. Тем не менее, они не выступали единым фронтом, а индивидуальное влияние каждого из них было не настолько сильно, чтобы позволить увлечь за собой большинство Учредительного собрания. Депутаты открыто говорили «о великой измене графа Мирабо», подразумевая под этим, что он подкуплен двором. Сам Мирабо в письмах графу де Ла Марку признавался, что его авторитет в Собрании значительно ослаб по сравнению с предыдущим годом и что он вынужден порой выступать с «антимонархических» позиций, чтобы окончательно его не потерять[62]. Лафайет выступал редко, так как много сил и времени отдавал обязанностям главнокомандующего национальной гвардией. Кроме того, многие считали его виновником раскола «народной партии» и подозревали в стремлении к установлению единоличной власти. Сийес выступал также крайне редко, о чем с сожалением свидетельствует Мирабо. Некоторые из членов Общества, как, например, Дюпон де Немур и Кюстин, подвергались давлению и прямой агрессии со стороны народных масс Парижа. Наконец, необходимо отметить, что в самой среде Общества 1789 выделилась группа таких радикально настроенных членов, как Барер, Богарне, Бомец, Крийон, Редерер, Сен-Мартен, которые по всем перечисленным выше вопросам поддерживали радикальные требования Учредительного собрания, что свидетельствует, если не о расколе, то о существенных противоречиях в Клубе 89. Невозможность противостоять легацентризму Учредительного собрания означала для части членов Клуба нарушение принципа баланса властей в государстве, конец умеренного правления и дальнейшее усиление размежевания в обществе. В этой ситуации некоторые из них склонялись к силовым методам восстановления порядка. Мирабо в одном из писем графу де Ламарку признавался, что, несмотря на весь ужас, который внушает ему эта идея, гражданская война – единственное средство удержать в повиновении народ, «партии» и общественное мнение[63].

К концу лета 1790 г. изменился характер публикуемых Обществом материалов. Обсуждение теоретических вопросов организации государственной системы занимало все меньше места. Его заменили острые полемические статьи и памфлеты, направленные против конкретных политических противников. В одной из своих статей «Французскому народу о его настоящих врагах», появившейся в XIII номере газеты Общества, Андре Шенье призывал вернуться к умеренности и единению, для чего считал необходимым уничтожение «презренного класса людей», которые, являясь противниками любого порядка, сеют смуту в обществе, ради обретения ничем не ограниченной свободы, которая на практике есть ни что иное, как свобода безнаказанно творить произвол. Для А. Шенье речь уже не идет о разработке конституции. Работа над конституцией прервана и не может продолжаться, пока не будет восстановлен порядок[64].

*   *   *

Таким образом, та цель, которую изначально ставили перед собой члены Общества 1789 – скорейшее законодательное оформление революционных преобразований – к концу лета 1790 г. была уже не актуальна, поскольку законодательная деятельность Учредительного собрания способствовала дальнейшей радикализации революции. С другой стороны, члены Клуба 89 не выработали никакой другой концепции, способной объединить их позиции по тем или иным вопросам общественного устройства. Вследствие этого многие из них покинули Общество в поисках политических групп, устремления которых были выражены более конкретно и соответствовали бы их собственным взглядам. Заседания Клуба перестали посещать Мирабо, Сийес, Лафайет, имена которых во многом придавали ему политический вес. В декабре 1790 г. Лафайет писал, что Клуб 89 окончательно погряз в бесплодных философских спекуляциях[65]. С октября 1790 г. перестала выходить в свет газета Общества, издание которой ранее рассматривалось как основной способ распространения принципов «социального искусства», позволяющий применить их на практике при составлении конституции. Само понятие «социальное искусство» стало не актуальным, так как законы, принимавшиеся Учредительным собранием, были слишком далеки от совершенства, как его понимали члены Клуба. Общество 1789 олицетворяло собой возможность компромисса между Революцией и существовавшим до нее политическим устройством Франции. С исчезновением условий для такого компромисса закончилась история и Клуба 89.

* Цифра на полях слева означает начало страницы оригинального издания (прим. админ. сайта)