Мезин С.А. Взгляд из Европы: французские авторы XVIII века о Петре I. Саратов, 2003.

Величие гения Петрова, громадность его целей поражают западный мир и отражаются в создании дикого мифа о завещании Петра Великого. Вражда, злоба и боязнь за будущее выразились в этом мифе, угрожающем Европе господством силы. К. Н. Бестужев-Рюмин

Как известно, революция во Франции 1789–1799 гг. стала торжеством и началом кризиса просветительских идей. Она надолго сняла с повестки дня столь популярную для «классического» Просвещения идею просвещенного монарха или «мудреца на троне». Концепция просвещенного абсолютизма родилась, по словам французского историка П. Азара, как фигура в менуэте: «Реверанс монархов перед философами и философов перед монархами»[1]. 1789 год эти реверансы упразднил. Как следствие – облик «творца новой нации» Петра I сильно поблек в глазах французских авторов 80–90-х г. XVIII в. Уже накануне революции произошла радикализация просветительских взглядов[2], на щит поднимались идеи Руссо и Мабли.

Под влиянием революции заметно меняется сам образ России в общественном мнении Франции: Россию (и ее главного героя Петра I) стремятся «отлучить» от Европы [3]. Как писал известный мемуарист Ш Массон, «французская революция, столь прискорбная для королей, оказалась пагубной для Екатерины. Потоки света, внезапно хлынувшие из сердца Франции, как лава из огнедышащего кратера, бросили на Россию ослепительно яркий, подобный молнии луч. И там, где прежде видели лишь величие, славу и добродетель, глазам всех предстали несправедливость, преступление и кровь»[4].

Наиболее последовательно разоблачал идею «просвещенного абсолютизма» (и ее модификацию, связанную с образом Петра Великого) Г.‑Т. Рейналь в своей «Истории обеих Индий», три издания которой вышли в конце XVIII в. (1772, 1774, 1780–1781). Правда, «История» является коллективным трудом, в котором самое активное участие принимал Д. Дидро[5]. В первом издании книги России была посвящена лишь страница. Здесь автор сталкивал мнения Вольтера и Руссо о реформах в России, более склоняясь к точке зрения последнего, но предполагая при этом свой путь цивилизации – через создание третьего сословия. Д. Годжи показал, что уже в этом отрывке проявилось мнение Дидро и его сотрудничество с Рейналем[6]. Считается, что именно записка Дидро «О России», вошедшая во второе издание «Истории обеих Индий» (1774) определила подход к Петру I и к России, продемонстрированный в этой работе[7]. В разделах, посвященных России, мы встречаем все те проблемы, которые Дидро затрагивал в своих беседах с Екатериной II и в замечаниях на ее «Наказ». Отразились и те сведения, которые философ получил от своих русских собеседников. При этом, скрыв свое авторство, Дидро, облагодетельствованный Екатериной II, мог быть до конца искренним в своем отношении к России и ее монархам.

Петр  I выступает на страницах «Истории обеих Индий» как «великий государь», обладающий «творческим разумом», создавший мощную армию, «имевший честолюбивый замысел создать морскую державу», обеспечивший «для товаров своей империи более просторный и более выгодный рынок». И все-таки итоговая оценка результатов деятельности великого монарха получается у авторов скорее отрицательной. «Уважение, которое должно воздать памяти Петра I, не может помешать сказать о том, что он не увидел в целом благоустроенного государства. Он был рожден гением. Ему внушили любовь к славе. Сия страсть сделала его деятельным, терпеливым, прилежным, неутомимым, способным побеждать трудности, которые природа, невежество, привычки противопоставляли его начинаниям. С сими добродетелями и иностранцами, которых он призвал к себе, ему удалось создать армию, флот, порт. Он создал многие необходимые установления для успеха своих смелых замыслов. Но едва ли удалось ему издать хотя бы два или три закона, не отмеченных отпечатком жестокости, и это несмотря на славу и титул законодателя. Его не видели поднявшимся до сочетания блаженства народа своего с личным величием. После его великолепных установлений нация продолжала томиться в бедности, рабстве и угнетении. Он не пожелал ничего ослабить в своем деспотизме, а скорее ужесточил его и оставил своим преемникам ужасную и губительную идею, будто подданные – ничто, а монарх – всё»[8].

Кажется, что весь спектр суждений, высказанных о Петре французскими авторами, уместился в этом отрывке. При высокой оценке личности царя книга Рейналя содержит самое скептическое мнение о русском народе, который царь не сумел изменить. Низменные нравы приписываются народу, привыкшему к рабству. Даже сама возможность его цивилизовать ставится под сомнение, ибо климат способствует развращению людей. «Не способствует ли чрезмерная продолжительность зимы, прерывающая работы на семь или восемь месяцев в году, развитию склонности к игре, вину, распутству, неумеренному употреблению крепких напитков?»[9]. Огромная протяженность империи, различия народов в обычаях и языках также препятствуют приобщению к культуре. Вдалеке от центральной власти даже мелкий чиновник чувствует себя бесконтрольным хозяином. «До Бога высоко, до императора далеко, и хозяин здесь я»[10], – эту пословицу Дидро вполне мог слышать в России.

Нет цивилизации без личной свободы – для авторов это аксиома, но применить ее к России они затрудняются. Во-первых, они не верят, что деспот может освободить своих рабов. Во всяком случае, Петр этого не сделал. Да и освободить крепостных сразу опасно. «Надобно было приручить медведей, прежде чем снять их оковы»[11]. Свободе должны предшествовать хорошие законы и просвещение.

Может быть, авторы уповают на «просвещенного деспота», который дарует просвещение и законы? Нет, от этой идеи они отказываются, и пример Петра их уже не убеждает. «Вам будут говорить, будто самым счастливым правлением было бы царствование справедливого, непреклонного и просвещенного деспота. Какая нелепость!»[12]. Ведь деспоту, какими бы благими намерениями он ни руководствовался, приходится идти против воли подданных, поступать с ними как со стадом животных. Даже добро против воли народа творить невозможно.

В сущности, Рейналь и Дидро приходят к мысли Руссо о том, что русский народ не созрел для цивилизации или даже вовсе не подходит для этого, хотя и не высказывают ее прямо. Правда, они приводят мнение некоего иностранного наблюдателя, объехавшего большую часть империи и заметившего, что «Россия сгнила прежде, чем достигла зрелости»[13].

При всем своем скептицизме авторы «Истории» не исключают в будущем приобщения России к цивилизации. И уповают они на сам ход вещей и на монарха, который постепенно подведет страну к отмене рабства и деспотизма, изменит форму правления, создаст гражданское общество. И надеяться следует не на широковещательные законы, которые никто не выполняет, и не на наносное просвещение, которое не приносит плодов на скудной почве русского рабства и деспотизма. Необходима медленная, кропотливая работа по созданию в России третьего сословия, без которого «никогда, ни у какого народа не было бы ни искусств, ни нравов, ни просвещения»[14]. По словам авторов, Петр I попытался превратить часть крепостных в буржуа, дав свободу крепостным, имеющим солидный доход в 2500 ливров, но при условии, что их наследники будут ежегодно выплачивать наследникам их хозяев то, что взималось с них до освобождения. Речь идет об указе 7 сентября 1723 г., который разрешал записывать в посад крестьян, имеющих торг на сумму более 500 рублей, при условии обязательного платежа помещичьих доходов наравне с оставшимися в вотчине крестьянами[15]. Авторы считают, что хороших результатов эта попытка не принесла: «Сии новые буржуа, без воспитания и без принципов, стали в большинстве торговцами, принесли в новое свое состояние пороки, приобретенные ими в рабстве, и передали их своим детям».

В деле создания третьего сословия авторы уповают на учреждение закрытых школ и воспитательных домов, на создание колоний, «куда следовало бы призвать свободных людей из цивилизованных стран». Надобно, полагают они, придать силы «ремеслам и низшим классам».

Кроме этих отчасти утопических рецептов создания третьего сословия, авторы дают русскому правительству целый ряд советов, исходя из политического опыта Петра I и Екатерины II. В этих советах, несомненно, чувствуется рука Дидро. Он предлагает: упорядочить систему наследования престола, ибо та, что узаконена Петром I, чревата мятежами и распрями; перенести столицу в центр страны, отказаться от искусственного поддержания Петербурга; расчленить огромную империю на несколько небольших смежных государств. Как видим, эти рекомендации противостояли реальной политике Петра и Екатерины.

«История обеих Индий» Г. Рейналя была издана в России в 1805–1811 гг. в переводе Н. Г. Городчанинова, но разделы, касающиеся России, были опущены по цензурным соображениям[16]. Авторский перевод этих разделов дан в качестве приложения к книге В. И. Морякова, но и на этот раз были сделаны небольшие купюры, коснувшиеся наиболее резких высказываний о России[17].

Неистовый О.-Г. Мирабо – поклонник Руссо, враг тирании – наряду с прочими тиранами разоблачал и Петра Великого. В памфлете «Сомнения по поводу свободы Шельды» (1784) публицист писал: Петр «простодушно верил, этот монарх, который все преодолевал, все низвергал, устранял законы, вводя новые нравы, насиловал нравы законами, он верил, что сама природа ему подчинялась с покорностью, которую он находил в своих рабах, ...он убеждает себя, что его новая столица принимает корабли, и что русские неизбежно сделаются народом морским и коммерческим. ...Он ошибался, этот необычный монарх, который всегда думал только о своей личной славе и хотел только того, чтобы удивить мир... Россия не будет иметь морской торговли и настоящего флота, у нее их никогда не будет на южных морях... А что ей стоили слава, проекты и усилия царя, прозванного великим? Что он сделал для народа, оставленного им в рабстве, в несчастье, в долгах? У русских был свой национальный характер, у них его теперь нет... Он выиграл битвы, построил порты, прорыл каналы, построил арсеналы... Для всего этого нужны только деньги, и только руки рабов. Что он сделал, я уж не говорю для формирования своих сословий, я уж не говорю для политической и гражданской свободы своих подданных, а хотя бы для сельского хозяйства, для заселения своей империи?»[18] По мнению Мирабо, Петр придал развитию своей страны неправильное направление. Вместо того, чтобы развивать сельское хозяйство, он строил флот и вооружал огромную армию; он должен был освободить рабов, а уж затем развивать коммерцию. В специальном приложении к своей работе Мирабо приводил ряд материалов, подтверждающих его мнение о Петре I[19]. Он использовал при этом записки Перри, Брюса, Кокса, генерала Манштейна. Мирабо критиковал панегиристов Петра, в первую очередь Вольтера, упрекая его за услужливость и ошибки. «Будем осторожны, титул Великого чаще присуждался людям активным, чем людям полезным или наделенным большими талантами. Петр I не имел никакого права на восхищение и даже на уважение людей. Если надо, я покажу, в крайнем случае, что среди монархов, известных как великие, мало таких посредственных, как он. Но если царствование Петра было отмечено кучей ошибок, заблуждений, преступлений, ...это скорее были ошибки времени и обстоятельств, чем этого бурного монарха. Он не наделен гением, дух подражания – вот вечный удел посредственностей. Петр был ведом идеями, бывшими в моде у цивилизованных народов, идеями, преступно поддерживаемыми хозяевами общественного мнения. ...Но почему историки, говоря об умерших иностранцах, пачкают свои перья бесплатной ложью и бесполезной нечестностью? Подлые предатели, они профанируют безо всякого интереса самую святую из своих обязанностей. Они льстят мертвым, они вводят в заблуждение живых, они обесчещивают себя в глазах мудрецов, и, что самое прискорбное, этим они доводят до пошлости самую возвышенную обязанность цивилизованного человека – искусство развивать свой разум и передавать свою мысль»[20]. Искусно игравший роль демократа Мирабо, в отличие от большинства французских авторов XVIII в., осуждая Петра, оправдывал русский народ: «О русские, я не хотел вас оклеветать или оскорбить; вы могли бы, могли бы быть счастливыми, вы имеете право ими быть; только те, кто вами управляют, увековечили ваше несчастье»[21]. На Мирабо оказали влияние высказывания о России Монтескье, Руссо и Альгаротти[22], на которые он прямо ссылается. Примечательно также то, что на оценку Петра подействовало недовольство французского политика ростом внешнего могущества России во второй половине XVIII в. Мирабо писал о «химерических» планах Петра, направленных на достижение господства России над морями, и о том, что наследники царя усердно следуют этим проектам.

Вступил в спор с вольтеровской оценкой Петра I и С. Марешаль, для которого «Вольтер больше не авторитет в истории и в политике». Свою «Историю России»[23] он сократил до рассказа о преступлениях и кровавых переворотах, которые составляли историю русского деспотизма. Марешаль писал свое сочинение как своеобразную «антиутопию», «идеальное» воплощение тиранического правления и его результатов. Хотя во введении автор писал о правдивости и беспристрастии, его «История» – не научное сочинение, а острый памфлет, разоблачавший правителей России, среди которых ни один не заслужил ни одного доброго слова автора. (Потомки Кия, по словам Марешаля, передрались между собой и не могли уже обороняться от врагов. Рюрик избавился от своих братьев с помощью яда и наемного убийцы. Душа князя Игоря «питалась преступлениями». Ольга была «коронованным чудовищем». Ее сменил Святослав «с самыми подлыми чувствами и низкими страстями, жадный до крови и золота». Владимир, «которому преступления удавались лучше, чем другим, был в глазах автора «северным Сарданапалом» и т. д.)

Время Петра I, по мнению Марешаля, не являлось исключением из правила. Автор не жалел для него самых мрачных красок. Петр – это «живодер человеческой кожи, своего рода палач, развратный муж, плохой отец и детоубийца, гнусный в своих удовольствиях, хищный зверь в своей мстительности, покорный подражатель других тиранов, лицемерный деспот...»[24]. Марешаль мобилизовал в своем сочинении все слухи и анекдоты, которые ходили о Петре еще при его жизни, дополняя их наблюдениями многочисленных критиков царя и собственными вымыслами. Историю преступлений царя он начинал с того, что Петр якобы отравил своего брата Ивана. В заграничном путешествии царь, по словам автора, дебоширил и предавался амурным приключениям, а затем устроил кровавую баню стрельцам. Марешаль оживил легенду о том, что Петр I в 1702 г. приказал казнить своего сына, попытавшегося по просьбе духовенства и бояр подать отцу челобитную против иностранцев. Но Меншиков якобы казнил вместо царевича молодого солдата[25]. Все победы Петра оплачены слишком дорогой ценой, утверждал автор. Царь-каннибал «жертвовал десятью русскими за одного шведа. Полтава стоила жизни 40 тыс. русских солдат. В Прутском походе царь погубил 70 тыс. человек[26]. Марешаль приписывал Петру планы завоевания всего Севера Европы и Константинополя. Для народа и всех недовольных у Петра, по словам автора, было лишь одно средство – кнут. Царь пытал, бил кнутом своего сына и свою бывшую жену. Он сам обезглавил царевича Алексея. Петр умер от венерической болезни, и никто не пожалел о его смерти. Заключая «в трех словах» историю царствования Петра, Марешаль писал: «Он устранил своего брата, заключил в тюрьму свою сестру и отрубил голову своему старшему сыну Алексею»[27].

«Петр слишком долго был идолом для иностранцев, пора сорвать с его образа все покровы», – утверждал Марешаль и почти на каждой странице стремился опровергнуть Вольтера – «презренного автора, прославившего преступления», который щедро оплачивался русским правительством. Таким образом, С. Марешаль приложил все силы, чтобы развенчать Петра как человека, реформатора, законодателя, полководца. Критиковал он и внешнеполитические планы царя, но эта тема нашла более полное развитие в других произведениях французской публицистики наполеоновского времени.

Антидеспотические тенденции во французской публицистике конца XVIII в. пересеклись в рамках петровской темы с опасениями, которое испытывало европейское общественное мнение в связи с активными завоеваниями, которые вела Российская империя. Своеобразным результатом этого переплетения стало появление так называемого «Завещания Петра Великого».

*   *   *

События Французской революции конца XVIII в., конечно же, заслонили в общественной мысли реформы Петра I, которые до 1789 г. считались едва ли не самым ярким явлением XVIII в. Но в самом конце столетия петровская тема получила во Франции новое неожиданное развитие: миф о Петре I как олицетворении прогресса обернулся своей противоположностью. В условиях назревающего французско-русского военного столкновения появляется текст, получивший впоследствии название «Завещания Петра Великого». Русский историк писал: «Величие гения Петрова, громадность его целей поражают западный мир и отражаются в создании дикого мифа о завещании Петра Великого. Вражда, злоба и боязнь за будущее выразились в этом мифе, угрожающем Европе господством силы»[28]. Но и этот миф, как и миф о Петре – законодателе и просветителе, имел реальные корни в истории и в общественном сознании. Каковы же они?

С середины XIX в. о «Завещании» писали многие авторы: Е. Беркгольц, В. Зотов, Е. Карнович, К. Бестужев-Рюмин, С. Шубинский, Н. Яковлев, Е. Данилова, Н. Павленко и др. – в России; Шницлер, Байе, Локхарт, Лехович, Муравьев, Левитер, Блан, Кросс и др. – за рубежом. Всестороннее изучение текста привело исследователей к единодушному мнению, что они имеют дело с исторической фальшивкой, сфабрикованной с антирусскими политическими целями. Было высказано немало тонких наблюдений об авторстве ложного «Завещания» и об исторических обстоятельствах, его породивших. В обширном перечне работ на эту тему можно выделить две, претендующие на обобщение и подведение итогов, – статьи Е. Н. Даниловой и Симоны Блан.

Большая статья Е. Н. Даниловой «Завещание Петра Великого»[29] последовательно освещает появление фальшивки, ее историографию, историю использования ее в политических целях, проблему авторства. Здесь, кажется, единственный раз за более чем сто лет (с 1877 по 1989 г.) опубликован по-русски сам текст, подвергнутый скрупулезному историко-филологическому анализу, доходящему подчас до эрудитского формализма. Среди доводов, отвергающих, по мнению Даниловой, подлинность «Завещания», один из главных – о несоответствии изложенных в нем завоевательных планов реальной политике Петра I и его преемников – не выдерживает критики. Да и основывает его автор не на анализе внешней политики России в XVIII в., соотнесенном с основными пунктами «документа», а на том объяснимом условиями времени убеждении, что Россия никогда не имела завоевательных планов, она лишь возвращала «исконные» земли и обеспечивала безопасность своих границ. Автор прямо и с подкупающей откровенностью заявляет, что на иной позиции «русские историки, советские историки не могут стоять», что другой подход «неверен и вреден». Дореволюционные русские историки были бóльшими реалистами в этом вопросе. С. Н. Шубинский писал в 1877 г., что первые 11 пунктов «Завещания» «представляют не что иное, как сжатое и относительно верное изложение политической системы, которой следовало русское правительство в своих внешних сношениях и войнах со времени кончины Петра Великого до 1812 г.»[30]. Из советских историков о завоевательном характере некоторых внешнеполитических акций Петра первым написал Е. В. Анисимов: «Бесспорно, что великий реформатор стал основателем не только Российской империи, но и имперской политики, начала которой были успешно развиты его преемниками, особенно Екатериной II»[31].

Рассматривая вопрос об авторстве «Завещания», Данилова склоняется к точке зрения, традиционной для отечественной историографии. Она считает автором фальшивки известного своими авантюрными похождениями (по большей части вымышленными) французского дипломата шевалье д’Еона, побывавшего в России во второй половине 1750-х гг. Правда, исследовательница полагает, что к «наброску», составленному д’Еоном, мог приложить руку французский посол в Польше граф Брольи, доработавший «Завещание». Не вдаваясь в споры об авторстве, отметим лишь, что в распоряжении историков нет ни одного прямого и бесспорного свидетельства в пользу авторства д’Еона. Главным доводом против его авторства, на наш взгляд, является как раз то, что дипломатический агент Людовика XV едва ли мог предвидеть размах внешней политики Екатерины II, который post factum нашел отражение в «Завещании». Даниловой была известна статья М. Сокольницкого[32] и другие материалы, прямо сообщающие об участии польской эмиграции во Франции конца XVIII в. в сочинении текста будущего «Завещания», но она почему-то отмахнулась от них, заметив в примечании, что сторонники этой версии не учитывают «исторической обстановки». Между тем очевидно, что в конце XVIII в. раздел Польши и крайнее обострение русско-французских отношений создали самую благоприятную обстановку для появления антирусского апокрифа. Если дореволюционные историки были слишком увлечены псевдоавантюрной личностью кавалера д’Еона, то советские исследователи, кажется, упорно не хотели видеть «польского следа» в составлении «Завещания» и также «сваливали» все на д’Еона[33]. Лишь В. Г. Сироткин вскользь отметил участие польских эмигрантов в составлении завещания[34], но в работе В. П. Козлова вновь представлена традиционная точка зрения[35].

Исследование С. Блан[36] привлекает своим стремлением увидеть в «Завещании» проявление «постоянных мифов», имеющих долгую жизнь в европейском общественном мнении. Изучение петровской темы во французской литературе XVIII в. заставляет нас согласиться с замечанием французской исследовательницы о том, что «Завещание» может и должно исследоваться с точки зрения истории общественной мысли.

С учетом изысканий зарубежных авторов история самого текста вырисовывается сегодня следующим образом. Основные положения будущего «Завещания» были сформулированы в октябре 1797 г. близким к Наполеону польским эмигрантом генералом М. Сокольницким[37]. Он составил «Мнение о России» и представил его Директории. Это был страстный призыв польского эмигранта, родина которого тяжело пострадала от русской завоевательной политики, к Франции, забывшей о своем долге перед союзным дружественным государством, перед единоверцами-католиками. Главная идея памфлета, содержащего резюме «плана увеличения России», якобы разработанного и завещанного Петром I, – это идея о русской военной опасности, нависшей над Европой и над всем миром. По мнению автора, «Французская революция и революция в Польше должны нанести смертельный удар планам Петра I», чтобы предотвратить грядущую катастрофу. План Петра I, по словам автора, был добыт в русских архивах, захваченных в 1794 г. в Варшаве. Размышления о русской угрозе дозрели у поляков, как отмечает Сокольницкий, в тюрьмах Петербурга. Итак, разбойничий раздел Польши, в котором активно участвовала Россия, был политическим толчком, вызвавшим к жизни будущее «Завещание». Как известно, исторические подделки были очень распространены в Европе конца XVIII в. (Почти в то же время во Франции появляется написанное С. Марешалем «Завещание» Екатерины II Павлу I.) Но идейные корни «Завещания» были более глубокими.

В 1797 г. материалы, представленные Сокольницким, не показались актуальными французскому правительству. Но уже в 1799 г. русские войска под командованием Суворова оказались недалеко от границ Франции. Агрессивный характер внешней политики России на рубеже XVIII–XIX вв. не вызывают сомнения. Но наиболее подготовленной к осуществлению планов мирового господства в начале XIX в. оказалась наполеоновская Франция. Одним из главных препятствий на этом пути была Россия. В этих обстоятельствах мифический «план Петра I» показался Наполеону удобным средством для обработки французского и европейского общественного мнения в условиях войны с Россией. В 1811 г. генерал Сокольницкий, призванный в Париж, принимал активное участие в секретных приготовлениях к войне. Наполеон, просмотрев и отредактировав текст «Мнения о России» Сокольницкого, приказал включить его в книгу французского историка Ш. Лезюра «О росте русской державы от ее возникновения до начала XIX в.»[38]. Книга Лезюра является историко-публицистическим сочинением, не лишенным и некоторой научной ценности для своего времени. Глава 6, посвященная Петру Великому, основана на многочисленных источниках (записки Перри, Страленберга, Бассевича, Манштейна, Кокса, Брюса, сочинения Вольтера, Бюшинга, Левека, Леклерка, Мабли, Мирабо и др.) В конце главы в примечании приведено резюме «плана Петра I», якобы хранящегося в секретных архивах русских царей. Сравнение текста «Мнения о России» М. Сокольницкого с резюме в книге Лезюра не оставляет никаких сомнений, что перед нами один и тот же «документ»[39]. Текст, опубликованный Лезюром, отличается от своего протографа лишь незначительной редакторской правкой, одним дополнением и одним небольшим сокращением. Был добавлен пункт 8 (см. ниже), касающийся индийской и левантской торговли. В пункте 12 было убрано упоминание о завоевании Венгрии, так как об этом подробно говорилось в примечании («nota») к пункту 10.

В 30-е гг. XIX в., когда европейская общественность вновь была взбудоражена событиями в Польше, известный французский писатель Ф. Гайярде опубликовал вымышленные «Мемуары кавалера д’Еона» (Париж, 1836) и включил в них приписываемый Петру «план европейского господства», который французский дипломат якобы добыл в русских архивах около 1756 г. («План» этот представляет из себя несколько отредактированное «резюме» из книги Лезюра.) В 1839 г. польский автор Л. Ходзко выпустил в Париже книгу «Иллюстрированная Польша...», в которой впервые текст «плана» был назван «Завещанием Петра Великого». Под этим именем «документ» многократно использовался в антирусских политических целях.

Прокомментируем текст «Завещания» в том виде, как он представлен в книге Ш. Лезюра, то есть уже вполне сложившийся и в то же время близкий к своим идейным источникам XVIII в.[40]

«1. Ничем не пренебрегать, чтобы придать русскому народу европейские формы жизни и обычаи, и с этой целью приглашать из Европы различных людей, особенно ученых, которые, или ради выгод, или из человеколюбивых принципов философии, или же по другим побуждениям, способствовали бы достижению этой цели». Этот пункт вполне адекватно отражает стремление Петра I и его наследников европеизировать русское общество. Об этом свидетельствуют заграничные путешествия царя, манифест о приглашении иностранцев, учреждение школ и Академии наук и многие другие меры. Правда, В. О. Ключевский считал вероятными и такие слова Петра, записанные А. И. Остерманом: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом». Ключевский полагал, что сближение с Европой было для Петра только средством для достижения цели, а не самой целью[41].

«2. Поддерживать государство в системе непрерывной войны, для того, чтобы закалить солдата в бою и не давать народу отдыха, удерживая его во всегдашней готовности к выступлению по первому знаку». Этот пункт основывается на том очевидном факте, что Россия в XVIII в. вела почти непрерывные войны. Особенно отличались в этом отношении правления Петра I и Екатерины II. Во второй половине XVIII в. войны следовали одна за другой, а в некоторые годы приходилось вести военные действия сразу на двух направлениях. Большинство этих войн носило завоевательный характер. Мысль о необходимости поддерживать армию в постоянной боевой готовности была глубоко присуща Петру I, который считал военное дело своей первейшей обязанностью. И сыну своему Алексею Петр рекомендовал «любить» военное дело: «Не хочу многих примеров писать, но точию равноверных нам греков, не от того ли пропали, что оружие оставили, и единым миролюбием побеждены, и, желая жить в покое, всегда уступали неприятелю, который их покой в неокончаемую работу тиранам отдал?[42]« Русские современники приписывали царю такие слова: «Мир – хорошо; однако притом дремать не надлежит, чтобы не связали рук, да и солдаты чтоб не сделались бабами»[43].

«3. Всевозможными средствами расширять свои пределы к северу, вдоль Балтийского моря, и к югу, вдоль Черного моря, для чего...» Автор «плана» констатирует основные направления внешней политики России в XVIII в., но поскольку смотрел на нее из Европы, а не из России, то Балтийское море оказалось на севере.

«4. Поддерживать в Англии, Дании и Бранденбурге недоброжелательство к Швеции, вследствие чего эти державы будут сквозь пальцы смотреть на захваты, которые можно будет делать в этой стране, и на окончательное ее покорение». После тяжелого поражения в Северной войне Швеция еще дважды в XVIII в. (1741–1743 и 1788–1790 гг.) объявляла войну России и всякий раз терпела поражение. Во второй половине века Швеция стала ареной политической борьбы России и Франции, которые откровенно вмешивались во внутренние дела этой страны. Дания, Пруссия и Англия в разное время были и союзниками и противниками России в борьбе со Швецией. Составляя этот пункт, автор имел в виду не реальную политику Петра I, а весьма произвольно понимаемый политический опыт всего XVIII столетия.

«5. Заинтересовать Австрийский дом в изгнании турок из Европы; под этим предлогом содержать постоянную армию и основывать по берегам Черного моря верфи и, постоянно подвигаясь вперед, достичь Константинополя». Австрия гораздо раньше России самостоятельно озаботилась изгнанием турок из Европы. Что же касается превращения России в Черноморскую державу, то эта мечта Петра I действительно была осуществлена Екатериной II в результате русско-турецких войн 1768–1774 и 1787–1791 гг. Выход России к Черному морю воспринимался общественным мнением как воплощение планов Петра. Что касается «продвижения» к Константинополю, то эти мечты лишь в конце XVIII в. стали казаться осуществимыми Екатерине и ее окружению, когда возник так называемый «греческий проект». Но в политическом сознании современников такие планы приписывались и Петру. В 1763 г. престарелый фельдмаршал Миних писал Екатерине II: «Я могу доказать твердо обоснованными доводами, что в 1695 г., когда Петр Великий впервые осадил Азов, в течение 30 лет его главным намерением и желанием было завоевать Константинополь, изгнать неверных – турок и татар – из Европы и восстановить таким образом греческую монархию»[44].

«6. Поддерживать анархию в Польше, влиять на ее сеймы и особенно на выборы королей, раздроблять ее при каждом удобном случае и, наконец, покорить». Этот пункт в целом правильно отражает позицию России в польском вопросе, хотя Петр I, конечно, не мог еще думать о покорении Польши, а заботился лишь о том, чтобы Речь Посполитую «в узде держать». А Екатерина II на первых порах желала не дробить Речь Посполитую, а целиком подчинить ее русскому влиянию.

«7. Заключить тесный союз с Англией и поддерживать с нею прямые отношения посредством хорошего торгового договора; позволить ей даже пользоваться некоторого рода монополией внутри страны, что незаметным образом послужит к сближению между английскими и русскими торговцами и моряками, которые со своей стороны всеми мерами станут благоприятствовать усовершенствованию и увеличению русского флота, при помощи которого тотчас же надлежит добиться господства над Балтийским и Черным морями, – это существенное условие для успешного и скорого выполнения этого плана». Хотя отношения России и Англии при Петре I не всегда были дружественными, русская дипломатия XVIII в. стремилась поддерживать союз с Англией, который был экономически выгоден России. Известный русский дипломат середины века А. П. Бестужев-Рюмин считал союз с Англией важнейшей частью «системы Петра Великого»[45]. К началу XIX в. на долю Англии приходилось 37% российского экспорта; 63% всех купцов, торговавших с Россией, были англичанами[46]. Таким образом, составители «Завещания» лишь констатировали очевидный факт.

«8. Он советует всем своим преемникам проникнуться той истиной, что индийская торговля есть торговля мировая и что тот, у кого исключительно она будет в руках, станет и истинным властителем Европы, что поэтому не следует терять ни одного удобного случая для возбуждения войны с Персией и для ускорения ее вырождения; надлежит углубиться до Персидского залива и озаботиться восстановлением прежней левантской торговли через Сирию». Интерес царя к восточной торговле, поиски путей в Индию, завоевание Каспийского побережья и части Персии – это известные факты истории петровского времени. Но ближайшие наследники Петра не продолжили завоевательной политики первого императора в этом направлении. Лишь Павел I, поссорившись с Англией, отдал казакам Платова безрассудный приказ «идти и завоевывать Индию», но поход, как известно, не состоялся из-за смерти императора. «Левантская торговля через Сирию» Петра I никоим образом не интересовала, зато была традиционной сферой интересов французской дипломатии, поэтому Наполеон и вставил этот пункт в «Завещание». Франция озаботилась этим вопросом тогда, когда во второй половине XVIII в. Россия стала черноморской державой и наряду с другими европейскими державами стала претендовать на раздел турецкого «наследства».

«9. Вмешиваться, невзирая ни на что, силою или хитростью, в распри Европы и особенно Германии и для этого...» Вмешательство Петра I в дела германских княжеств имело место. В частности, ввод русских войск в Мекленбург в 1716 г. наделал много шума в Европе. В дальнейшем эта проблема иногда вновь назревала, например, в связи с Курляндией. Наконец, в начале XIX в. захватническая политика Наполеона до крайности обострила русско-французские противоречия в Германии.

«10. Заискивать и поддерживать союз с Австрией, убаюкивать ее любимой ее мыслью о преобладании, пользоваться малейшим на нее влиянием для вовлечения ее в разорительные войны, с целью постепенного ее ослабления, временами даже помогать ей, а между тем, втайне создавать ей врагов в Европе и особенно в Германии, возбуждая в государях к ней зависть и недоверие. Nota: Этого тем более легко достигнуть, говорил Петр, что этот надменный дом уже не раз являл претензию господствовать над всеми древними государствами Европы, и каждый раз, когда он будет пытаться это осуществить, мы будем занимать по несколько прекрасных провинций, окружающих Венгрию, и, наконец, включим последнюю в нашу империю в качестве эквивалента». В этом пункте «Завещания» нашел превратное истолкование традиционный союз России и Австрии, иногда омрачавшийся взаимными претензиями.

«11. В супруги русским монархам избирать германских принцесс и путем родственных отношений и выгод умножать союзы для увеличения русского влияния в этой империи». Петр действительно положил начало династическим связям России с германскими княжествами, хотя самой большой матримониальной мечтой царя был брак его дочери Елизаветы с французским королем Людовиком XV. Родственные связи с Германией, приведшие к укреплению на российском престоле «гольштейнской династии», особенно укрепились в конце XVIII и начале XIX в.: первой женой Павла Петровича была Вильгельмина Гессен-Дармштадтская, второй – София-Доротея Вюртембергская. Немецкие княжества, по выражению современного историка, были «неисчерпаемым источником невест» для детей Павла I: Александр I был женат на принцессе Луизе Баденской, мужьями пяти сестер императора были принцы Мекленбург-Шверинский, Саксен-Веймарский, Ольденбургский, а также эрц-герцог австрийский и нидерландский король[47].

«12. Пользоваться религиозным влиянием на греко-восточных отщепенцев или схизматиков, распространенных в Венгрии, Турции и южных частях Польши, привлекать их к себе всевозможными прельщениями, навязываться в их покровители и добиваться над ними духовного главенства. Под этим предлогом и этим путем Турция будет покорена, и сама Польша, не имея уже возможности поддерживать себя ни собственными силами, ни своими политическими связями, точно так же скоро попадет под иго». Отправляясь в Прутский поход против Турции, Петр I, как известно, рассчитывал на помощь православных народов Дунайских княжеств; эти надежды в основном не оправдались. Вопрос о правах «диссидентов», надежды на поддержку православных народов и позже фигурировали во внешнеполитических планах русского правительства. К концу XVIII в. православное население Речи Посполитой (украинцы и белорусы) целиком перешли под власть России.

«13. Тогда каждая минута будет дорога. Необходимо втайне приготовить все средства для нанесения сильного удара, действовать обдуманно, предусмотрительно и быстро, чтобы не дать Европе времени прийти в себя. Надлежит начинать чрезвычайно осмотрительно, с отдельного предложения сперва Версальскому двору, потом Венскому, относительно раздела между собой власти над всем миром, давая им в то же время заметить, что это предложение не может казаться им подозрительным, ибо Россия de facto – уже повелительница всего Востока, и кроме этого титула больше ничего не выигрывает. Без всякого сомнения, этот проект увлечет их и вызовет между ними войну насмерть, которая вскоре сделается всеобщей вследствие обширных связей и сношений двух этих соперничающих дворов, естественно враждебных друг другу, а равно вследствие того участия, которое по необходимости примут в этой распре все другие европейские дворы».

«14. Среди этого всеобщего ожесточения к России будут обращаться за помощью то та, то другая из воюющих держав, и после длительного колебания – дабы они успели обессилить друг друга – и собравшись сама с силами, она для вида должна будет высказаться, наконец, за Австрийский дом. Пока ее линейные войска будут подвигаться к Рейну, она вслед за тем вышлет свои несметные азиатские орды. И лишь только последние углубятся в Германию, как из Азовского моря и Архангельского порта выйдут с такими же ордами два значительных флота под конвоем двух вооруженных флотов – Черноморского и Балтийского. Они внезапно появятся в Средиземном море и океане для высадки этих кочевых, свирепых и жадных до добычи народов, которые наводнят Италию, Испанию и Францию; одну часть их жителей истребят, другую уведут в неволю для заселения сибирских пустынь и отнимут у остальных всякую возможность свержения ига. Все эти диверсии дадут тогда полный простор регулярной армии действовать со всей силой, с полной уверенностью в победе и в покорении остальной Европы». Как неоднократно отмечалось исследователями, пункты 13 и 14 не имеют связи с реальной политикой России, являются русофобской фантазией, направленной на то, чтобы запугать европейского читателя «русской угрозой». Как пишет С. Блан, начинаясь с холодного «документального» изложения, «Завещание» к концу изложения скатывается к мелодраме. Вместе с тем, подчеркнем еще раз, что именно в эпоху коалиционных войн конца XVIII – начала XIX в., которые были детищем Великой французской революции, планы европейского и мирового господства казались наиболее реальными. Главным претендентом на мировое господство выступал Наполеон, но и Россия стремилась к европейской гегемонии. Последние пункты «Завещания» с их специфической лексикой («отщепенцы», «схизматики», «несметные азиатские орды», «кочевые, свирепые и жадные до добычи народы») со всей очевидностью выдают в авторе «Завещания» непримиримого врага России, несомненного католика. В «Завещании» особенно подчеркивается опасность России для католической Европы.

Сказанное выше позволяет сделать несколько заключительных наблюдений. «Завещание» имеет своей исторической основой реальную внешнюю политику России в XVIII в., превратно истолкованную в антирусском духе. Более всего в «документе» просматриваются внешнеполитические интересы Франции и Польши. Автор «Завещания» не был знатоком внешней политики Петра I, из-за чего в тексте имеется целый ряд ошибок и нелепостей[48]. Но автор верно уловил многие тенденции русской политики и связал их с Петром I, руководствуясь выработанным в XVIII в. стереотипом: Россия – творение Петра I. Как в советское время всякая политика, несмотря на всевозможные ее повороты, была «ленинской», так в XVIII в. она была «петровской». Мешая правду с вымыслом, автор завершал создание нового стереотипа «русской опасности», который стыковался в сознании европейцев со старым – «русского варварства». Подчеркнем, что «Завещание» отражает политическую ситуацию в Европе конца XVIII – начала XIX в., что не позволяет рассматривать кавалера д’Еона как возможного автора фальшивки.

Наконец, мы имеем возможность проследить французские корни «Завещания». Политические истоки лежат на поверхности – это враждебность внешней политики Франции и России на протяжении почти всего XVIII в.[49] В годы Северной войны в Европе получили распространение антирусские памфлеты. В 1716 г. в Лондоне вышла брошюра «Северный кризис, или Беспристрастные суждения о политике царя», авторство которой приписывается шведскому дипломату К. Юлленборгу. В 1718 г. издание было повторено в Париже[50]. Автор памфлета утверждал, что сам характер правления Петра I, в силу которого он является неограниченным властелином над имуществом и честью своих подданных, побуждают его расширять территорию и богатства империи «с величайшей алчностью и честолюбием». Русский царь изображается главным зачинщиком Северной войны, а его союзники – лишь послушными орудиями для достижения его честолюбивых замыслов. Вопреки фактам Петр показан и как виновник затягивания войны. Он якобы способствовал взаимному уничтожению шведского и датского флотов, чтобы достичь господства на Балтике. Автор стращает англичан тем, что царь вскоре будет господствовать в торговле на Севере, а также в Персии и в Турции. Указывается на опасное проникновение русских в Германию. Наконец, делается вывод, что царь «стал угрозой спокойствию не только своих соседей, но и всей Европы».

В 1724 г. французский посол в Петербурге Кампредон характеризовал Россию как сильнейшую державу Севера и отмечал, что созданный Петром на Балтике флот «внушает страх соседям». Сразу после войны за польское наследство 1733–1734 гг. выходят «Московитские письма» Ф. Локателли, где говорилось об агрессивности русских, об их стремлении главенствовать на Балтике и закрепиться в Германии. Автор призывал европейцев загнать московитов «в их леса».

Даже русско-французский союз в годы Семилетней войны не сделал отношения двух стран по-настоящему дружественными. Пресловутый д’Еон, по словам его первого биографа, еще в 1757 г. предупреждал французское правительство об агрессивных планах России в Польше[51].

Ж. Лакомб в своей книге о России писал о постоянной военной готовности русских войск: «Петр Алексеевич совсем не оставлял свои войска праздными. «Надо, говорил он, чтобы они всегда служили отечеству, либо защищая его, либо обогащая»[52].

Особенно настойчиво антирусские настроения поддерживались в сфере тайной дипломатии Людовика XV (так называемого «секрета короля»). Тесно связанный с этой дипломатией французский посол в Польше граф де Брольи неоднократно указывал на «проекты Петра Великого», которые Екатерина II реализует в своей внешней политике. «Грубый, но величественный гений Петра Великого породил неизвестный (тайный) проект, адресованный его наследникам, – занять место среди великих держав Европы», – писал некий Фавье по указке де Брольи[53]. Впрочем, речь идет не о каких-то реальных документах Петра и не о результатах сравнительного анализа политики Петра и Екатерины, а о стереотипе «Екатерина II – продолжательница дел Петра I». В рамках этого стереотипа мыслили и французские дипломаты в период русско-французского сближения при Людовике XVI.

Между тем, как мы видели, далеко не все французские мыслители безоговорочно восхваляли политику Петра и его наследников. Ж.-Ж. Руссо, горячо сочувствуя несчастьям поляков, осуждал русские завоевания и страшился нового татарского нашествия на Европу. Не стоит завоевывать соседей, когда своя территория остается недостаточно устроенной и слабо заселенной, поучал Мабли на примере деятельности Петра. Дидро и Рейналь писали о «честолюбивых замыслах» русского царя и предлагали русскому правительству расстаться с планами внешних завоеваний: «Несмотря на доблесть, численность и дисциплину своих войск, Россия принадлежит к тем державам, которые должны беречь свою кровь. Желание увеличивать территорию, уже слишком пространную, не должно увлекать ее далеко от границ и побуждать к военным действиям. Она никогда не сможет достичь единства, а ее народ не сможет стать просвещенным и процветающим, если она не откажется от опасной мании завоеваний, чтобы обратиться единственно к мирным занятиям»[54]. «Его наследники (Петра I. – С. М.), верные его химерическому и абсурдному плану, предприняли множество войн, чтобы расширить мореплавание и коммерцию, или, скорее, чтобы обеспечить и то и другое»[55], – писал Мирабо.

В 1789 г. в Лондоне вышел памфлет «Об угрозе политическому балансу в Европе», написанный, как предполагают, французским журналистом Малле дю Паном по заданию шведского короля Густава III (Екатерина II называла его «француз с ног до головы»)[56]. Здесь опять настойчиво звучит тема русской опасности, высказывается сожаление об утрате «восточного барьера»: «Мы видим порабощенный Крым, Швецию под игом группировки, преданной России, Польшу, наказанную из-за порочности своих законов, наводненную русскими войсками, попранную, расчлененную» [57]. Тема русского «варварства» находит здесь новый поворот: если раньше «варварство» считали причиной слабости русской армии, то теперь в нем видят основу русских военных успехов. «Народ тем более опасный, что, закаленный варварством и дисциплинированный игом рабства, он более годится для завоеваний и опустошений, чем для войн оборонительных, нечувствительный к смерти и к несчастью...»

Французская революция испортила русско-французские отношения всерьез и надолго. Не случайно радикальный мыслитель С. Марешаль в фальшивом «Завещании Екатерины II» вложил в уста императрицы такие слова: «Надеюсь, что верный моим планам Российский орел расправит свои могучие крылья, чтобы обрушиться на сию преступную страну, где кровь короля пролилась под рукой его народа»[58]. Копившаяся исподволь русофобия, страх перед Россией и ее «варварской» силой из области дипломатии открыто выплеснулись в сферу общественно-политической мысли. Россия, в начале XVIII в. вдохновившая европейских мыслителей на создание мифа о Петре, олицетворявшем прогресс и борьбу с варварством, в конце века получила в ответ «Завещание Петра Великого». Русские остались для европейцев «чужими», стереотип «русского варварства» вновь возобладал над верой в прогресс. Круг замкнулся.

[1] Hazard P. La pensée européenne au XVIII siècle. Paris, 1935. P. 323.

[2] Моряков В. И. Из истории эволюции общественно-политических взглядов просветителей конца XVIII века. Рейналь и Радищев. М., 1981. С. 10.

[3] См.: Летчфорд С. Е. Французская революция конца XVIII века и формирование образа России в общественном мнении Западной Европы // Европейское Просвещение и развитие цивилизации в России. Саратов, 2001.

[4] Массон Ш. Секретные записки о России. М., 1996. С. 48.

[5] См.: Dieckmann H. Les contributions de Diderot à «L’Histoire des deux Indes» // Revue d’histoire littéraire de la Franse. 1951. № 51; Duchet M. Diderot et «Histoire des deux Indes» eu l’écriture fragmentaire. Paris, 1978.

[6] Goggi G Diderot et la Ruisse: qvelqves remarqves sur une page de la première édition de l’ «Histoire de deux Indes» // L’Encyclopédie, Diderot, l’ esthétiqve. Paris, 1991.

[7] См.: Diderot D. Sur la Russe // Mélanfes et morceaux divers. Contributions à l’Histoire des deux Indes, éd. G. Goggi. Siena, 1977; Wilberger C. H. Peter the Great: an eighteenth–century hero of our times? // Studies on Voltaire and the eighteenth century. Vol. XCVI. Oxford, 1972. P. 93–97.

[8] Raynal G.-T. Histoire philosophique et politique des établissements et du commerce des européens dans les deux Indes. Paris, 1794. T. 3. P. 159–160.

[9] Raynal G.-T. Histoire philosophique… T. 10. P. 40.

[10] Ibid. P. 41.

[11] Ibid. T. 3. P. 160.

[12] Ibid. T. 10. P. 37.

[13] Ibid. P. 45.

[14] Raynal G.-T. Histoire philosophique… P. 165.

[15] ПСЗ. Т. VII. № 4312.

[16] Моряков В. И. Указ. соч. С. 57–67.

[17] Моряков В. И. Указ. соч. С. 193–216; ср.: Raynal G.-T. Op. cit. T. 10. P. 44–48.

[18] Mirabeau. Doutes sur la liberté de l’Escaut. Londres, 1784. P. 69–73.

[19] Ibid. P. I–XIX.

[20] Mirabeau. Doutes sur la liberté… P. XVII–XVIII.

[21] Ibid. P. 73.

[22] Algarotti F. Letters du Comte Algarotti sur la Russie… Paris, 1769; см.: Альгаротти Ф. Русские путешествия. Перев. с итал., предисл. и прим. М. Г. Талалая // Невский архив: Историко-краеведческий сборник. III. СПб, 1997.

[23] Maréchal P.-S. Histoire de la Russie, réduite aux seuls faits importants. Londres; Paris, 1802.

[24] Maréchal P.-S. Histoire de la Russie… P. 193.

[25] См.: Соловьев С. М. Сочинения. М., 1993. Кн. 8. С. 56.

[26] Maréchal P.-S. Op. cit. P. 236, 245.

[27] Ibid. P. 274.

[28] Бестужев-Рюмин К. Н. Чему учит русская история // Древняя и Новая Россия. 1877. № 1. С. 21.

[29] Данилова Е. Н. «Завещание» Петра Великого // Труды Историко-архивного института. 1946. Т. 2. С. 203–270; переиздана: Проблемы методологии и источниковедения истории внешней политики России: Сборник статей. М., 1986.

[30] Шубинский С. Н. Мнимое завещание Петра Великого // Древняя и Новая Россия. 1877. № 1. С. 99.

[31] Анисимов Е. В. Время петровских реформ. Л., 1989. С. 417.

[32] Sokolnicki M. Le Testament de Pierre le Grand (Origines d’un prétendu document historique) // Revue de sciences politiques. 1912. T. XXVII, № 1. P. 88–98.

[33] Борисовский Б. Водевель с подлогом // История. Научно-популярные очерки. М., 1985.

[34] Сироткин В. Г. Наполеоновская «война перьев» против России // Новая и новейшая история. 1981. № 1.

[35] Козлов В. П. Тайны фальсификации. М., 1994. С. 77–89.

[36] Blanc S. Histoire d’une phobie: le Testament de Pierre le Grand // Cahiers du monde russe et soviétique. 1968. Vol. IX, № 3–4. P. 265–293.

[37] Sokolnicki M. Op. cit.; Mogilenski M. Le Testament de Pierre le Grand // Le monde Slave. 1938. Juillet.

[38] (Lesur Ch.) Des progrès de la puissance Russe, depuis son origine jusqu’au commencement du XIX-e siècle. Paris, 1812.

[39] Ср.: Sokolnicki M. Op. cit. P. 92–93; Lesur Ch. Op. cit. P. 177–179.

[40] Lesur Ch. Op. cit. P. 177–179. См. также: Шубинский С. Н. Указ. соч. С. 98–99.

[41] Ключевский В. О. Сочинения в девяти томах. М., 1989. Т. 4. С. 196.

[42] Соловьев С. М. Сочинения. М., 1993. Кн. 9. С. 136.

[43] Петр Великий. Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты. С. 299.

[44] Валишевский К. Роман императрицы. Екатерина II. М., 1990. С. 409.

[45] Анисимов Е. В. Россия в середине XVIII в. Борьба за наследие Петра. М., 1986. С. 98.

[46] Троицкий Н. А. Россия в XIX веке: Курс лекций. М., 1997. С. 15.

[47] См.: Геллер М. Я. История Российской империи. М., 1992. Т. 2. С. 220–221, 255–256.

[48] См.: Анисимов Е. В. Время петровских реформ. С. 416–417.

[49] См.: Черкасов П. П. Двуглавый орел и королевские лилии. Становление русско-французских отношений в XVIII в. 1700–1775. М., 1995.

[50] В настоящее время текст этой брошюры доступен отечественному читателю, ибо он почти целиком воспроизведен в работе К. Маркса «Разоблачения дипломатической истории XVIII века». См.: Вопросы истории. 1989. № 2. С. 6–15.

[51] См.: Данилова Е. Н. Указ. соч. С. 252.

[52] Lacombe J. Histoire des révolutions de l’empire de Russie. Paris, 1760. P. 346.

[53] Blanc S. Op. cit. P. 272; ср.: Данилова Е. Н. Указ. соч. С. 267–259.

[54] Raynal G.-T. Op. cit. T. 3. P. 151.

[55] Mirabeau. Op. cit. P. 33.

[56] См.: Кан А. С. Россия и русско-шведские отношения в освещении шведской публицистики «эры свободы» и густавианского времени // Скандинавский сборник. XXVI. Таллин, 1981.

[57] Цит. по: Blanc S. Op. cit. P. 281–282.

[58] Лихоткин Г. А. Сильвен Марешаль и «Завещание Екатерины II». Л., 1974. С. 85.

---

Назад