Четырехтомные “Записки о царствовании Петра Великого” Ж. Руссе де Мисси, трехтомная “История Петра I” Е. Мовийона, сочинения Ж. Лакомба и Г. Ламберти, содержавшие материалы по истории петровского времени, никогда не были объектом историографического исследования. В историко-библиографических обзорах они чаще всего пренебрежительно характеризовались как неуклюжие компиляции, изобилующие ошибками и несуразностями[1]. “...Это были посредственные компиляции, механический набор непроверенных фактов, часто с грубыми ошибками; анекдотическая сторона заслоняла содержание серьезное; общее впечатление получалось чего-то громоздкого и неуклюжего; вдобавок один историк повторял другого и бесцеремонно черпал, не указывая источника”[2], – писал Е. Ф. Шмурло.

Более пристальному изучению подвергались многотомные истории России, вышедшие из-под пера Н.-Г. Леклерка и П.-Ш. Левека. “История древней и новой России” Леклерка, в которой существенное внимание было уделено Петру I, еще в XVIII в. была подвергнута критическому рассмотрению И. Н. Болтиным[3]. Серьезный труд Левека, значительная часть которого также посвящена петровскому времени, ныне признан классическим, положившим начало научному изучению русской истории во Франции. Однако “петровские” тома “Истории” Левека исследователи обошли почти скороговоркой.

В рамках настоящего исследования ограничимся рассмотрением лишь некоторых “Историй” Петра, но достаточно типичных, чтобы дать представление о разработке петровской темы во французской историографии XVIII в.

Как уже отмечалось, реальные факты о жизни и деятельности русского царя с трудом пробивались к французским читателям сквозь толщу неприятия, стереотипов и вымыслов. Визит Петра I в Париж вызвал появление книги П.-Ф. Бюше “Краткий очерк истории царя Петра Алексеевича”[4], которая, однако, не давала ясного представления ни о делах русского царя, ни о положении его государства.

Широкая европейская огласка дела царевича Алексея заставила русское правительство озаботиться распространением в Европе официальных документов, которые бы представляли это дело в благоприятном для царя виде. Без участия русских дипломатических агентов не обошлось и издание книжки под длинным названием “Записки в форме Манифеста о судебном процессе, совершенном и опубликованном в Санкт-Петербурге в Московии. Против царевича Алексея... Чтобы служить руководством для детей всех государств...”, вышедшей в Нанси в 1718 г.[5] “Записки” в своей основе являются французским эквивалентом “Объявления розыскного дела и суда на царевича Алексея Петровича”, опубликованного и распространявшегося в России в пропагандистских целях. Но французские издатели придали книжке дополнительную направленность: она должна была прославлять Петра I и служить воспитательным целям. Рядом с гравированным портретом царя в книге было помещено такое четверостишие:

Чтобы избавить свое имя от вечного забвения,
Следуя предусмотрительному и мудрому совету,
Я, государь дикого и варварского народа,
Каждый день делаю его более добрым и цивилизованным.

Издатель выводит из поступков с несчастным царевичем определенную мораль: он хвалит “умеренность царя” и осуждает “испорченную натуру” царевича, показывает Петра как мудрого воспитателя, заставившего преступника-сына раскаяться в своих поступках и т. д.

Самой курьезной частью книги является приложенная к подлинному “Розыскному делу” моралистическая повесть, которая должна была отвлечь читателя от тяжелых размышлений и развлечь его. Героями повести являются сообщники царевича Алексея: Александр Кикин, Никифор Вяземский, любовница царевича Евфросинья. Подлинными в повествовании оказались лишь имена, все остальное – биографические факты, нравы, обстоятельства, в которых разворачивается действие, – не имеет ничего общего с реалиями России петровского времени, зато близко и понятно французским читателям.

Первым французским жизнеописанием Петра Великого можно считать книгу Ж. Руссе де Мисси “Записки о царствовании Петра Великого, императора России, отца отечества...”, вышедшую в 4-х томах в Гааге в 1725–1726 гг.[6]. В предисловии к первому тому Руссе де Мисси заявлял, что автором “Записок” может считаться русский барон Иван Иванович Нестесураной, а издатель лишь привел его материалы в порядок и снабдил некоторыми полезными размышлениями. Руссе де Мисси брал на себя и определенную критическую работу с источниками. Нелепая фамилия Нестесураной, являющаяся анаграммой Руссе, очевидно, казалась звучащей по-русски. Эта фамилия стоит на титульном листе книги, и все повествование ведется от лица русского автора. Существует мнение, что в создании книги принимал участие находившийся на русской службе барон Г. Гюйссен[7]. Об этом прямо говорится в «Примечании» к так называемым «Запискам Вильбуа», рукопись которых имелась в распоряжении Вольтера. Автор, якобы лично знакомый с Гюссейном, обвиняет его в пристрастном изложении фактов. По его словам, голландский издатель исправил лишь второе издание «Записок»[8].

Однако “Записки” имеют очень мало общего с “Журналом государя Петра I”, составленного Г. Гюйссеном в 1715 г.[9] Гюйссен едва ли мог допустить те грубые ошибки, которые в изобилии имеются в «Записках» Поэтому нет достаточных оснований считать немецкого барона соавтором рассматриваемого сочинения, притом что Гюйссен или кто-то иной, конечно, мог снабдить Руссе де Мисси русскими документами, необходимыми для работы. В “Записках” хорошо просматриваются материалы, восходящие к оригинальным русским источникам. Сведения о том, что Руссе де Мисси получал вознаграждения и ранг советника от русского двора и был избран членом Петербургской Академии наук[10], кажется, снимают всякие сомнения в его авторстве. Эти факты также свидетельствуют о заказном характере издания. Впрочем, книга о Петре I, видимо, пользовалась спросом у читателей, о чем свидетельствуют ее многочисленные переиздания[11].

Жан Руссе де Мисси (1686–1762) родился и получил образование во Франции, но, будучи протестантом, большую часть жизни провел в Голландии. Он был известен как журналист (его газета “Mercure historique et politique” пользовалась успехом), историк, книгоиздатель. Ему принадлежат труды по истории Сардинии и Испании, история войн между Австрией и Францией, биография испанского государственного деятеля кардинала Альберони. Одно время Руссе де Мисси состоял историографом при герцоге Оранском.

Будучи опытным публицистом, автор в предисловиях без излишней скромности рекламировал свой труд как первый в своем роде, необычный, как и сами деяния великого монарха, и содержащий все, что можно сказать о России. В авторских предисловиях сформулированы основные задачи исторического труда, как их понимал сам автор. Это, по его мнению, не должен быть труд, сделанный наспех, в котором отдельные части и куски не стыкуются между собой; он не должен основываться на сообщениях газет. Автор прекрасно сознавал необходимость привлечения широкого круга источников. Он признавался, что использовал лишь труды шведских, польских и ливонских авторов. “Мы старались выбрать авторов наиболее достойных доверия, мы извлекали из них только то, что согласовывалось с исторической истиной; наша цель была сократить до одного тома то, что рассеяно в многочисленных томах, посвященных истории царя”[12]. Чтобы отвести прозвучавшие в рецензиях упреки в плагиате[13], Руссе де Мисси все-таки называет (правда, только во втором издании) основные источники своего труда. Это “Преображенная Россия” Ф. Х. Вебера, “История Карла XII” А.-Ф. Лимье и какой-то труд Ж.-Л. Гримаре. Перечень этот оставляет странное впечатление. В нем нет никаких имен шведских, польских и ливонских авторов, о которых автор упоминал в предыдущих абзацах. Возможно, упоминая о ливонских источниках, автор имел в виду труд И. Г. Лоэнштейна “Жизнь и деяния... Петра Алексеевича”, сообщавший читателям, что главные сведения он получил из рассказов одного приятеля, родом из Лифляндии, “который, находясь на русской службе, ...имел возможность подробно познакомиться как с личностью и свойствами царя, его министров и генералов, так и со всем устройством Русского государства”[14]. Лишь труд Вебера несомненно использован Руссе де Мисси, о чем свидетельствуют цитирование известной речи Петра I о “коловращении” наук[15] и другие заимствования. “История Карла XII” Лимье относится к числу малоизвестных компиляций и даже не числится в списке работ этого автора[16]. Ж.-Л Гримаре и вовсе был не историком, а специалистом по французскому языку. Вместе с тем, автор почему-то не упомянул книгу Д. Перри “Состояние России при нынешнем царе”, из которой он почерпнул многие факты. Так, Руссе де Мисси точно повторял ошибки Перри в определении численности русских войск в первом Азовском походе, в перечне лиц, назначенных управлять государством во время пребывания царя в Великом посольстве (повторено даже ошибочное написание фамилии Прозоровского), в описании битвы правительственных войск с восставшими стрельцами под Новым Иерусалимом и др. Хотя автор уверял читателей, что он не будет излагать материал по газетным публикациям, он постоянно поступал именно так. Большинство официальных документов – манифестов, договоров, реляций, дипломатических писем – взято из голландских газет, которые постоянно печатали известия о России под рубрикой “Северные дела и Германия”. Конечно, у Вольтера были некоторые основания называть труд своего предшественника “компиляцией из газетных сплетен”. Но именно широкое цитирование официальных документов придавало книге Руссе определенную источниковую ценность. И сам Вольтер, внимательно проштудировавший труд Руссе, пользовался этими текстами[17]. В работе Руссе де Мисси вовсе отсутствуют ссылки на источники, которые уже были приняты в научной литературе того времени и помещались на полях. В ответ на упреки критиков, автор заявлял, что ни у Тита Ливия, ни у Тацита, ни у Плутарха, ни у других классиков нет ссылок на предшественников. Считая себя первым историком Петра Великого, Руссе писал: “…пусть те, кто идет за мной, меня цитируют”. Таким образом, у автора “Записок” были явные проблемы и недостатки в деле использования источников даже с точки зрения требований своего времени.

В вопросе об интерпретации имевшихся в его распоряжении материалов автор был непоследовательным. В рекламном предисловии он писал о своем намерении выяснять причины, “раскрывать пружины” большинства событий. Но на деле он чаще всего ограничивался простым описанием фактов, лишь иногда сопровождая их очень скромными пояснениями. В третьем томе своего сочинения он так сформулировал свою позицию: “Историк должен довольствоваться сообщением фактов со всеми обстоятельствами и оставлять читателю удовольствие о них размышлять. Мы строго следовали этому правилу до сих пор...”[18]

Первый том своего труда Руссе де Мисси посвятил описанию истории допетровской России. Автор замечал, что нельзя оценить заслуги Петра, если не знать положения страны до преобразований. Речь идет о характерном для современников царя противопоставлении его бурной деятельности делам его предшественников, которые “лениво дремали” на троне. Руссе де Мисси, конечно, еще не думал о том, чтобы выявить какие-то связи между древней и новой, преобразованной Россией. Само появление реформатора характеризуется им как “чудесное”. И тем не менее первый том “Записок” представляется явлением неординарным в европейской историографии России. В его основе лежат материалы, восходящие к достоверным русским источникам. Правда, автор писал о происхождении русских от скифов и сарматов, привлекая материалы Геродота; иногда он недостаточно критически воспроизводил сведения русской летописи, делал мелкие фактические ошибки, искажал написание русских названий. Но в целом материал изложен на редкость четко и ясно. Причем события XVI–XVII вв. описывались особенно подробно и при этом удивительно достоверно для исторического сочинения начала XVIII в. Вопрос об источниках первого тома “Записок” заслуживает дальнейшего изучения, но можно утверждать, что в России первой четверти XVIII в. отсутствовало столь ясное и достоверное прагматическое (без попыток обобщения) изложение русской средневековой истории. Рядом с ним “Синопсис” и даже “Краткий Российский летописец” М. В. Ломоносова кажутся архаичными. Материал в первом томе Руссе де Мисси значительно превосходит по качеству соответствующие разделы книги Ж. Лакомба, вышедшей в 1760 г. Лишь П.-Ш. Левек дал более стройную картину русского средневековья в своей “Российской истории”.

Наряду с первым томом, наиболее интересной и содержательной частью “Записок” Руссе можно назвать раздел, посвященный началу царствования Петра (регентство царевны Софьи, стрелецкие бунты, борьба за власть и первые самостоятельные шаги юного Петра до начала Северной войны). Материал здесь изложен в духе романизированной биографии с описанием чувств и мотивов поступков главных героев. Впрочем, психологизм этот довольно примитивный, и главное достоинство раздела видится в том, что автор в данном случае не испытывал недостатка в фактическом материале, положив в основу своего труда какой-то неизвестный нам повествовательный источник. Соблюдена правильная последовательность главных событий, некоторые из них изложены с любопытными подробностями (Крымские походы В. В. Голицына и связанные с ними международные дела, планы Шакловитого погубить Петра и Нарышкиных, начало петровских реформ и др.) Можно отметить даже некоторые оригинальные для того времени суждения и оценки. Так, автор говорит о “больших планах”, задуманных царем Алексеем Михайловичем, которые начал выполнять Федор, а затем продолжил Петр. Царевна Софья и Голицын вопреки официальной русской традиции рисуются не одной только черной краской. Но с самого начала изложения истории петровского времени бросается в глаза большое количество фактических ошибок, начиная с того, что автор неправильно назвал дату рождения Петра, а во втором издании, “исправляя” эту неточность, ошибся еще больше. Описывая Крымские и Азовские военные походы, автор называет сильно завышенные, прямо-таки фантастические данные о численности русских войск и т. д.

В “Записках” чувствуется особое пристрастие автора к дипломатическим сюжетам. Когда же дело доходит до периода Северной войны, военно-дипломатическая проблематика становится подавляющей, безраздельно господствующей. В отличие от русских современников, Руссе де Мисси не увлекается и исследованием отдельных исторических причин, побудивших Петра I начать войну со Швецией. Автор с некоторым смущением описывает обстоятельства вступления России в войну: ложные заверения о мире русского посольства в Стокгольме, неуклюжий манифест царя о начале военных действий. Всю ответственность за развязывание Северной войны автор возлагает на датского и польского королей. Главный интерес Петра, обусловивший его участие в войне, автор формулирует так: “помешать Ливонии, провинции когда-то принадлежавшей России, попасть в руки Польши”. Таким образом, русско-шведские противоречия как бы отходят на второй план.

Мнимый Иван Нестесураной, называющий себя русским, невольно выдает свою мистификацию похвалами шведскому королю. Русский подданный Петра I никогда не смог бы так написать о битве под Нарвой 1700 г.: “…самая славная победа, которую когда-либо имел счастье одержать монарх в возрасте 18 лет”[19]. При этом численность русских войск под Нарвой преувеличена автором по меньшей мере в три раза. Далее, описав первые победы русских в Прибалтике, Руссе де Мисси, как бы спохватившись, противопоставляет царя-созидателя Петра I его противнику Карлу XII, который думал лишь о том, чтобы отомстить польскому королю Августу. Это противопоставление потом настойчиво будет развиваться Вольтером.

Третий и особенно четвертый том “Записок” почти сплошь состоят из публикаций военно-дипломатических источников, лишь слегка разбавленных авторскими замечаниями и связками. Подчас Руссе де Мисси так увлекается близкими ему по другим работам вопросами европейской политики, что читатель может забыть, что перед ним труд по истории России. Использование официальных реляций и пространных, но малосодержательных дипломатических документов не позволяет автору сколько-нибудь живо и конкретно изображать ход военных действий, но автор и не стремится к этому, ограничиваясь простой компиляцией материалов. Тем не менее Руссе де Мисси вполне адекватно оценивает значение основных сражений Северной войны (Калиш, Головчино, Лесная, Полтава и др.) Очень невыразительно представлена Полтавская битва. Автор пытается на ее основе сделать широкое историческое обобщение, но сводит его к указанию на “суд Небес, суд Бога”. Неудачу русских войск на Пруте Руссе объясняет “фатальной необходимостью, которой никто не мог противиться”, при этом он утверждает, что исход дела был решен тем, что русские подкупили турецкого визиря. Против такой трактовки этого события потом будет выступать Вольтер. Очень подробно представлены в опубликованных автором документах последние годы Северной войны: ухудшение отношений Петра I с союзниками, планы Герца, Аландский конгресс, русский десант на побережье Швеции, заключение мира.

Среди других проблем истории петровского времени большое место в книге Руссе де Мисси отведено измене Мазепы, путешествию царя во Францию (здесь слово в слово повторены сообщения “Nouveau Mercure” за июнь 1717 г.), официальной версии дела царевича Алексея. Что же касается событий внутренней жизни страны, то в книге мы имеем лишь случайный перечень некоторых из них. Сообщаются некоторые подробности строительства Петербурга[20], но они лишь повторяют детали, имеющиеся в сочинениях немецких авторов – Геркенса и Вебера[21]. “Начало этого нового города стоило жизни более чем 200 тыс. этих несчастных (“работников, согнанных со всех концов страны”. – С. М.), которые были вынуждены работать без отдыха, не имели пропитания, не имели даже ни палаток, ни хижин, где бы могли расположиться”, – писал Руссе де Мисси. В этой цитате примечательно число жертв строительства новой столицы. У Геркенса названо “свыше ста тысяч человек”, у Вебера – “едва ли не сто тысяч человек”. Руссе де Мисси пустил в оборот цифру 200 тыс., и она перешла в труды А. Катифоро, Вольтера и других авторов.

Собственно реформы Петра I освещены в книге французского автора крайне поверхностно. Он ограничился лишь беглыми упоминаниями о “полезных установлениях”. Автор дважды повторял, что государственное управление царь перестраивал по французским образцам, что не соответствует действительности. “Находя, что он извлечет большие преимущества из учреждения коллегий (“conseilles”) по образцу тех, что ввел герцог Орлеанский во Франции в начале Регентства, царь, следуя этому плану, учредил Берг-коллегию, состоящую из способных людей...”[22]. Отрывочные известия об учреждении полиции в Петербурге, о порче монеты и реформе монетного дела, о переводе торговли из Архангельска в Петербург, о строительстве Ладожского канала и другие теряются в море военно-дипломатических материалов.

Французский историк, хотя и стремился угодить своим трудом русскому правительству, все-таки вскользь отмечал вслед за иностранцами-очевидцами тяжелое положение простого народа в России, дурное обхождение с иностранными офицерами, расстройство финансов. “Вообще весь народ был недоволен этой слишком долгой войной, все роптали, со всех сторон надвигались признаки восстания”[23], – констатировал автор, характеризуя положение страны в 1708 г. Он упоминал восстание в Астрахани и движение “Кондрашки Булавина”.

Автор “Записок”, видимо, понимал, что его труд не дает сколько-нибудь полной картины жизни России при Петре I. Поэтому он обещал своим читателям сообщить дополнительные материалы: географическое описание “этой обширной империи”, “описание провинций и правительств”, историю Петра I в медалях, а также обещал показать “гений” и характер русского народа, дать “полную историю религии русских”. Но эти обещания так и остались нереализованными.

Несмотря на все недостатки, в целом труд Руссе де Мисси достиг своей цели – прославить Петра I, дать некоторую сумму сведений, характеризующих его военно-государственную деятельность. Подобно русскому публицисту петровского времени вице-канцлеру П. П. Шафирову, Руссе де Мисси пытался показать, “какие веские основания” имел Петр I к “начатию войны против короля Карла XII”, а также выяснить, кто из государей “во время сей... войны более умеренности и склонности к примирению показал”, “кто в продолжении оной столь великим разлитием крови христианской и разорением многих земель виновен”, и, наконец, “с которой воюющей стороны та война по правилам христианских и политичных народов была ведена”. На все эти вопросы, взятые нами из заглавия книги Шафирова, Руссе де Мисси тоже отвечал в пользу Петра I и России.

“Русский” псевдоним был взят автором “Записок”, по-видимому, для того, чтобы вселить в читателей доверие к сведениям о “своем” монархе, о “наших войсках” и “нашем народе”. Такая “патриотическая” позиция помогала автору защищать и прославлять Петра перед лицом европейского общественного мнения. Она должна была отвести подозрения в корыстных целях издания. Примечательно, что автор нигде не называл русских “московитами”, а пользовался искусственным названием “Russiens”, которое, однако, не прижилось в литературе[24]. Может быть, европейский читатель и мог поверить мистификации автора, поскольку в Европе очень плохо знали Россию. Но для русского читателя мистификация раскрывается с первых страниц. В книге были до неузнаваемости искажены русские имена и фамилии (например, вместо “Федька” автор пишет “Фиска”), более того, все сведения Руссе де Мисси были “книжными”, он был явно не знаком с реалиями жизни далекой страны. При всей благожелательности к Петру, автор смотрел на Россию и русских из Европы. Подобно другим европейцам, симпатизировавшим Петру, Руссе де Мисси резко разделял царя-реформатора и народ. Протестуя против того, что царя называют варваром, автор “Записок” оправдывал жестокость Петра, ибо “нельзя вести себя с русскими так, как управляют французами, англичанами или немцами”. Царь “должен быть жестоким для блага своих подданных”. Говоря о “безграничной распущенности” нравов русских, критикуя религиозные обычаи народа, “погруженного из-за ошибки духовенства или, скорее, наших древних законов в самое крайнее невежество в религиозных вопросах и, как следствие, в опасное суеверие”, Иван Нестесураной повторял старые европейские стереотипы и тем выдавал в себе протестанта, свысока осуждавшего “варварство” русских.

“Записки о царствовании Петра Великого” Руссе де Мисси были сочинением “сырым”, громоздким, составленным из плохо согласованных между собой источников, наполненным ошибок. И тем не менее это была первая в Европе (наряду с немецкой работой Ю. Г. Рабенера) законченная биография Петра Великого, сыгравшая заметную роль в распространении знаний о России и ее знаменитом преобразователе. В самой России сочинение подобного рода (правда, гораздо более содержательное и достоверное) появится намного позже – это будут “Деяния Петра Великого” И. И. Голикова, вышедшие лишь в конце XVIII в.

Проблемам европейской политики начала XVIII в. был посвящен объемистый труд швейцарского дипломата Гийома Ламберти (ок. 1660–1742) “Записки, служащие для истории XVIII в.”[25], который лишь условно можно отнести к французской историографии. Автор много лет проживал в Гааге, которая тогда была дипломатической столицей Европы, и собрал большое количество материалов, которые могли служить для истории европейской дипломатии двух первых десятилетий XVIII в., наполненных войнами, переговорами, договорами и т. д. Наличие в книге “русских” материалов свидетельствует о том, что в этот период Россия реально стала европейской державой. Во введении автор сообщает, что он стремился опубликовать самые секретные и интересные материалы. В основном это достоверные источники, но в некоторых случаях он поместил “летучие и беглые” известия из-за их редкости и важности. Русские разделы труда Ламберти подтверждают это признание автора. Большинство помещенных здесь писем, манифестов, дипломатических нот и записок носит официальный характер, сообщает об известных событиях и в значительной степени перекликается с материалами, опубликованными Ж. Руссе де Мисси. Авторские комментарии и оценки Ламберти, сопровождающие публикацию документов, тоже не отличаются оригинальностью.

Особый интерес представляют материалы раздела “Московитские дела”, помещенного в 11-м томе “Записок”[26]. Здесь речь идет о “событии, способном удивить публику”, – деле царевича Алексея Петровича. Большинство документов этого раздела повторяет официальное “Объявление розыскного дела”, и только первый и последний материалы выходят за рамки общеизвестного. Первый – это подлинное письмо голландского резидента в Петербурге Я. де Бие от 17 февраля 1718 г., сообщающее уникальные сведения о первой встрече царя с сыном-беглецом в Москве 14 февраля 1718 г. Документ этот был опубликован на русском языке И. Н. Шаховским лишь в 1907 г.[27] Притом в сборнике Ламберти письмо опубликовано в более полном варианте. Его использовал Вольтер в своей “Истории”.

Второй материал, касающийся “тайных пружин” дела царевича Алексея, носит совсем иной характер, он принадлежит к разряду слухов, “летучих известий”, хотя автор и сообщает, что услышал эти сведения от “известной персоны”, некоего русского дипломата[28]. Речь идет о том, что царевич Алексей был погублен происками своей мачехи, царицы Екатерины. А затем Петр якобы собственноручно бил сына кнутом и сам отрубил ему голову. Эта версия, как уже отмечалось, приведена у Вольтера и отвергнута им. Но она свидетельствует о том реальном факте, что слухи о неестественной смерти царевича Алексея ходили среди иностранных дипломатов не только в Петербурге[29], но и в Гааге. Сообщение автором-дипломатом этих слухов, видимо, и побудило Е. Ф. Шмурло написать о “пошлых баснях и обвинениях Ламберти”, но “Записки” в целом, кажется, не заслуживают этого сурового обвинения.

В середине XVIII в. в Европе продолжается накопление источников по истории петровского времени, о чем свидетельствует появление трехтомной “Истории Петра I” Мовийона[30]. Книга вышла анонимно и не все современники знали, что ее автором был Елеазар Мовийон (1712–1779) – француз-протестант, живший в Германии и служивший секретарем у польского короля и преподавателем французского языка в Дрездене. Кроме истории Петра I он написал биографии принца Евгения Савойского, прусского короля Фридриха-Вильгельма, великого князя Ивана III.

Мовийон был невысокого мнения о сочинении своего предшественника Руссе де Мисси и надеялся, что ему удастся предложить читателям нечто “более подходящее”. Историк усердно собирал источники и литературу о Петре I на различных языках. Своей большой удачей он считал привлечение в качестве источника “Дневника” И. Г. Корба, побывавшего в России в 1698–1699 гг. в составе австрийского посольства. (Стараниями русской дипломатии книга Корба была запрещена в Австрийской империи.) Внимание Мовийона привлекли и некоторые английские издания. В частности, он хотел перевести на французский язык и издать “Историю жизни Петра I” Д. Моттли[31], но затем разочаровался в этой второразрядной компиляции. Автор широко использовал в своей работе известные сочинения Перри и Вебера, “Военную историю Карла XII” Г. Адлерфельда, сочинение итальянского автора А. Катифоро “Жизнь Петра Великого”, а также “Историю Карла XII” Вольтера. Мовийон довольно придирчиво подходил к сочинению Вольтера, отмечая его вольное обращение с фактами. Даже “Путешествия” О. де ла Моттрея[32] – поверхностное сочинение, содержавшее собрание непритязательных анекдотов о Петре I и его сподвижниках, – Мовийон оценивает как издание более достоверное, чем “История Карла XII”. Вольтер не остался в долгу: он с презрением относил Мовийона к тем “изголодавшимся писателям, которые дерзко присваивают себе звание историков”. Мовийон, живший в Германии, конечно, использовал немецкие биографии Петра I[33]. Историк имел выход и на русские источники: некоторые материалы передал ему некий немец, помогавший Г. Гюйссену писать историю петровского времени. Автору было известно и такое издание, как “Sammlung Russischer Geschichte” Г. Ф. Миллера.

Следуя устоявшейся традиции и обильно черпая материал в сочинении Корба, Мовийон в начале своего труда нарисовал мрачную картину нравов русского общества до Петра I (“рабство”, “варварство”, привязанность к обычаям, привычка мыться в общих банях, любовь русских женщин к побоям и т. д.) “В чем они более всего преуспевали, так это в пьянстве, в ложных клятвах, в убийстве, в воровстве, в упрямстве, доведенном до дикости, и в устройстве многих беспорядков в определенные дни праздников”[34]. За исключением начальных глав, в которых подробности, позаимствованные у Руссе де Мисси, были дополнены сведениями из “Дневника” Корба, основное содержание “Истории” Мовийона сводится к описанию военно-дипломатической деятельности Петра I. Но в своем повествовании о Северной войне Мовийон был более точен, чем его предшественники. Он стремился разобраться в противоречивых данных источников, исходивших от воюющих сторон. Хотя в центре внимания Мовийона находились действия русской армии, он с подчеркнутым уважением писал и о шведах, стараясь быть объективным.

В заключительной части книги Петр I характеризовался как самый необычный монарх всех времен и народов. Ему приписывались черты просвещенного монарха, который превосходил в знании наук всех своих подданных. Мовийоном была воспринята просветительская идея о творце новой нации: “из нации варварской и презираемой за невежество в военном деле и в коммерции, он создал нацию цивилизованную, воинственную и уважаемую за мощь своего оружия и своей торговли”[35].

Труд Мовийона пользовался популярностью у современников. Русский биограф Петра И. И. Голиков в начале своей работы часто ссылался на “безымянного издателя Истории Петра Великого в трех томах, напечатанной в Амстердаме на французском языке”, но вскоре пришел к выводу, что тот слишком часто ошибается.

Материалы Мовийона были положены в основу соответствующего раздела книги Ж. де Лакомба “История переворотов в Российской империи”[36]. Автор использовал и книгу Руссе де Мисси, и “Историю Карла XII” Вольтера. Парижский адвокат Жак де Лакомб (1724–1811) зарекомендовал себя как плодовитый литератор и журналист. У современников его труды пользовались популярностью, критики хвалили его манеру и стиль. Но уже современники разглядели существенные недостатки его работ, о чем свидетельствует ироничный отзыв Вольтера[37]. Новейший исследователь характеризует труды Лакомба как “удивительный конгломерат значительных погрешностей и мелких наблюдений, поражающих своей точностью и “нехарактерностью” для Франции XVIII в.[38]

Желая привлечь внимание читателей русской экзотикой, Лакомб пишет, что история России отличается “необычными, быстрыми и частыми переворотами”. Само понятие “переворот” автор не поясняет, но можно предположить, что речь идет об острой политической борьбе в Древней Руси, о частых сменах на престоле в Смутное время и, конечно, о дворцовых переворотах века восемнадцатого. Но в качестве главного события русской истории (тоже своеобразного переворота) Лакомб представляет деяния Петра I: “Ради чести и счастья человечества (!) появился монарх, который был добродетельным гением своей империи, некоторым образом создателем нового народа, подобным полубогам античности”[39]. Не случайно петровскому времени посвящены две трети книги французского автора. Повышенный интерес к Петру I объясняется и спецификой авторского понимания труда историка. Историк, по мнению Лакомба, должен освещать “большие события, фундаментальные причины расцвета и упадка империй; действия, гений и труды знаменитых людей, которых Провидение, кажется, экономно распределяло по всем странам для славы и счастья народов...” По части исследования “фундаментальных причин” автор, кажется, не преуспел. А вот действия главного героя русской истории описаны им сравнительно подробно.

Разделяя господствующее представление о русском средневековье как о времени “грубейшего варварства”, как о “другом мире”, Лакомб сводит характеристику русского средневекового общества к набору известных стереотипов: “деспотизм”, “гнусное рабство”, “нищета”, “жестокость”, “суеверие” и т. д. На страницах книги, словно в калейдоскопе, мелькают герои русской истории, подчас едва узнаваемые. Владимир, начавший просвещать Русь, но не добившийся ее расцвета. Победитель Мамая Дмитрий Донской якобы павший в борьбе с какими-то “северными завоевателями”. Иван III – “одновременно завоеватель и освободитель своей страны”. Иван Грозный, подлинные злодейства которого по большей части подменены злодействами вымышленными (например, к нему отнесена бродячая средневековая легенда о царе, приказавшем прибить гвоздями шапку к голове иностранного посла). Лакомб был уверен, что Древняя Русь “не оставила никаких летописей, никаких памятников, которые могли бы осветить хаос различных княжеств и династий”. “Приходится прибегать к летописям других государств”, – пишет он, и действительно пользуется материалами из вторых и третьих рук, возможно восходящими к каким-то польским источникам. Отсюда – навязчивые и сильно искаженные сюжеты о русско-польских отношениях, переполняющие повествование о Руси до XVII в.

Начало перелома в русской истории Лакомб связывает с деятельностью царя Алексея Михайловича. Истоки его нововведений автор усматривает в прогрессе просвещения, в европейском, в первую очередь французском, влиянии. “Итак, науки и искусства, оживленные заботами Людовика Великого, распространились во Франции и в большей части Европы, их блеск стал заметен вплоть до России. Алексей Михайлович, освещенный этими слабыми лучами просвещения, вводит в своей стране то, чего недоставало; он чувствует, что надо дать народу другие законы, другие знания, различные обычаи, новую дисциплину во время войны и более полезные и приятные занятия во время мира. Этот монарх привлек в Россию многих иностранцев, он покровительствовал талантам, он старался их воодушевить благодеяниями; но климат и пороки правительства удушили эти слабые ростки, которые не могли пустить глубоких корней”[40]. Французский автор очень высоко оценивает царствование Алексея Михайловича, а его главный результат видит в том, что оно “подготовило” реформы Петра I. Царь Федор Алексеевич также изображен любителем искусств и покровителем иностранцев. Но его новшества, по мнению автора, не победили еще “варварских нравов народа”.

Но далее Лакомб словно забывает о “подготовке” реформ и выводит их целиком из “гения” Петра, сформировавшегося “вопреки предрассудкам, нравам и законам его страны”. Известный антиисторизм автора проявляется и в том, что он, как и другие историки XVIII в., не показывает образ русского реформатора в развитии. По его словам, юный царь замыслил реформы еще до Азовских походов, что далеко не соответствует действительности. Излагая, подчас довольно бойко, ход основных событий, Лакомб почти не задумывался о причинно-следственных связях. Даже причины Северной войны, о которых много писали предшественники Лакомба, не удостоены его внимания. Он сразу переходит к описанию военных действий. Чувствуется, что автор гораздо лучше осведомлен в истории петровского времени, чем в перипетиях русской средневековой истории. Опыт французских и европейских авторов, писавших о Петре, несомненно, использован Лакомбом, что, впрочем, не избавляет его труда от ошибок и неточностей. Они бросаются в глаза даже при описании таких общеизвестных событий, как Полтавская битва. Как обычно, численность и потери русских войск преувеличиваются, а шведских преуменьшаются.

О самом Петре I Ж. Лакомб пишет очень благожелательно, обходит “острые углы” его характера и неблаговидные действия. И все-таки французский автор иногда позволяет себе некоторое свободомыслие в этом отношении. Так, изложив официальную версию дела царевича Алексея, Лакомб делает следующее заключение: “Он умер через несколько дней (после вынесения смертного приговора. – С. М.) в ужасных конвульсиях, причиненных ему либо страхом казни, либо болезнью, или по какой-то другой насильственной причине”. Видимо, слухи о пытках, примененных к царевичу, и о его насильственной смерти не прошли мимо внимания автора.

О последних днях самого Петра Лакомб, как и Вольтер, писал по материалам “Записок” гольштейнского министра Г. Ф. Бассевича. Как сообщает этот источник, царь простудился, присутствуя на крещенской службе у иордани, после чего у него начался сильный жар. Вслед за Бассевичем Лакомб пишет, что в своих последних словах Петр поручал императрице защищать интересы своего зятя герцога Гольштейнского[41].

В книге Лакомба почти отсутствуют сведения о государственной деятельности Петра, о внутреннем состоянии русского общества, о культурных новшествах. Попытка сказать о церковной реформе обернулась для автора полной неудачей. (Все это позволяло Вольтеру свысока посматривать на своего конкурента.) Но автор все-таки заметил, что Петр не продвинулся очень далеко в деле преобразования русского общества и государства: “полезные учреждения были только запланированы и начаты”[42].

Сокращенный вариант истории России (с упором на события петровского времени) представлен в книге Лакомба “Краткая хроника истории Севера...”[43] В ней наиболее примечательной частью является раздел “Remarques particulières sur la Russie”, посвященный общей характеристике страны и общества. Он содержит краткое и довольно толковое географическое описание России. Далее характеризуется строй (“более деспотический, чем монархический”), описывается власть монарха и его отношение с подданным и к законам. Говорится о гербе, титулах, орденах, отчествах, принятых у русских, об устройстве войск и правительства, о церковных обычаях. Все это изложено ясно, с минимальным количеством ошибок. Обращает на себя внимание и сравнительно точное написание русских названий и имен, которые французские авторы обычно коверкали до неузнаваемости.

В целом труды Лакомба свидетельствуют о некотором повышении среднего уровня французской литературы о России вообще и о Петре в частности. Они, конечно, уступали во всех отношениях работам гениального Вольтера, с которыми они имели несчастье появиться почти в одно и то же время. Но даже такой знаток, как М. П. Алексеев, кажется, ошибался, когда писал, что книги Лакомба были враждебны русской культуре[44].

После выхода исторических работ Вольтера стали очевидными недостатки компилятивных трудов французских авторов о Петре I. Во второй половине XVIII в. требования к литературе подобного рода значительно повысились. Французский историк России уже не мог рассчитывать на признание своих работ без использования оригинальных русских источников, без попыток философского осмысления исторического материала. В этих условиях во Франции почти одновременно появились две многотомные “Истории России”. Их авторами были П.-Ш. Левек и Н.-Г. Леклерк, которые по рекомендации Дидро были приглашены в Россию, где работали преподавателями в Кадетском корпусе. Обе “Истории” пользовались довольно широкой известностью у русских современников. Труд Леклерка вызвал развернутую критику одного из родоначальников русской историографии И. Н. Болтина, и уже поэтому отечественные историки никогда не забывали о Леклерке[45]. Врач по профессии, Леклерк в определенном смысле был человеком случайным в исторической науке. Его философские наблюдения в духе идей Просвещения часто были нарочитыми, исторические сравнения – надуманными. Глубокие замечания соседствовали с легкомысленными заявлениями и ошибками. Так, давая в целом панегирическую оценку Петру I, он в то же время разделял взгляд на его внешнюю политику, приведший к появлению “Завещания Петра Великого”[46].

П.-Ш. Левек (1736 – 1812) был человеком разнообразных дарований: гравер, гуманист, философ и моралист, историк[47]. Его “Российская история” признана самым значительным трудом по русской истории, написанным французским ученым эпохи Просвещения и сохранившим свое научное значение во Франции до последней четверти XIX в.[48] За научные заслуги Левек был принят в члены Академии надписей (1789), он преподавал историю в Collège de France.

Свою “Российскую историю” Пьер-Шарль Левек писал в Петербурге в 1773–1780 гг. Он преподавал французский язык и логику в Кадетском корпусе. В здании Кадетского корпуса (бывший дворец Меншикова), по-видимому, находилась и его квартира. “Именно в этом дворце Меншикова была написана эта история. Петр I часто приходил обедать в ту самую комнату, где я описывал его жизнь”[49], – такое примечание делает автор на одной из страниц своего труда.

После возвращения в Париж Левек готовил “Российскую историю” к изданию. Она вышла в пяти томах в 1782 г.[50]. Затем Левек издал “Историю различных народов, подчиненных русскому господству” в двух томах[51]. В предисловии к ней автор ответил критикам своей “Российской истории”, причем речь шла главным образом об освещении событий петровского времени. Это не случайно: содержание соответствующих глав “Истории” Левека в ряде случаев шло вразрез с “Историей Российской империи при Петре Великом” Вольтера, которая считалась своеобразным эталоном.

“Российская история” Левека выдержала во Франции еще три издания (1783, 1800, 1812). Два последних были расширены в разделах, посвященных XVIII в. В настоящей работе использовано издание 1800 г. (последнее прижизненное), в котором истории Петра I отведено более половины четвертого и половина пятого тома[52]. Лишь описание царствования Петра разделено в “Истории” Левека на отдельные “книги” (главы), что придает ему вид самостоятельного, законченного исследования.

П.-Ш. Левек считал себя первооткрывателем русской истории среди французов и имел на это право. Он был первым французским историком, работавшим в России с русскими источниками. Да и сами эти источники, как он замечает, стали достоянием науки лишь с 60-х гг. XVIII в., когда русские историки и ученые немцы взялись за освещение прошлого[53]. Заметим, что русские историки, о которых с уважением писал Левек – В. Н. Татищев, М. В. Ломоносов, М. М. Щербатов, – не шли в своих основных трудах далее освещения событий начала XVII в. Левек, представив систематическое изложение русской истории XVII и XVIII столетий, на полвека опередил своих русских коллег. Правда, ему, в отличие от российских историков, не приходилось поднимать архивную “целину”. Он пользовался в основном опубликованными материалами.

“Напрасно француз взялся бы сегодня писать историю России, оставаясь в Париже в своем кабинете или довольствуясь раскопками в наших самых обширных библиотеках. Он найдет только то, в чем заблудится и чем введет в заблуждение других”, – писал Левек в 1780 г. Это в целом верное замечание требует оговорок в отношении истории петровского времени – периода, который лучше других был известен французским современникам Левека. Но у историка, главным правилом которого было использование источников на языке оригинала, были все основания, чтобы отмахнуться от тяжеловесной компиляции Ж. Руссе де Мисси или легковесных писаний Ж. Лакомба. Этих своих предшественников Левек вообще не упоминает. Он лишь несколько раз ссылается на публикацию Е. Мовийона. Но обойти вниманием вольтеровскую “Историю Петра” Левек, конечно, не мог.

Ссылки на труд Вольтера и полемика со знаменитым предшественником в полной мере отражают отношение Левека к вольтеровской “Истории”. Немногочисленные прямые ссылки в тексте “Российской истории” касаются, главным образом, ярких высказываний Вольтера и любопытных подробностей, подлинность которых не вызывает у Левека сомнений. Со ссылкой на Вольтера он пишет о том, что Петр в пьяном виде угрожал шпагой своему другу Лефорту; упоминает о том, что английские купцы заплатили царю сто тысяч экю за право ввозить табак в Россию; цитирует известные слова Петра, сказавшего якобы, что Карл XII мнит себя Александром Македонским, но Дария он в Петре не найдет; приводит любопытные детали Прутского похода 1711 г.; сообщает анекдот о некоей польке, выдававшей себя за вдову царевича Алексея[54]. Таким образом, Левек признает в Вольтере талант исторического рассказчика, его умение блеснуть яркими фактами и цитатами.

Нередко Левек полемизирует с Вольтером, дополняя или уточняя его данные. Так, он справедливо оспаривает утверждение Вольтера, что Петр был назван наследником престола в завещании царя Федора Алексеевича[55]. Левек упрекает Вольтера в том, что тот под влиянием записок, присланных ему из России, исказил некоторые обстоятельства стрелецкого бунта 1682 г., поддавшись общей тенденции очернения царевны Софьи[56]. Левек уточняет вольтеровское описание клятвы русских и китайцев о сохранении вечного мира, сравнивая данные сочинения Ж.-Б. Дюгальда и соответствующего сочинения Г. Ф. Миллера[57]. В этих случаях собственные источниковедческие изыскания позволили историку поставить под сомнение авторитет Вольтера.

Автор “Российской истории” много раз указывает на фактические неточности Вольтера в описании событий Северной войны[58]. Левек считает, что этих ошибок можно было избежать, опираясь на “Журнал Петра Великого”, экстракт которого был прислан в Ферне знаменитому французу. Но в данном случае историк обвиняет в небрежности не Вольтера, а русских переводчиков “Журнала”, которые “работали невнимательно”. Левек, по-видимому, был наслышан о конфликтах Вольтера с его петербургскими помощниками. Он даже (со слов графа А. П. Шувалова) обвинил Миллера в недобросовестном подборе материалов для Вольтера, поскольку де ученый немец сам собирался писать историю Петра. Упреки Левека в адрес “русских переводчиков” не совсем справедливы. Во-первых, Вольтер писал первую часть своей “Истории Петра”, не дожидаясь присылки материалов из Петербурга. Во-вторых, знаменитый автор не всегда обращал внимание на такие “мелочи”, как количество пушек или число захваченных у врага знамен. В-третьих, Вольтер вообще не очень доверял русским источникам и предпочитал опираться на данные европейских авторов.

Левек обвиняет Вольтера в том, что тот скрывал некоторые известные ему неблаговидные поступки Петра, так как “писал для Елизаветы и не мог сказать всей правды”[59]. Но Левек при всей его добросовестности напрасно порицал Вольтера за то, что он утаил некоторые анекдоты о Петре I, сообщенные ему прусским королем Фридрихом II. В этом случае Вольтер проявил не только дипломатическое, но и критическое чутье, ибо сурово осуждавшие Петра рассказы прусского посланника фон Принтцена не соответствовали действительности.

Наконец, Левек не преминул указать на один явный вымысел Вольтера, который, желая прославить царя-законодателя, придумал “кодекс” Петра I[60].

Как уже отмечалось, Левеку пришлось защищать свой труд от нападок поклонников Вольтера[61]. Они упрекали новоявленного историка Петра I одновременно и в плагиате и в несогласии с Вольтером. Левек отвечал, что лишь общая тема и общие источники роднят его труд с вольтеровским: “Это невозможно, чтобы два автора, которые рассматривают один и тот же сюжет, не сталкивались бы в фактах и даже в их трактовке. ...Я использовал факты, на которые он (Вольтер. – С. М.) мне указывал, и я не забывал при этом сообщать читателю, что я ему ими обязан. Но я всегда заимствовал факты только после проверки их подлинности”[62].

В целом Левек высоко ценил труд Вольтера, ему импонировали философский подход и вольтеровская манера видения фактов, но к сообщаемым фактам он подходил строго критически.

Каковы источники, положенные П.-Ш. Левеком в основу исторического повествования о петровском времени? Ответить на этот вопрос довольно просто, поскольку автор постоянно делал ссылки на полях своего труда. Историк подчеркивает свою приверженность к русским документам. Левек был первым французским автором, который в изучении истории России отдавал предпочтение русским источникам и трудам русских авторов перед иностранными. Причем это предпочтение было основано не только на знании языка и (в определенной степени) страны и народа, но и на источниковедческом опыте. Это существенно отличало Левека не только от авторов компиляций, которые имели самое отдаленное представление о России, но и от Вольтера. Последний, заявляя на словах, что его труд основан на оригинальных русских документах, на самом деле больше доверял свидетельствам европейских авторов.

Конечно, о работе французского историка с архивами петровского времени говорить не приходится. Хотя знакомство Левека с князем М. М. Щербатовым, разбиравшим архив Кабинета Петра Великого, могло иметь в этом отношении практическую пользу. Зато опубликованные в России источники были использованы Левеком в полной мере. В первую очередь речь идет об изданиях того же князя Щербатова, впервые опубликовавшего широкий круг источников петровского времени, которые, по его словам, могли бы быть “добрым руководством тем, которые предпримут писать историю сего государя”. Необычайно добросовестный издатель и историк, Щербатов дополнил эти публикации архивными документами, снабдил историческими примечаниями и комментариями. Стараниями российского историографа увидел свет ряд уже имевшихся, но недоступных для русских читателей сочинений о Петре I. Левек высоко ценил труды М. М. Щербатова, отмечая, что “большое знание истории своей страны и его связь с архивами придают его свидетельству большой вес”[63]. Не будет преувеличением сказать, что корпус источников и сочинений о Петре I, изданный Щербатовым, составляет источниковедческую основу “петровской” части “Российской истории” Левека. Первое место среди этих изданий по праву принадлежит “Журналу, или Поденной записке ...Петра Великого” (СПб., 1770, ч. 1; 1772, ч. 2) Левек постоянно опирался на него при описании событий Северной войны. Даже при освещении визита Петра I в Париж французский историк использовал не хронику и слухи, которые сообщали парижские и голландские газеты, а “Обстоятельный журнал о вояже... Его Величества”, извлеченный Щербатовым из “Кабинетской архивы” и приложенный к “Журналу... Петра Великого”. Высоко оценивал Левек и источниковедческие качества “Истории императора Петра Великого” Феофана Прокоповича (СПб., 1773). В ней историк нашел оригинальные материалы для описания стрелецкого бунта, из нее почерпнул биографию Мазепы. Были известны историку и “Тетради записные всяким письмам и делам” (СПб., 1774), представляющие собой публикацию писем и бумаг царя с обширными примечаниями Щербатова. Как отмечал Левек, Петр “делал точные заметки обо всех своих намерениях, обо всех проектах, обо всех письмах, которые он писал; сборник этих заметок уже опубликован”[64]. Однако французский ученый больше тяготел к интерпретации повествовательных материалов, поэтому указы царя и его письма мало использованы в “Российской истории”. Зато особым вниманием Левека пользовалась книга “Житие и славные дела Петра Великого” (СПб., 1774. Т. 1–2). Неизвестно, знал ли Левек, что автором книги был сербский историк Захария Орфелин. Но, по словам Левека, “автор следовал хорошим запискам, и книга в общем очень надежна”. (Орфелину помогал в подборке материала такой знаток истории петровского времени, как Г. Ф. Миллер.) К тому же, продолжал Левек, “в санкт-петербургском издании князь Щербатов установил своими замечаниями места, где этот писатель заблуждался”[65]. “Житие Петра Великого”, несомненно, было одной из лучших биографий царя среди изданий XVIII в., но автор допускал иногда неточности. Так, он растянул описание событий стрелецкого бунта (“Хованщины”) до 1685 г., и его ошибку повторил Левек.

Кроме этих основных изданий в “Российской истории” Левека были использованы “Рассуждение о причинах Свейской войны” П. П. Шафирова (СПб., 1717), книга Г. З. Байера “Краткое описание всех случаев, касающихся до Азова” (СПб., 1738), статьи Г. Ф. Миллера и А. Ф. Бюшинга. Переиздание своего труда автор дополнил материалами книги Я. Я. Штелина “Подлинные анекдоты Петра Великого” (М., 1786). Левек был, по-видимому, знаком с Н. И. Новиковым и пользовался материалами его “Древней Российской Вифлиофики” (СПб., 1773–1775, ч. 1–10). В “Российской истории” несколько раз уважительно цитируется “Антидот”, приписываемый Екатерине II (Amsterdam, 1770).

Многочисленные записки иностранцев также не прошли мимо внимания Левека, но они воспринимались как вспомогательные материалы. Сочинение Ф. И. Страленберга “Северная и восточная часть Европы и Азии”, “Записки о Московии” де ла Невилля, “Дневник” И. Г. Корба, “Путешествия” У. Кокса, “Записки” англичанина П. Г. Брюса, “Записки” Х. Г. Манштейна – вот неполный перечень таких источников. Известное сочинение Ф. Х. Вебера “Преобразованная Россия” широко цитируется в работе Левека под тем названием, как оно впервые вышло на французском языке без указания автора: “Mémoires pour servir à l’histoire de l’Empire Russien sous le règne de Pierre le Grand... Par un ministre étranger. (La Haye, 1725). Заметим, что большинство из этих записок либо было запрещено в России XVIII в., либо пользовалось дурной репутацией. Левеку приходилось, например, защищать достоверность сообщений Корба, он считал вполне вероятными нелицеприятные подробности о Петре I, сообщаемые У. Коксом и П. Г. Брюсом, а вот к сообщениям своего соотечественника де ла Невилля историк относился с недоверием[66].

Уже сам подбор источников, как и отношение к предшественникам, выдают в Левеке требовательного исследователя, привыкшего к критике источника, к сопоставлению различных свидетельств. Правда, черновая критическая работа остается вне поля зрения читателей “Российской истории”. Автор тяготеет к гладкому и связному изложению деяний. Свои исследовательские приемы он раскрывает лишь в особых случаях, когда вступает в полемику с другими авторами или защищает свое оригинальное мнение. Вот критики упрекнули его в том, что он указал численность русского войска, окруженного на Пруте, в 38 тыс. человек, в то время как Вольтер писал о 22 тыс. Это произошло потому, объясняет историк, что в “Журнале” сам Петр I указывает цифру 38246 человек, а в “Манифесте” о коронации Екатерины Алексеевны называется 22 тыс. Конечно, чем значительнее был перевес турецкой армии, тем ярче рисуется героизм защитников русского лагеря. Вольтер выбирает последнюю цифру. Левек же предпочитает данные “Журнала”. Он считает, что этот источник более точен, он составлен по горячим следам событий и, в отличие от “Манифеста”, призванного возвеличить “мужество” будущей императрицы, не преследует прямых политических целей[67].

Левек считает, что историки Петра были слишком пристрастны к царевне Софье, они охотно повторяли придворную клевету. Сам Левек был склонен верить “Истории” Феофана Прокоповича, который, опираясь на оригинальные источники, не считал Софью прямой виновницей стрелецких бунтов[68].

Левек был одним из первых авторов, сообщивших о знаменитом письме Петра I в Сенат с берегов Прута. Суть письма в том, что царь приказывает сенаторам не подчиняться его указам, если он попадет в плен, и (самое главное!) в случае его гибели предписывает выбрать между собой достойнейшего в наследники престола. Спор о подлинности этого письма идет уже не одно столетие[69]. Свидетельство Левека содержит дополнительный штрих к истории этого письма: “Я узнал эту историю (cette anecdote) в России из уст человека образованного и правдивого, который видел оригинал письма: эта история была мне подтверждена князем Щербатовым, архивистом Сената, у которого я из-за скромности не попросил копии”[70]. Эти слова не позволяют согласиться с мнением Н. И. Павленко, который рассматривает письмо как вымысел Я. Штелина, впервые опубликовавшего его в “Подлинных анекдотах”.

Примером тонкого источниковедческого анализа может служить изложение дела царевича Алексея[71]. Левек был склонен к морально-психологической трактовке исторических документов и в данном случае, кажется, преуспел.

Впрочем, у Левека-источниковеда можно заметить и слабости, отчасти объяснимые общим состоянием исторической науки того времени. Так, он почти не проявил внимания к частично опубликованному в то время эпистолярному наследию Петра. Анализ законодательных актов также занимает в труде историка очень скромное место. Были у Левека и явные ошибки. Например, он приводит как достоверные уже не раз упомянутые нами анекдоты о Петре, приписываемые прусскому посланнику М. Л. фон Принтцену и предоставленные Фридрихом II Вольтеру. Описывая черты характера и личной жизни Петра, Левек недостаточно критически воспроизводил некоторые анекдоты Я. Штелина. Например, рассказ о том, что французский архитектор Ж.-Б. Леблон был избит царем, отчего заболел и умер, не соответствует действительности. Но примеров такого рода в работе Левека немного.

В центре исторического повествования П.-Ш. Левека всегда находится деятельность монарха, особенно если речь идет о Петре I, который изменил свою страну и свой народ, сделал Россию знаменитой. И все-таки призыв Вольтера заменить историю королей и битв историей народов и нравов не прошел мимо внимания Левека. Проблематика его труда выглядит более полной и уравновешенной по сравнению с его предшественниками. Военная история и вопросы внешней политики уже не господствуют безраздельно, они в большей степени уравновешены описаниями реформаторской деятельности царя. Можно сказать, что главной целью изучения петровского времени для Левека было постижение смысла русской истории, проникновение в характер и нравы русского народа[72].

В “Истории” Левека отчетливо звучит идея преемственности древней и новой, реформированной Петром I России. Эта мысль, как мы видели, уже высказывалась вскользь некоторыми французскими авторами, ее поддержала и Екатерина II в своем “Антидоте”[73]. Для Левека эта идея принципиально важна, ибо он видел цель всего своего труда в том , чтобы опровергнуть господствующую точку зрения, что “Петр I, взойдя на трон, увидел вокруг себя лишь пустыню, населенную дикими животными, из которых он сумел сделать людей”[74]. Историк показывает, что предшественники Петра – Алексей Михайлович, Федор Алексеевич, царевна Софья – уже проводили политику просвещения, сближения с Европой. “... Алексей начал поднимать угол завесы, которая держала его подданных во тьме невежества. Петр I, его сын, хотел разорвать ее одним махом. Это было средство стать скорее ослепленным, чем просвещенным светом, блеск которого ни глаза Петра, ни глаза его народов не были еще готовы выдержать”[75], – писал Левек, и в его словах слышится скепсис в отношении петровских средств просвещения. Высокая оценка правления царевны Софьи также отличает труд Левека и роднит его с “Антидотом”, на который автор прямо ссылается[76].

История Северной войны описывается у Левека с точки зрения участия в ней России, поэтому в книге отсутствует назойливое описание европейских (особенно польских) событий, которым грешили многие французские предшественники автора. Жизненная необходимость выхода России к Балтике, как коренная причина Северной войны, не вызывает у историка никаких сомнений. Он видит глубокую историческую правоту во внешней политике Петра I и даже не считает необходимым оправдывать некоторые неуклюжие дипломатические шаги русского царя в начале Северной войны[77]. Основные сражения охарактеризованы Левеком коротко и ясно, с точным указанием соотношения сил, хода и результатов. Вдаваясь в описание хитросплетений европейской политики в конце Северной войны, историк последовательно отстаивает правоту Петра I в его отношениях с союзниками и со шведским королем. В отличие от многих французских авторов Левек не разделял опасений, возникших в связи с “прорывом” России в Европу.

Мирные сюжеты постепенно занимают в левековской истории петровского времени все более заметное место, что отражает реальную эволюцию государственной деятельности Петра. Нельзя сказать, что внутренняя политика царя была изучена Левеком последовательно и полно, но многие меры такого рода не просто названы, но и проанализированы историком. Так, он вслед за самим Петром видит определенный положительный смысл в законе о единонаследии 1714 г., отмечая при этом, что он защищал не только интересы дворян, но и крепостных, которые у богатых хозяев всегда менее угнетены, чем у бедных. Но с другой стороны, историк отмечает, что закон этот ставил в неравное положение наследников, выбравших разные сферы деятельности. Те, кто шел в военную службу, имели преимущество перед гражданскими чиновниками, а обратившиеся к торговле и к предпринимательству притеснялись более других. Люди не имели равного права по своей воле распорядиться заработанными средствами, потратить их на приобретение недвижимости. Такую практику Левек категорически осуждает[78].

Историк неоднократно указывал на крайне тяжелое положение народа в царствование Петра I. “Между тем народ стонал под тяжестью налогов, армия не получала жалованья; тысячи людей, занятых на строительстве Петербурга, гибли от нищеты; дороговизна жизненных припасов заставляла страдать все слои народа; монарх платил за продовольствие и амуницию для армии дороже, чем они стоили на рынках”[79]. Окружение Петра наживалось на этом. Меншиков, Апраксин, Брюс, Кикин и другие сподвижники царя “расхищали государство”. Петр пытался бороться со злоупотреблениями: наказывал особо отличившихся воров, привлекал офицеров гвардии в качестве судей, учредил фискалов. Но эти меры мало помогали народу. “Придворные душили слабого (человека) одной рукой, а другой – закрывали глаза монарху”[80].

В последние годы Северной войны преобразовательская деятельность Петра заметно оживилась: никогда он не издавал столько законов, никогда не создавал столько новых учреждений, отмечает историк. Внимание Левека привлекает перепись населения и введение подушной подати. Историк считает несправедливой введенную Петром систему налогообложения, продолжающую существовать в России, так как она не учитывает разницу реальных доходов людей. Все без различия платят одну и ту же сумму денег, а в результате получается, что крестьяне конкретного района, принадлежащие конкретному помещику, платят гораздо больше, чем другие, живущие в других условиях[81]. Петровская Табель о рангах 1721 г., напротив, заслуживает похвалы автора, которому очень импонирует положенный в ее основу принцип выслуги. “Никогда, быть может, никакое монаршее установление не было столь благоприятно для талантов и для их появления”[82]. Получить дворянство за службу родине – это гораздо достойнее, чем покупать его за золото, считает французский историк. Левек отмечает факт создания коллегий, способствовавших развитию промышленности и торговли.

В плане усиления самодержавной власти рассматривается Левеком реформа управления русской церковью, ликвидация патриаршества. Эти меры не вызывают у историка конца XVIII в. такого восторга, как у Вольтера.

П.-Ш. Левека, известного философа-моралиста своего времени, не могло не привлечь дело царевича Алексея. Ему он целиком посвящает шестую “книгу” истории петровского времени. В основе исследования лежат официальные документы, опубликованные еще при Петре I. Но автор не только цитирует и пересказывает их, как делало большинство его предшественников, за исключением Вольтера, но и анализирует их, пытается взглянуть на них по-новому. Привлекает он и неофициальные материалы, опубликованные Бюшингом и повторенные в записках Кокса, а также записки Брюса, выдававшего себя за участника трагических событий.

В данном случае Левек считает необходимым внимательно рассмотреть характер человека, который оказался жертвой этого громкого дела и был очернен победителем и его приспешниками. Анализ официальных материалов приводит автора к заключению, что царевич Алексей был человеком слабым, но неспособным к преступлению. Все обвинения были построены на разговорах, слухах, сплетнях. Со стороны царевича и его единомышленников не было никакого преступного действия. Историк отмечает коварные, инквизиторские формы ведения процесса. Судьи буквально изматывали царевича своими вопросами. Сам характер признаний царевича наводил исследователя на ряд недоуменных вопросов. Не были ли эти признания продиктованы, вырваны, выколочены? Имело ли место плохое обращение с царевичем, применялись ли пытки? Со всей определенностью Левек не мог ответить на эти вопросы. Секретнейшие документы, подтверждающие его подозрения в отношении пыток, были впервые доверены лишь историку середины XIX в. Н. Г. Устрялову. Царевич был человеком слабым, но он не мог быть врагом самому себе, полагал Левек. “Эти откровения о своих самых сокровенных мыслях, о своих беглых мечтах, которые он делал судьям, упорно стремившимся его погубить, носят характер глупой неосторожности или признания, вырванного силой”[83]. Некоторые ответы Алексея настолько противоестественны, например его похвалы Меншикову, что кажутся историку продиктованными.

Мы не знаем, насколько подозрения историка о жестоких средствах следствия опирались на устное предание. Как показывает публикация Ламберти, слухи о том, что сам Петр пытал своего сына, ходили в Европе, а мнение о насильственной смерти царевича, расходящееся с официальной версией, было в Европе господствующим. Об этом писал в своих письмах Вольтер, об этом пишет и Левек: “Вся Европа полагала, что этот несчастный принц принял насильственную смерть, и это мнение не лишено оснований”[84]. Левек приводит две неофициальные версии смерти царевича. Одна, сообщенная Бюшингом, опирается на свидетельства придворной дамы Екатерины I, якобы готовившей тело царевича к погребению и утверждавшей, что Алексей был обезглавлен. Другая опирается на воспоминания Брюса, удостоверявшего, что он сам доставил от аптекаря “сильную микстуру”, прекратившую жизнь царевичу. Левек не скрывает своего возмущения поведением Петра во время следствия: царь приказал высечь розгами свою бывшую жену, он обещал помиловать сына, но не сдержал своего слова, он был причастен к инквизиторским допросам Алексея. “Петр радовался посреди этих ужасов так, как если бы он избежал большой опасности”[85]. Предшественник Левека Вольтер восхищался тем, что Петр не приказал казнить Алексея своей властью, а отдал его на суд “нации”. Левек не разделяет искусственного одушевления фернейского мудреца и справедливо полагает, что процесс царевича Алексея не мог не закончиться трагически. Для того, чтобы полностью исполнить планы царя о лишении старшего сына права наследования престола, “надо было, чтобы Алексей умер”[86].

Личность Петра I, по мнению Левека, не подлежит однозначной оценке. Историк находит в царе множество отталкивающих черт. Например, юный царь со своими “потешными” вместо учений устраивает настоящие бои, во время которых гибнут солдаты. Левек далек от одобрения такого “гладиаторского зрелища”. Царь был жесток, и то, что он принимал жестокость за справедливость, ничуть его не оправдывает в глазах историка. Левек не раз проводит аналогию между Петром и Иваном Грозным. Игра Петра в “князя-кесаря” напоминает историку действия Ивана Грозного, который тоже делал вид, что отказывается от высшей власти в государстве. Даже дружба царя бывала ужасной: “в запальчивости он забывал свои привязанности и оказанную ему службу, и свое положение, и себя самого. В гневе, в пьянстве он бил своих друзей, и когда они болели от полученных ударов, он посылал им врача, он их посещал и утешал”[87]. Это был “действительно великий человек”, но “странный и своеобразный, добрый и жестокий, гуманный и дикий, грозный и доступный народу”[88].

Левек сообщает различные версии о причине смерти Петра I: здесь и версия Г. Ф. Бассевича о простуде царя, полученной во время крещенской службы у иордани; и легенда Я. Штелина о царе, спасавшем матросов с терпящего бедствие корабля и смертельно простудившемся; и слухи, что царь умер от яда стараниями жены и Меншикова; и, наконец, приговор из записок У. Кокса: “от постыдной болезни”.

Левек прекрасно понимал значение общей оценки деятельности Петра I для истории России. Поэтому он не сводит эту оценку к характеристике личных качеств царя. Он вовлекает своих читателей в тот историко-философский, общественно-политический спор, который вели французские просветители о Петре I, о целях, методах и результатах его реформ, об историческом прогрессе. Крайние взгляды на Петра в этом споре, как мы видели, высказали Вольтер и Руссо. Другие высказывания находились в широком диапазоне между этими двумя крайностями. Левек разделял веру Вольтера в исторический прогресс и считал, что успехи России в XVIII в. являются лучшим тому доказательством. Но, в отличие от Вольтера и его верных последователей, Левек видел источник прогресса не в Петре I, а в самом русском народе. “Удивленные успехами русских говорят, что они были цивилизованы Петром I; я сказал бы скорее, что он им указал дорогу и что они пошли по ней сами, несмотря на правление этого монарха”[89]. Изучение русской истории позволило Левеку оспорить тезис о русских, как о незрелом, второсортном народе: “русские давно клонились к тому, чтобы цивилизоваться”[90].

Историк согласен с Вольтером, что Петр был героем и великим человеком. Но великий человек имел в его глазах и великие недостатки. Более того, сам путь и средства цивилизации, избранные царем, кажутся Левеку далекими от идеала. Он близок к Руссо в том, что упрекал Петра в слепом копировании других народов, в презрении к нравам и обычаям своего народа. Петру “быть может, справедливо отказывают в гениальности, поскольку, желая преобразовать свою нацию, он умел только подражать другим народам”[91]. Возможно, предполагает историк, русские и без Петра стали бы тем, кем они стали сегодня. Левек склоняется к тому, что сам ход вещей и добрый пример могли бы произвести в России благотворные перемены. Он соглашается с мнением Э. Кондийяка, что “народы Европы, плохо управляемые и развращенные, могли лишь завести его (Петра. – С. М.) в заблуждение. Их учтивость и искусство были не тем, что нужно русским”[92].

Левек не отрицает того, что русские извлекли некоторую пользу из общения с европейцами, но он уверен, что у русского народа есть все необходимое для самостоятельного развития. Со знанием дела историк разоблачает стереотипы, сложившиеся у европейцев по той причине, что русские не похожи на европейские народы. Говорят, что русский – раб, покорный и апатичный, “но если его лучше рассмотреть, узнаем, что он ловкий и умный”. Говорят, что русский глупый, но “разве не русские дворяне так похожи на французов” (в устах француза это комплимент!). У русского, говорят, душа рабская, но “русские дворяне имеют живое чувство свободы. (Заметим, что общение с такими людьми, как М. М. Щербатов, давало автору все основания так заявлять.) Утверждают, что русские лишены гения, но у них был Ломоносов. “Достаточно его одного, чтобы прославить целый век”[93]. Левек приводит множество имен одаренных русских людей: А. П. Сумароков, граф А. П. Шувалов, С. П. Крашенинников, И. П. Кулибин и др. Историк отмечает замечательное мастерство и сноровку русских ремесленников (“тульские стальные изделия не уступают английским”) и крестьян, каждый из которых сам себе столяр, кузнец, печник и сапожник. Чего же не достает русским для полной реализации их способностей? Левек отвечает: свободы. “Они сравняются или превзойдут своей промышленностью свободные народы, если когда-нибудь достигнут свободы”[94]. Деспотизм и крепостничество – вот главные препятствия на пути прогресса в России. В стране почти нет третьего сословия. “А что было бы, если бы Декарт, Буало или Мольер родились бы в рабстве?” – риторически вопрошает автор.

Петр I, заботившийся о просвещении русских, в то же время создавал дополнительные препятствия на пути развития страны. Левек утопически полагал, что царь, перед которым все склонялись и дрожали, мог бы найти лучшее применение своему деспотизму, заставив дворянство освободить крестьян. Но Петр, напротив, усилил оковы рабства введением подушной подати и рекрутских наборов[95].

В итоге Петр I у Левека изображен как контрастная фигура. В нем, кажется, представлены два различных человека. “Одному мы не можем отказать в самых справедливых похвалах, другой достоин порицания потомков”[96]. Но суд потомков должен быть снисходительным, заключает автор: Петр “хотел блага, он достоин признательности людей; он часто ошибался, надо его пожалеть”[97]. Но в издании 1800 г. историк добавил следующий критический пассаж: “Он (Петр) снискал уважение тех, кто рассматривал только его намерения, и порицание тех, кто останавливался только на его средствах их воплощения...”[98]

Создавая свою “Российскую историю”, П.-Ш. Левек рассчитывал на русских читателей: “Я рассматривал образованных русских как своих истинных судей, и я узнал, что их суждения по отношению ко мне были благоприятными”[99]. Автор не ошибся в своих расчетах: его труд имел самое широкое распространение в русском просвещенном обществе, использовался в учебных целях[100]. “Российская история”, хотя и не была переведена целиком на русский язык, несомненно, способствовала распространению либерально-просветительских взглядов на русскую историю. Один из первых французских биографов Левека отмечал, что труд историка “остался классическим в России”[101].

Не могли не вызвать отклика в русском обществе и левековские оценки Петра I. Первый биограф и панегирист царя И. И. Голиков упрекал Левека в том, что он поверил сомнительным рассказам о жестокости Петра и приписал царю черты Нерона и Калигулы. По словам Голикова, “не можно некоторых из их (Левека и Кокса) мест и читать без чувствования к их крайнему пристрастию отвращения”[102]. Хорошо известен отзыв Н. М. Карамзина, писавшего в “Письмах русского путешественника”: “Всего же более не люблю его (Левека. – С. М.) за то, что он унижает Петра Великого...”[103]. За этими словами Карамзина следовал целый манифест русского “западника”, верящего в единый путь прогресса для всего человечества. Это писал молодой Карамзин, увлеченный идеями Просвещения и собиравшийся создать “Похвальное слово Петру Великому”. Зрелый Карамзин в “Записке о древней и новой России” выдвинул в адрес Петра ряд обвинений, очень созвучных высказываниям Левека. К ним российский историограф пришел без подсказки Левека, но, как и Левек, в результате серьезных занятий русской историей.

Выход в свет “Истории государства Российского” Н. М. Карамзина снизил общественный интерес к труду Левека. Еще раньше И. И. Голиков, опубликовав огромное количество писем и указов Петра, подняв большие пласты архивного материала, снабдил своих соотечественников колоссальным фактическим материалом по истории петровского времени, далеко опередил в этом отношении Левека. Но систематическое, критическое, связное изложение истории петровского времени русским читателям после Левека смогли предложить лишь в середине XIX в. Н. Г. Устрялов и С. М. Соловьев.

Французская историография XVIII в. внесла выдающийся вклад в изучение реформ Петра I. Она проделала длинный путь от тяжеловесных и “сырых” компиляций до подлинно научных трудов. “Истории” Вольтера и Левека оказались непревзойденными образцами просветительской историографии Петра I. Их новаторство проявилось в философском, концептуальном подходе к прошлому, в умении подняться над грудой исторических фактов и увидеть историческое явление в его сущностных чертах. Историки-просветители на материале петровского времени поставили вопрос о необходимости изучения не только деяний монарха, но и жизни государства и общества, культуры и нравов.

Лучшие представители французской историографии продемонстрировали высокую требовательность к источникам, их умелую интерпретацию. Левек пришел к выводу о необходимости обращения к оригинальным русским источникам для достижения существенных научных результатов. Но в сфере источниковедения французские авторы были ограничены, пользуясь лишь переводами и публикациями, не имея возможности обращаться к архивным материалам. В этой области их русские коллеги (Щербатов, Миллер, Голиков) имели явное преимущество. Зародившиеся в XVIII в. культурные и научные контакты между Францией и Россией были важной основой успехов французских историков в изучении реформ Петра I.

[1] См.: Минцлов Р. Петр Великий в иностранной литературе. СПб., 1872; Шмурло Е. Ф. Петр Великий в оценке современников и потомства. СПб., 1912 (то же: Журнал Министерства народного просвещения. 1911. № 12); Он же. Вольтер и его книга о Петре Великом. Прага, 1929; Шанский Д. Н. Французская историография феодальной России. М., 1991.

[2] Шмурло Е. Ф. Указ. соч. // Журнал Министерства... С. 221.

[3] Le Clerc N.-G. Histoire phisique, morale, civile et politique de la Russie ancienne. Paris, 1783. T. 1–3; Idem. Histoire phisique, morale, civile et politique de la Russie moderne. Paris, 1783–1790. T. 1–3; Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка, сочиненныя генерал майором Иваном Болтиным. СПб., 1788. Т. 1–2.

[4] Buchet P.-F. Abrégé de l’Histoire du Czar Peter Alexiewitch... Paris, 1717.

[5] Mémoires en forme de Manifeste sur le procez criminel jujé et publié à St. Pétersbourg en Moscovie... Nancy, 1718; см.: Губерти Н. В. Записки о розыске и суде над царевичем Алексеем Петровичем, изданные на французском языке // Историко-литературные и библиографические материалы. СПб., 1887. С. 9–15.

[6] Nеstesuranoi I. Mémoires du règne de Pierre le Grand... La Haye, 1725–1726. T. 1–4.

[7] Минцлов Р. Указ. соч. С. 42–43.

[8] Mémoires pour l`histoire de Russie par Voltaire. Tom II. Bibliothèque de Voltaire, arm. 5, № 242. F. 30–31; примечание имеется и в новейшей публикации «Записок Вильбуа», однако в ней до неузнаваемости искажена фамилия барона Г. Гюйссена. См.: Вопросы истории. 1991. № 12. С. 201–202.

[9] См.: Туманский Ф. О. Собрание разных записок... СПБ., 1787–1788. Ч. 3, 8.

[10] Минцлов Р. Указ. соч. С. 43. Руссе де Мисси был также составителем и автором многотомного “Исторического собрания актов, договоров, меморандумов и трактатов…” (Гаага, 1728–1755), в котором по заказам из Петербурга публиковались документы, разъяснявшие русскую политику, поднимавшие авторитет России среди европейских держав. См.: Копанев Н. А. О первых изданиях сатир А. Кантемира // XVIII век: Сб. 15. Л., 1986. С. 149.

[11] “Записки” переиздавались на французском языке в 1728–1730, 1739, 1740 гг., были переведены на английский, немецкий, итальянский, голландский и польский языки. См.: Mohrenshildt D. S. Russia in the intellectual life of eighteenth century France. New York, 1936. P. 206; Гольдберг А. Л. Дореволюционные издания по истории СССР в иностранном фонде Гос. публ. библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Л., 1966. Вып. 2. С. 11.

[12] Nestesuranoi I. Mémoires... Seconde édition. Amsterdam, 1729. Avertissement.

[13] См.: Mémoires de Trévoux. 1725, septembre; Journal des savants. 1726, juillet; 1727, août.

[14] (Lohenstein J. H.) Des Grossen Herrens, Czaars... Petri Alexiewix... Leben und Thaten. Franckfurt und Leipzig, 1710. An der Leser. S. 1–2.

[15] Nestesuranoi I. Mémoires... La Haye, 1726. T. 3. P. 547–550.

[16] Grand dictionaire universel du XIX siècle. Par P. Larousse. T. 10. Paris, s. d. P. 523.

[17] Voltaire. Correspondance. T. 1. № 235; Альбина Л. Л. Источники “Истории Российской империи при Петре Великом” Вольтера в его библиотеке // Проблемы источниковедческого изучения рукописных и старопечатных фондов. Л., 1980. Вып. 2. С. 162–163.

[18] Nestesuranoi I. Op. cit. T. 3. P. 271.

[19] Nestesuranoi I. Op. cit. La Haye, 1726. T. 2. P. 425.

[20] Nestesuranoi I. Op. cit. T. 2. P. 557.

[21] См.: Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л., 1991. С. 49, 103–104.

[22] Nestesuranoi I. Op. cit. T. 4. P. 394–395.

[23] Ibid. T. 3. P. 97.

[24] См.: Десне Р. Московия, Россия, московиты, россияне и русские в текстах Вольтера // Вольтер и Россия. М., 1999.

[25] Lamberty G. Mémoires pour servir à l’histoie... La Haye, 1724–1734. T. 1–12.

[26] Ibid. T. 11. P. 92–164.

[27] Русский архив. 1907. № 7. С. 315–316.

[28] Lamberty G. Op. cit. P. 162.

[29] См.: Русский архив. 1907. № 7. С. 329.

[30] (Mauvillon E.) Histoire de Pierre I, surnommé le Grand... T. 1–3. Amsterdam, Leipzig, 1742; В настоящей работе использовано издание 1742 г. в одном томе, богато украшенное гравюрами. В экземпляре, хранящемся в Музее книги Российской государственной библиотеки, под посвящением имеется автограф Мовийона.

[31] Mottley J. The History of the life of Peter I… London, 1739. Vol. 1–3.

[32] Mottraye. Voyages en diverses provinces et places de la Prussie…, de la Russie… La Haye, 1732.

[33] См.: Robel G. Deutschen Biographien Peters des Grossen aus dem 18. Jahrhundert // Russen und Russland aus deutschen Sicht. Muenchen, 1987. Reihe A. Bd. 2.

[34] Mauvillon E. Op. cit. P. 5.

[35] Mauvillon E. Op. cit. P. 314.

[36] Lacombe J. Histoire des révolutions de l’empire de Russie. Paris, 1760.

[37] См.: Mohrenshildt D. S. Op. cit. P. 211; Алексеев М. П. Вольтер и русская культура XVIII в. Вольтер: Статьи и материалы. Л., 1947. С. 24–25.

[38] Шанский Д. Н. Указ соч. С. 22.

[39] Lacombe J. Op. cit. Avertissement.

[40] Lacombe J. Op. cit. P. 102–103.

[41] Lacombe J. Op. cit. P. 358.

[42] Ibid. P. 338.

[43] Lacombe J. Abrégé chronologique de l’histoire du Nord... Paris, 1762. T. 1.

[44] Алексеев М. П. Указ. соч. С. 24–25.

[45] См.: Шанский Д. Н. Из истории русской исторической мысли. И. Н. Болтин. М., 1983.

[46] См.: Le Clerc N.-G. Histoire phisique, morale, civile et politique de la Russie ancienne. Paris, 1784. T. 3. P. III–IV, 121–123, 594–612.

[47] Mazon A. Pierre-Charles Levesque humaniste, historien et moraliste // Revue des études Slaves. 1963. T. 42. P. 7–66; см. также биографический очерк, подготовленный праправнуком историка: Pétigny de Saint-Romain X. Notice biographique sur Pierre-Charles Lévesque. Blois, 1964; Сомов В. А. П.-Ш. Левек – протеже Дидро и историк России // Отношения между Россией и Францией в европейском контексте (в XVII-XX вв.) История науки и международные связи. М., 2002. С. 71-81.

[48] Mohrenshildt D. S. Op. cit. P. 102, 227; Сомов В. А. Книга П.-Ш. Левека “Российская история” (1782 г.) и ее русский читатель // Книга и библиотеки в России в XIV – первой половине XIX в. Л., 1982. С. 99; Он же. Французская “Россика” эпохи Просвещения и русский читатель // Французская книга в России в XVIII в. Л., 1986.

[49] Levesque P.-Ch. Histoire de Russie. Hambourg et Brunswick, 1800. T. 4. P. 420.

[50] Levesque P.-Ch. Histoire de Russie. Paris, 1782. T. 1–5.

[51] Levesque P.-Ch. Histoire de différents peuples soumis à la domination des Russes. Paris, 1783. T. 1–2.

[52] Levesque P.-Ch. Histoire de Russie. Hambourg et Brunswick, 1800. T. 4.–5. Существует совершенно идентичное парижское издание 1800 г.

[53] Levesque P.-Ch. Histoire de Russie. T. 1. P. VIII.

[54] Levesque P.-Ch. Histoire de Russie. T. 4. P. 262, 267, 347, 414–415, 416, 418, 424, 429; T. 5. P. 9–10.

[55] Levesque P.-Ch. Op. cit. T. 4. P. 204.

[56] Levesque P.-Ch. Op. cit. T. 4. P. 208–209.

[57] Ibid. P. 243–244.

[58] Ibid. P. 299, 303, 320-321, 363, 378.

[59] Ibid. P. 272; T. 5. P. 194–195.

[60] Ibid. T. 5. P. 158.

[61] См.: Reflexions sur l’histoire de Russie par M. Levesque // Mercure de France. 25 janvier 1783.

[62] Levesque P.-Ch. Histoire des différents peuples... T. 1. P. XVI–XVIII.

[63] Levesque P.-Ch. Histoire de Russie. T. 4. P. 204.

[64] Ibid. P. 468.

[65] Ibid. P. 381.

[66] Levesque P.-Ch. Op. cit. T. 4. P. 209.

[67] Levesque P.-Ch. Histoire des différents peuples... T. 1. P. VIII–XII.

[68] Levesque P.-Ch. Histoire de Russie. T. 4. P. 209.

[69] См.: Павленко Н. И. Петр Великий. М., 1990. С. 347–358.

[70] Levesque P.-Ch. Histoire de Russie. T. 4. P. 410.

[71] Ibid. T. 5. P. 1–73.

[72] См.: Levesque P.-Ch. Op. cit. T. 5. P. 137–161.

[73] См.: Осмнадцатый век. М., 1869. Кн. 4. С. 383, 424.

[74] Levesque P.-Ch. Op. cit. T. 1. P. 56.

[75] Levesque P.-Ch. Op. cit. T  4. P. 108.

[76] Ibid. P. 231–232.

[77] Ibid. P. 290.

[78] Levesque P.-Ch. Op. cit. T. 4. P. 457–459.

[79] Ibid. P. 459.

[80] Ibid. P. 462.

[81] Ibid. T. 5. P. 91–92.

[82] Ibid. P. 93.

[83] Levesque P.-Ch. Op. cit. P. 56.

[84] Levesque P.-Ch. Op. cit. T. 5. P. 63.

[85] Ibid. P. 41.

[86] Ibid. P. 66.

[87] Ibid. T. 4. P. 467–468.

[88] Levesque P.-Ch. Op. cit. T. 5. P. 161.

[89] Ibid. P. 137.

[90] Ibid. P. 137–138.

[91] Ibid. P. 137.

[92] Levesque P.-Ch. Op. cit. P. 142.

[93] Ibid. P. 148.

[94] Ibid. P. 154.

[95] Levesque P.-Ch. Op. cit. T. 5. P. 155.

[96] Ibid. P. 159.

[97] Ibid. P. 161.

[98] Ibid. P. 194.

[99] Ibid. T. 1. P. IV; см. также: T. 5. P. 16.

[100] См.: Сомов В. А. Книга П.-Ш. Левека…

[101] Biographie universelle, ancenne et moderne. Paris, 1819. T. 24. P. 374.

[102] Голиков И. И. Деяния Петра Великого. М., 1788. Ч. 6. С. 153.

[103] Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. М., 1980. С. 353.