Актуальные проблемы изучения истории Великой французской революции (материалы "круглого стола" 19-20 сентября 1988 г.). Москва, 1989.

В марксистской историографии уже ряд лет существует потребность в новом осмыслении целого ряда проблем истории Французской революции, в поисках новых подходов, обновлении проблематики, пересмотре некоторых схем.

Это связано с рядом обстоятельств. Среда них – очень большое накопление новых знаний, данное исследованиями начиная с 50-х годов; накопление нового исторического опыта, принесенного второй половиной XX века, и в особенности – все то новое, что дает для историка наша собственная история последних трех с лишним лет.

Важным импульсом к размышлению являются также острые споры о Французской революции в международной историографии в конце 60-х – начале 80-х гг. В ходе них рядом западных ученых была выдвинута мысль, что классическая концепция Французской революции как антифеодальной, буржуазной социальной революции исчерпала себя в условиях громадного накопления новых данных и в свете «интеллектуальных мутаций», переживаемых исторической наукой.

В итоге были поставлены под вопрос главные постулаты классической интерпретации Французской революции, ставшие привычными для нескольких поколений историков и прочно вошедшие в историческое сознание широких кругов.

В этих построениях налицо отчетливая идеологическая тенденция, желание «изгнать демона революции из сознания людей». Естественно, что в наших критических выступлениях мы также акцентировали эту идеологическую направленность спора.

Но в ходе этих дискуссий были поставлены – в том числе и нашими оппонентами – и реальные научные проблемы, которые не могут быть просто отброшены, а требуют критического осмысления и учета в нашей работе. Современные французские историки-марксисты держатся именно такого мнения. «Теоретические проблемы и общие вопросы, которые поставил Фюре, - пишет К. Мазорик, - концептуализируя их против марксизма и революционного идеала, являются все же реальными проблемами, которые надо серьезно принять в расчет с тем, чтобы над ними работать и их решать»[1]. В том же духе высказывается М. Вовель: «Подвергнутый всесторонней атаке, историк-марксист был поставлен перед необходимостью вновь рассмотреть, но в особенности углубить целый ряд положений, которые составляют основной корпус "якобинского" прочтения [Французской] революции»[2].

В этом отношении я хотел бы обратиться к одному вопросу – о месте Французской революции в процессе перехода от феодализма к капитализму во Франции. Естественно, в жестких рамках регламента возможно коснуться лишь отдельных аспектов этой большой и многосторонней проблемы.

В международной полемике последнего времени она является одной из центральных. В немарксистской историографии сильно стремление вообще изъять Французскую революцию из процесса смены социально-экономических систем, рассматривать ее как чисто политический переворот. В нашей литературе критиковались выдвинутые в этой связи два основных тезиса – что к 1789 г. уже завершилась шедшая о ХVI в. «дефеодализация» и «десеньериализация» Франции; что капитализм и буржуазия «не имели нужды в революции, чтобы возникнуть и доминировать в истории главных европейских стран XIX в.»[3].

Однако проблема сама по себе заслуживает дальнейшего осмысления. Мне кажется, что ее трактовка в марксистской литературе, особенно в работах общего характера, не свободна от упрощений. Я имею в виду, в частности, трактовку общественного строя предреволюционной Франции.

Делая резкий акцент на феодальном его компоненте, мы в то же время недооцениваем, как мне думается, степень зрелости капиталистического уклада в недрах Старого порядка ко времени революции. Приведу давнее суждение А.З. Манфреда, относящееся к аграрному строю: «В целом во французском сельском хозяйстве конца ХVIII в. все еще господствовали старые, средневековые феодальные отношения в их самой грубой и дикой форме; сеньор-помещик упорно и упрямо цеплялся за эти рутинные, еще при дедах сложившиеся методы хозяйствования и отношения с крестьянами...»[4].

В 70-80-е годы большую работу по сравнительному изучению буржуазных революций развернули историки ГДР во главе с М. Коссоком, создавшие целый ряд интересных трудов. С возглавляемой им кафедрой Лейпцигского университета сотрудничают и советские историки, в частности, из Московского университета. Естественно, в ходе работы обозначаются и проблемы дискуссионного характера. В предложенной типологии Французская революция (тип «Франции 1789 года») рассматривается как тип буржуазных революций «внутри феодализма и против феодализма (Revolutionen im Feudalismus gegen den Feudalismus)»[5].

He заключают ли в себе приведенные выше суждения возможность упрощенного, «линейного» понимания исторического места Французской революции в процессе межформационного перехода – в 1789 г. – господство феодализма и феодального дворянства, в 1799 г. – господство капитализма и капиталистической буржуазии; в течение 10 лет – полная смена экономических и социальных структур? Буржуазная социально-политическая революция предстает, таким образом, в качестве демиурга новой общественно-экономической системы. С этой точки зрения вызывает определенные сомнения и обобщение, предложенное М. Вовелем: «В оригинальной форме Французская революция совершает переход от одного способа производства к другому, от того, что мы называем феодализмом, к капитализму и либеральному буржуазному обществу»[6].

Вдумываясь в указанные выше подходы, специалист наталкивается на двоякого рода трудности. Во-первых, трудности общего порядка – одержавшая победу великая буржуазная революция не могла осуществиться в стране, где в главной отрасли производства все еще «господствовали старые феодальные отношения в их самой грубой и дикой форме». Такая революция подразумевает наличие достаточно развитых и зрелых альтернативных структур.

Во-вторых, отмеченные подходы вызывают сложности и в плане конкретно-историческом. Нет сомнений, что феодальные структуры сохраняли значительные позиции на всех этажах общественного здания предреволюционной Франции. По этому вопросу мне приходилось вести дискуссии с французскими и некоторыми советскими коллегами. Однако же, исследования последних десятилетий относительного реального веса феодально-сеньориального вычета из крестьянского дохода в различных районах Франции, о месте его в структуре доходов сеньориального класса, о характере использования им земель домена показывают гораздо более сложную картину, чем это представлялось еще 15-20 лет назад.

С другой стороны, данные о развитии капиталистического уклада в сельском хозяйстве (дифференциация крестьянства и формирование капиталистических форм на базе мелкотоварного уклада, фермерское хозяйство в Северной Франции), о росте мануфактурного производства, о зачатках механизации в текстильном производстве и первых ростках собственно производства машин говорят о значительной для того времени продвинутости капиталистического уклада.

Какие подходы подсказывает сказанное выше? Ф. Фюре как-то не без сарказма заметил: «неоякобинские или коммунистические историки с остервенением старались изобразить Францию ХVIII в. феодальной страной»[7]. Действительно, историки-марксисты вели энергичную полемику с утверждением, что феодальные отношения во Франции к 1789 г. были лишь «бездействующим пережитком» или «мифом». Но их мысль шла также и в другом, гораздо более широком русле – я имею в виду осмысление Французской революции в пределах протяженной во времени, длительной переходной эпохи от феодализма к капитализму.

Во французской историографии такой подход предложила в 1973 г., отталкиваясь от идей Грамши, Р. Робен [8]. Она рассматривала Французскую революцию не как событие, по одну сторону которого лежит чистое господство феодализма, а по другую – столь же чистое господство капитализма, но как в важнейший рубеж в пределах переходной эпохи, начало которой она относила к ХIV-ХV вв., а завершение – ко времени утверждения Третьей республики. Этот подход вызвал тогда возражения А. Собуля, опасавшегося, очевидно, что это может привести к умалению исторической роли Французской революции[9], и он не получил развития во Французской историографии.

Независимо от этой давней дискуссии французских историков проблема переходной эпохи от феодализма к капитализму была поставлена и активно разрабатывается в последние годы советскими историками в широком историческом контексте – применительно к европейской истории, а такие и ко всемирно-историческому процессу в целом. Я имею в виду в особенности статьи М.А. Барга и Б.Б. Черняка, Т.М. Исламова и В.И. Фрейдзона, В.Н. Малова, опубликованные в последнее время в ходе дискуссии о переходной эпохе в журнале «Новая и новейшая история». В этих статьях высказан целый ряд суждений, важных для историка Французской революции. В частности, очень плодотворным мне кажется то, что в этой дискуссии было выдвинуто понимание переходной эпохи как эпохи, включающей два периода – период, предшествующий межформационной буржуазной революции, и период послереволюционный, то есть раннюю ступень развития нового, утверждавшегося общественного строя[10]. На страноведческом уровне истории Франции такой переходной эпохой представляется время от ХVI в. до конца 1860-х годов и возникновения Третьей республики.

Рассмотрение Французской революции в этой перспективе позволяет точнее оценить и ее истоки, и ее реальные результаты. Революция выступает не как жесткая финальная дата падения феодализма и полного утверждения капитализма, а как важнейший «событийный» рубеж в ходе протяженного во времени межформационного перехода, разложения и разрушения старого, становления и утверждения нового, капиталистического общественного строя.

Таким образом, Французская революция конца ХVШ в. предстает как мощное и единовременное волевое усилие большинства народа, которое закономерно выросло из исторического процесса большой длительности и внесло в этот процесс изменения принципиального порядка; она как бы перевела его на новую колею и наделила новым, более мощным и современным движителем.

Такой подход открывает новые возможности и для решения вопроса, который, в сущности, специально вообще не поставлен в нашей литературе, но широко дискутируется в историографии зарубежной – я имею в виду вопрос о диалектике разрыва и преемственности в истории Французской революции, о соотношении дореволюционного и послереволюционного французского общества.

Размышляя о месте Французской революции в процессе перехода от феодализма к капитализму, важно учитывать также, что сложное переплетение интересов и столкновений различных: социальных классов и групп, как и ожесточенная борьба политических группировок, «фракций» не сводились к однолинейному противостоянию – защитники феодализма с одной стороны, его противники – с другой.

В сущности, уже после первого мощного натиска революции в 1789-1790 гг., дальнейшее революционное движение развертывалось в основном как борьба различных вариантов, путей разрушения или реформирования Старого порядка, борьба альтернативных программ, за которыми стояли устремления, интересы определенных социальных сил и определенные политические группировки. Над этими проблемам много размышлял в последние годы жизни А. Собуль, особенно применительно к аграрно-крестьянскому аспекту истории революции.

Какие именно альтернативы противоборствовали? Какие из них обладали наибольшей объективной реальностью, то есть заключали в себе серьезный потенциал исторической осуществимости? Какие из них смогли быть реализованы в ходе революции и в ее итоге?

Все это вопросы, требующие обдумывания и конкретной разработки.

* * *

Самостоятельным и очень важным аспектом всей проблемы перехода от феодализма к капитализму в истории Франции является вопрос о становлении буржуазной государственно-политической системы. В этом процессе Французская революция сыграла фундаментальную роль, и это не вызывает споров ни в нашей, ни в международной историографии.

Тем не менее, есть ряд вопросов, решение которых в нашей литературе требует, как кажется, дополнительного размышления и определенной корректировки.

Я думаю, что в нашей научной оценке политических преобразований Французской революции мы недостаточно строго следуем принципу историзма. В особенности это относится к преобразованиям первых лет революции, когда и были заложены главные основы нового гражданского и политического порядка.

Причину я вижу в особенностях формирования советской историографии Французской революции.

Во-первых, с начальных ее шагов большую роль в ней играла прямая или подразумевавшаяся аналогия с Октябрьской революцией. С этим был связан и обостренный интерес к якобинскомy периоду Французской революции. В 1927 г. вот что писал об этом Н.М. Лукин: «...при всем различии социально-экономических баз, на которых происходили Великая французская и русская пролетарская революция XX в., между ними, несомненно, имеются черты сходства, позволяющие проводить параллели между положением французской республики в 1793-1794 гг. и советской республики в годы гражданской войны и интервенции. Продовольственная и финансовая политика в эпоху якобинской диктатуры с одной стороны, и наша экономическая политика эпохи военного коммунизма с другой, реорганизация вооруженных сил Конвента и строительство Красной армии и т.д. Сама якобинская организация – с ее строго централизованным аппаратом, «чистками», партийными мобилизациями и крепкой связью с массами во многом напоминает ВКП большевиков»[11]. Понятно, что якобинская республика выступала как точка отсчета, критерий при оценке предшествовавших преобразований, в частности, государственного строительства первых лет революции.

Во-вторых, на наш подход к государственным преобразования первых лет революции сильно влияло то обстоятельство, что мы недостаточно взвешенно распространяли на французскую буржуазию эпохи революции те ленинские оценки, которые относились к российской либеральной буржуазии начала XX в.

В итоге, при анализе не только социальных, но и политических преобразований первых лет революции преимущественный акцент делался на их буржуазной ограниченности, непоследовательности, на неспособности либеральной буржуазии и ее политических лидеров на решительную ломку старого, и даже на то, чтобы следовать своим собственным коренным интересам из страха перед народными массами.

Между тем, масштабность политических реформ этого времени требует большего историзма оценок. В силу целого ряда причин уже Учредительное собрание оказалось способно в 1789-91 гг. осуществить уникальные для европейских условий той эпохи политические преобразования. В эти именно годы на смену авторитарно-административной системе абсолютной монархии ХVII-ХVIII вв. были заложены основы новой правовой государственности. Я хотел бы отметать здесь два ее принципиальных момента, не известные тогдашней Европе.

Во-первых, введение выборного начала при организации новой государственной системы, особенно последовательно проведенные на уровне местного управления. Начиная с сельской коммуны и кончая департаментом действовали избранные населением органы власти, в которых не было ни одного назначенного сверху чиновника (типа префектов, введенных Наполеоном и существующих до сего времени). В совете департамента представителем центральной власти считался генеральный прокурор-синдик, который вел прямые сношения с министрами. Но он избирался населением на тех же основаниях, что члены совета, и в заседаниях совета и директории департамента имел лишь совещательный голос. Таким образом был проведен до конца принцип примата выборного коллективного органа перед авторитетом представителя центра. На эту черту государственной системы, созданной уже в начале революции, обратил в 1885 г. внимание Ф. Энгельс, внеся поправку в известный тезис К. Маркса о том, что «Первая французская революция... должна была развить дальше то, что было начато абсолютной монархией – централизацию»[12]. Напротив, все управления департаментов, округов и общин, как справедливо отмечал Энгельс, «в продолжение всей революции, вплоть до 18 брюмера, состояло из властей, которые избирались самими управляемыми и пользовались полной свободой в рамках общегосударственных законов»[13].

Второй момент, который существенно подчеркнуть – именно в ходе этого государственного творчества были заложены во Франции основы современного буржуазного правового государства. В частности, уже с 1789 г. отсутствовала цензура; утвердились свобода слова, печати, собраний, вместе с ними – право и возможность публичной критики действий власти. С ликвидацией сословных привилегий установился принцип равной для всех законности. Был введен выборный суд присяжных, соревновательное гласное судопроизводство, бесплатность правосудия. Места заключения были переданы в ведение выборных муниципалитетов, а не судебных властей.

Конечно, речь идет о буржуазном государстве. В 1789 – первой половине 1792 г. существовал имущественный избирательный ценз, который резко сужал доступ граждан в верхние этажи политической системы. При всем том, в условиях того времени созданные институты представляли собою громадный прогресс. С развитием революции государственные преобразования были продолжены в демократическом направлении. После падения монархии было введено всеобщее избирательное право для мужчин, установлена республика. Наконец, в первой половине 1793 г. увидели свет поразительные для своего времени республиканские буржуазно-демократические конституции – сначала жирондистский проект Кондорсе, затем, в июне 1793 г. – принятая, но не проведенная в жизнь конституция якобинцев.

Все сказанное позволяет поставить вопрос – можно ли сказать, что Французская революция не осуществила слома старой государственной машины? Известен вывод Маркса, сделанный им в «18 брюмера Луи Бонапарта»: «Все перевороты усовершенствовали эту машину вместо того, чтобы сломать ее»[14]. Возможно ли отнести этот вывод к Французской революции, которая на смену абсолютной административной монархии, основанной на принципе авторитарной наследственной власти, сохранявшей множество средневековых институтов, переплетавшихся с разросшейся с началом нового времени неподконтрольной подданным бюрократией, утвердила совершенно иной тип государства, рационально организованный на началах выборности и гражданского равенства? Было бы интересно проанализировать с этой точки зрения данные революцией и действовавшие во время нее государственные институты.

Обращаясь в общей оценке государственного творчества Французской революции, сошлемся на мысль, высказанную М.А. Баргом и Е.Б. Черняком. Говоря о «втором синхронном цикле» европейских буржуазных революций, который они датируют концом ХVIII в., эти ученые делают вывод, что в ходе него «была впервые создана государственная надстройка, адекватная потребностям зрелого капиталистического общества, развитым формам господства буржуазии»[15].

В сущности, именно в этом и состоит один из важнейших аспектов созидательной деятельности французской революции. За годы революции Франция создала и, если так можно сказать, «экспериментально» испытала несколько типов государственного устройства, адекватного потребностям достаточно уже зрелого буржуазного общества: конституционную монархию с последовательно проведенным выборным началом в организации власти (1789-1792); буржуазно-демократическую республику со всеобщим избирательным правом для мужчин (1792-1793); цензовую буржуазную республику (1795-1799).

Характерно, однако, что ни одна из этих государственных форм не смогла удержаться в ходе революции и непосредственно после нее; для конца ХVIII в. все они оказались предвосхищением будущего. Не удержались потому, что и после Французской революции еще не мог сразу сложиться во Франции зрелый капитализм, не создались еще условия для тех развитых форм господства буржуазии, которым соответствовали выработанные революцией формы государственной надстройки. Революция дала сильнейший импульс процессу складывания этих форм; однако, для их утверждения требовалось время[16].

Учитывая это, представляется не точной вторая часть известного суждения Ф. Энгельса, высказанного в 1885 г. в предисловии к «18 брюмера Луи Бонапарта», о том, что «...Франция разгромила во время революции феодализм и основала чистое господство буржуазии с такой классической ясностью, как ни одна другая европейская страна»[17]. Все же время для таких политических форм, которые соответствовали чистому, «классически ясному» господству буржуазии, наступило далеко не сразу после Французской революции; оно пришло вместе с окончанием всего цикла буржуазных революций во Франции. Напомню, что размышляя о хронологических пределах этого цикла, В.И.Ленин считал его верхней границей 1871 г.[18]

[1] Masauric C. Jacobinisme et Révolution. P., 1984. P. 67.

[2] Vovelle M. Une approche Marxiste de la Révolution française // La Pensée. 1981. N 220. P. 123.

[3] См.: Буржуазные революции ХVII-XIX вв. в современной зарубежной историографии. М., 1986. С. 102, 111-114, 122-123.

[4] Манфред А.З. Великая французская буржуазная революция. М., 1956. С. 8. В последнем, посмертном издании книги ее редактор, В.М. Далин, внес некоторую правку в этот абзац (см.: Манфред А.З. Великая французская революция. М., 1983. С. 17).

[5] Kossok U. Vergleichende Gescichte der Neuzeitlichen Revolutionen. Berlin, 1981. S. 10.

[6] La France contemporaine. Identité et mutations. P., 1982. P. 11.

[7] Furet F. Faut-il célébrer le bicentenaire de la Révolution française? // L'Histoire. 1983. N 52. P. 75.

[8] Впоследствии Р.Робен отошла от марксизма.

[9] Об этой дискуссии см.: Григорьева И.В. Наследие Антонио Грамши и некоторые проблемы современной историографии Французской революции // Буржуазные революции XVII-XIX вв. в современной зарубежной историографии. М., 1986. С. 262-363.

[10] Барг М.А., Черняк Е.Б. К вопросу о переходной эпохе от феодализма к капитализму // Новая и новейшая история. 1982. № 3. С. 56; Малов В.Н. Единство и противоречия позднефеодального периода // Новая и новейшая история. 1986. № 3. С. 83.

[11] Лукин Н.М. Великая французская революция в работах советских историков // Историк-марксист. 1927. Т.5. С. 197.

[12] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 206.

[13] Там же. Т. 7. С. 266 (Подстрочное примечание Ф. Энгельса).

[14] Там же. Т. 8. С. 206.

[15] Барг М.А., Черняк Е.Б. Указ. соч. // Новая и новейшая история. 1988. № 3. С. 76.

[16] См.: Ревякин А.В. Революция и экономическое развитие Франции в первой половине XIX века // Французская революция ХVIII века. М., 1988. С. 246-266.

[17] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21, С. 259.

[18] Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 19. С. 247.

Назад