Французский ежегодник 2007. М., 2007. С. 34-54.

«Я это все, конечно, понимаю
как обостренье классовой борьбы».
Юз Алешковский

В конце 1940-х гг. в СССР прошли идеологические кампании, имевшие цель укрепить несколько расшатавшееся в период военного лихолетья единомыслие. Гонения, ссылки и проработки не обошли историков стороной[1]. Ученых обвиняли в том, что они  увлеклись «узкими, частными темами», «не ведут борьбу с антимарксистскими извращениями», «объективизмом», «экономическим материализмом», «космополитизмом». Партийное руководство страны решительно потребовало актуальных и методологически выверенных работ с широкими обобщениями[2].

Б.Ф. Поршнев откликнулся на оглашенный идеологический заказ рядом статей и рукописью книги о роли и месте классовой борьбы в феодальном обществе. Предшествующая научная биография ученого показывала, что он лучше многих способен справиться с поставленными задачами. Ему прекрасно была известна марксистская теория, и он, кроме того, слыл специалистом по созданию логично безупречных теоретических конструкций. На рубеже 40-х – 50-х годов Б.Ф. Поршнев так определял главную задачу советской медиевистики: «Марксистско-ленинская историография видит свою задачу в тщательном изучении истории развития феодального способа производства и его противоречий, выражающихся в антифеодальном сопротивлении и в классовой борьбе угнетенных народных масс по-разному на разных этапах средневековой  истории»[3]. В 1948 г. Б.Ф. Поршнев получил Сталинскую премию за книгу «Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623-1648)»[4], которая изобиловала широкими обобщениями. В то же время, фактографическая сторона данной работы вызвала нарекания. А.Д. Люблинская, проверив переводы, с присущей ей категоричностью заявила, что не нашла в книге «ни одной правильной страницы»[5].

В 1950 г. начинающие ленинградские историки А.Х. Горфункель и В.И. Райцес, ученики Люблинской, написали сатиру «Восстание в Клошмерле»[6], пародийно изобразив способность Поршнева подгонять данные источников под концептуальные обобщения. Приведем из нее наиболее яркий пассаж:

“До недавнего времени наша трактовка Клошмерльского восстания еще вызывала некоторые возражения, однако, теперь в наших руках имеется источник, неопровержимо подтверждающий наши основные выводы. Документ этот представляет собой кусок газетной бумаги in-624, форматом 65×7,5 мм. Текст сохранился довольно плохо, тем не менее, нам удалось прочесть следующую фразу: Il se leve de son lit de mort

Поверхностный и доверчивый исследователь перевел бы эту фразу как «Он поднимается со своего смертного одра». Однако подобная буквальная передача текста, его примитивно-натуралистическое истолкование, преклонение перед данными источника, их скрупулезный и педантичный анализ являются основной порочной чертой все еще существующей школы историков-экономистов, уже не раз разоблаченной в наших статьях. Автор должен со всей решительностью заявить, что он не намерен следовать их путем, ибо это несовместимо с его принципиально-творческими установками. Так как цитированный документ имеет прямое и непосредственное отношение к восстанию в Клошмерле, он нуждается в гораздо более сложной и квалифицированной интерпретации. Богатый опыт автора в области прочтения, публикации, перевода и толкования рукописных источников позволил ему восстановить полный текст этого ценного отрывка.

Прежде всего, под загадочным «il» неведомый автор понимал народ. Учитывая обстановку в Клошмерле, мы не можем предположить иного значения, которое было бы столь же естественным и закономерным. В ряде прочитанных нами писем, авторы не раз заменяли слово «народ» (le people) соответствующим местоимением. Но, если мы примем такое значение термина «il», а не принять его невозможно, то вся фраза потеряет всякий смысл. Следовательно, и остальная часть этой фразы нуждается в аналогичной обработке и переосмыслении. Если некто поднялся со своего смертного одра, то не значит ли это, что обрел здоровье, спасение «salut»?

При этом предлог «de» мы можем с полным основанием и с тем более полным успехом заменить предлогом «à», ибо они противоречивы и находятся в определенном семантическом единстве.

Что же касается выражения «se leve», то здесь мы имеем дело не более как с естественным искажением переписчика. В самом деле, незначительная графическая операция поможет нам восстановить подлинный текст. Следует читать se leve как s’eleve, т.е. поднимается, восстает.

Подобным же образом, простым разделением слогов (а отдельные слова чрезвычайно легко пишутся слитно в древних текстах) мы можем заменить salut словом sa lutte. «Sa lutte de mort» при сложной грамматике и правописании равно, как и при специфическом словоупотреблении той отдаленной эпохи, должно быть переведено как «смертельная борьба».

Этот анализ убедительно показывает, на какие трюки и ухищрения пускается, подчас, буржуазная историография, чтобы скрыть подлинный смысл событий. Однако, проницательный взгляд исследователя проникает далеко вглубь веков и страниц и вскрывает историческое значение памятников отдаленной эпохи. Восстановленная фраза должна звучать так: Le peuple s’eleve à sa lutte mortelle ‑ «Народ восстает на смертельную борьбу». Можно ли найти более яркое свидетельство оценки современником подлинного характера восстания в Клошмерле? Кстати, эти немногие слова дают, пожалуй, больше для понимания классовой природы абсолютизма, чем целые политические трактаты»”[7].

Но все случилось иначе.

С 1948 по 1950 г. Поршнев опубликовал четыре статьи[9] в журнале «Известия АН СССР»[10], давшие повод к весьма ожесточенной полемике. Вопрос об источнике исторического развития вызывал у Поршнева неподдельный интерес. Он пришел к заключению, что движущей силой исторического процесса является борьба классов, которая позволяет, как ему казалось, универсальным образом объяснить все события и явления:

“Исторический материализм требует при объяснении истории исходить и не из «экономики» вообще (это – путь так называемого «экономического материализма»), а, прежде всего, из главного, основного экономического факта: отсутствия или наличия эксплуатации; если перед нами общество, основанное на эксплуатации, классовое общество, то исторический материализм требует объяснения всех надстроек[11] через классовую борьбу, отражающую основное производственное отношение, основной классовый антагонизм данного типа общества.

Таким образом, марксистско-ленинская историческая наука должна показать историю народных трудящихся масс не только как основной силы производственного процесса, но и как силы, веками боровшейся против эксплуататоров, которые владели теми или иными средствами производства”[12].

По мнению Поршнева, развитие и разложение феодализма подталкивалось незатихающей в течение столетий классовой борьбой крестьянства с феодалами:

«Пришло время медиевистам, следуя руководящему сталинскому указанию, сосредоточить внимание именно на крестьянской борьбе и показать, что она-то и была основной силой, принуждавшей развиваться в течение веков феодальное общество, государство и мировоззрение. Не менее важно показать, что та же крестьянская борьба была и основной силой революции, уничтожившей, в конце концов, феодализм».[13]

Советским историкам в целом было свойственно в любом обществе видеть носителей прогрессивного будущего и реакционного прошлого. В феодальном обществе будущее, полагали исследователи, было за буржуазией. Разнообразием трактовок отличалось отношение к крестьянству: одни считали крестьянство реакционной массой, другие полагали, что крестьянство могло быть союзником прогрессивной силы в борьбе с реакцией. Если вторую трактовку роли крестьянства в истории Поршнев с различными оговорками готов признать,[15] то против первой он решительно восставал, наклеивая на ее сторонников разнообразные политические ярлыки в духе времени:

«Лассальянцы, меньшевики, троцкисты, псевдомарксисты разнообразных толков всегда, говоря об истории, делали главный логический акцент на прогрессивности капитализма и буржуазии и, естественно, видели в крестьянстве, если оно выступало не под руководством буржуазии и не в борьбе за капитализм, лишь сплошную реакционную силу»[16].

Итак, классовая борьба, по Поршневу, является главным фактором всех социальных и экономических перемен. Но не только их. Институт вассалитета, государственность и даже техника вооружений в Средние века также эволюционируют под воздействием классовой борьбы. «Сущность феодального государства», считает Поршнев, собственно и состоит «в обуздании и подавлении крестьянства»[18].

Особое место в статье занимают рассуждения об экономике и национальном рынке. Отмечая, что некоторые историки считают их явлениями, подталкивающими централизацию страны, Поршнев именует такую точку зрения «экономическим материализмом»[19], вновь и вновь отдавая приоритет классовой борьбе[20]. Иными словами, крестьянство в Средние века, борясь с феодалами и государством, по мнению Поршнева, подталкивало к изменению и совершенствованию самые разные формы человеческого бытия.

Схема Поршнева по меркам тех дней отличалась оригинальностью и претендовала на новое прочтение марксизма. А поскольку двух мнений в советском марксизме быть не могло, то его точке зрения надлежало сделаться либо «классической», либо ложной, «ревизионистской». Такой же выбор был у его оппонентов. Разномыслие не имело права на существование.

Согласно правилам того времени, столь дискуссионные статьи подлежали обсуждению, а затем либо одобрению, либо порицанию. С инициативой ответить на «вызов» Поршнева и провести обсуждение выступили аспиранты кафедры истории средних веков МГУ[21], которые, как написал об этом А. Москаленко, «подвергли их серьезной обоснованной критике»[22]. «Затем статьи проф. Поршнева подверглись критике в секторе истории СССР до XIX в. в связи с обсуждением вопроса о периодизации истории СССР. И только в январе 1951 г. работы Б.Ф. Поршнева подверглись всестороннему обсуждению в дискуссии, организованной сектором истории средних веков»[23]. Сами количественные характеристики обсуждения, показывают насколько статьи Поршнева получили большой резонанс. В прениях выступило 22 человека, на каждом заседании присутствовало от 100 до 200 слушателей[24].

Видимо, самой дискуссии предшествовала определенная организационная подготовка. Не пренебрег ею, вероятно, и сам Поршнев, пригласивший на обсуждение философов[25].

Обсуждение в секторе средних веков открылось выступлением Поршнева, который счел необходимым подчеркнуть, что статьи его «заострены» против «некоторых наших историков», которые недооценивают «значение борьбы масс против эксплуататоров в исторических судьбах феодального общества». Он добавил, кроме того, что публикации представляют главы из готовящейся монографии «Роль борьбы народных масс в истории феодального общества»[26], которая будет состоять из 7 глав. По жанровой принадлежности статьи «близки к истмату»[27].

В дальнейшем обсуждение пошло по давно отработанному сценарию: работы подверглись проверке на верность марксизму. Часть выступающих нашла статьи противоречащими марксизму. Идеологические обвинения, которых Поршнев выдвигал против неназванных историков, вернулись теперь к нему самому с не менее хлесткими эпитетами. Ю.М. Сапрыкин обвинил Поршнева в уклоне в «вульгарный материализм», «ревизии основных высказываний классиков марксизма-ленинизма о феодализме», в косвенной полемике с ними, «непонимании диалектики исторического развития», «неискренности», «догматизме», «свободном обращении с фактами»[28].

По мнению С.Д. Сказкина, Поршнев неправильно интерпретирует Сталина, «превращает классовую борьбу в имманентно развивающуюся категорию», «искажает основные положения исторического материализма», «устраняет… роль нарождающейся буржуазии как класса в процессе образования абсолютной монархии», «искажает факты», противоречит «совершенно ясным и недвусмысленным заявлениям классиков марксизма-ленинизма», находится под «влиянием Марра»[29]. Сказкин особо подчеркнул, обращаясь к Поршневу: «Вы хотите всю конкретно-историческую действительность уложить формалистически в прокрустово ложе вашего понимания классовой борьбы как единственной причины исторического процесса в целом, не принимая во внимания той конкретной формы, в которой классовая борьба происходит при феодализме, и притом на разных ступенях развития феодализма она происходит по-разному»[30].

В.В. Бирюкович назвал концепцию Поршнева «немарксистской», «неправильной», «идеалистической», содержащей «глубоко ошибочные положения», «склоняющейся к Дюрингу, против которого так непримиримо в свое время боролся Ф. Энгельс», «искажающей марксистско-ленинскую методологию». Одна из главных ошибок Поршнева, по словам Бирюковича, состоит в том, что тот «начисто отрицает и  прогрессивную роль абсолютизма, поскольку последний создается, по его [Поршнева – Авт. ст.] мнению, лишь для того, чтобы подавлять революционное движение масс»[31].

Н.А. Сидорова усмотрела в статьях Поршнева «попытку ревизии основных положений марксизма-ленинизма, попытку, прикрытую левой фразой и поэтому особенно опасную», «отрицание ряда известных высказываний классиков марксизма-ленинизма, а также искажение учения И.В. Сталина», «антиисторизм», «рецидив «покровщины»[32], «отвержение материалистического понимания истории»  и «идеалистическую позицию».[33]

С.А. Покровский обвинил Б.Ф. Поршнева в схематизме и «в заимствовании» отдельных положений из «буржуазной литературы» или даже «буржуазной науки». А.Д. Эпштейн – еще раз в «идеализме»[34].

Заслуживают быть отмеченными  выступления, в которых, помимо констатации факта наличия схемы в конструкции Б.Ф.Поршнева, в той или иной форме звучала мысль о необходимости обратиться к исследованию конкретного материала источников.  Об этом говорили В.Ф. Семенов, В.В. Стоклицкая-Терешкович, Ю.А. Корхов, А.В. Десницкая[35].

Звучали в ходе обсуждения слова и в поддержку Поршнева. Наиболее последовательными здесь оказались З.В. Удальцова и М.А. Алпатов[36]. Они сочли нужным не только поддержать Б.Ф. Поршнева, но выступить с критикой его оппонентов. Стилистика защиты, правда, ничем особенным не отличалась от словесных пассажей нападения. Удальцова сочла теоретичность и абстрактность обсуждаемых статей положительным явлением, которое выгодно отличает их от «наблюдавшегося в последние годы в работах многих советских ученых увлечения фактологиeй», и остро полемизировала с Сапрыкиным и Сказкиным. Алпатов также вступил в полемику с «рядом участников дискуссии, не считавших нужным отметить достоинства обсуждаемых статей… Приведя конкретные примеры, М.А. Алпатов утверждает, что взгляды, против которых нацеливал свое выступление Б.Ф. Поршнев, не изжиты, что борьба с ними остается важной задачей советской исторической науки». По мнению Алпатова, «статьи Б.Ф. Поршнева будут полезны для борьбы с буржуазной историографией»[37].

В защиту Б.Ф. Поршнева подали голоса присутствовавшие на заседании философы  Т.И. Ойзерман и В.Ф. Константинов. Первый подчеркнул, что Б.Ф. Поршнев «следует указанию товарища Сталина рассматривать историю, прежде всего, как историю трудящихся масс». Второй отметил, что «Б.Ф. Поршнев «делает большое дело и его надо в этом поощрить…, ибо у историков есть опасность недооценки теоретического момента, сползание к фактологии»[38].

Поршнева поддержали М.М. Смирин, З.В. Мосина, А.В. Мельникова и И.З. Тираспольская. Отметим, однако, что даже сторонники Поршнева нашли в его построениях либо ошибки, либо «недооценки». Кто «схематизм», кто «преувеличение роли классовой борьбы», кто подмену понятий.

Итоговое выступление Косминского, который, по-видимому, не был в восторге ни от предмета обсуждения, ни от тональности дискуссии, оказалось достаточно мягким.  Ему удалось увидеть позитив в самой постановке Поршневым проблемы крестьянского сопротивления. Он посчитал «необоснованными» выдвинутые против Поршнева обвинения в том, что тот «ревизует марксизм-ленинизм». Но Косминский согласился с теми, кто счел, что статьи содержат положения, «противоречащие прямым указаниям классиков марксизма-ленинизма». Это нашло выражение в том, что в статьях подвергся «рассмотрению не феодальный способ производства в целом, а лишь определенная его сторона, которая дана как бы через сильное увеличительное стекло[39]. В то же время другие стороны остались вне поля зрения автора, оказались преуменьшенными. Подчеркивая роль крестьянского сопротивления в истории феодального общества, Б.Ф. Поршнев отвлекся от остальных сторон, исказил действительные пропорции явлений и дал в целом неверную картину»[40].

Кроме того, Косминский призвал медиевистов «углубленно изучать марксистско-ленинскую теорию и решать важнейшие методологические проблемы в сотрудничестве с советскими философами, на основе конкретно-исторического исследования»[41].

Представляется, что выступавшие, не менее половины которых весьма доброжелательно относилось к Поршневу, не желали принимать его слишком последовательный, как сказали бы, наверное, в 40-е ‑ 50-е годы, монизм. Видимо, многие опасались, что победа Поршнева обернется новой кампанией по навязыванию идеологически значимой тематики исследований. Историки, видимо, все-таки хотели сохранить хотя бы право на разнообразие исследовательских сюжетов, если уж подходу суждено было оставаться одному – марксистскому.

По итогам дискуссии редакция «Известий АН СССР» дала свой комментарий, в котором покаянно признала ошибкой публикацию статей Поршнева за присущую им «вульгаризацию марксизма, схематизацию и механистическое представление об историческом процессе, выразившиеся в игнорировании роли экономики в изучении и раскрытии законов развития общества, в игнорировании законов развития производительных сил и производственных отношений; в отрыве классовой борьбы, кипевшей в феодальном обществе, от развития его производительных сил и производственных отношений, приводящем к вульгаризации марксистского понимания исторического процесса, к немарксистской трактовке роли классовой борьбы; в отказе от требуемого марксизмом-ленинизмом исторического подхода к явлениям прошлого, в схематизме и механицизме»[42].

На публикации Поршнева полемическими статьями отозвались Косминский и П.Н. Галанза[43]. Их статьи, так же, как работы самого Поршнева, целиком строились на цитатах. Если Поршнев обвинял своих неназванных противников в «экономическом материализме», меньшевизме и троцкизме, то Косминский поставил Поршневу в упрек прежде всего схематизм его умозаключений при внешней их стройности. Косминский, по сути, счел дискуссию бесполезной, ибо весь спор, по его признанию, носил сугубо отвлеченный характер. Это – спор из-за слов, категорий:

«Несомненно, у него [Поршнева] есть интересные и новые мысли и наблюдения, но в целом его построение неверно и не разъясняет, а запутывает историю средних веков. Его  теории легко могут ослепить фейерверком «новаторских» и очень «левых» мыслей. Но это не тот стиль мысли и языка, не тот простой, ясный и убедительный стиль, которому учит нас Ленин и Сталин»[44].

Статья Галанзы свидетельствует, что противники Поршнева не были удовлетворены «научными» результатами дискуссии. Им нужны были политические выводы. Как свидетельствует Гутнова, такова была обычная практика тех дней. И Поршнев, если бы «прав» оказался он, поступил бы с оппонентами точно так же[46].

Поскольку наиболее последовательные борцы за чистоту марксизма с марксистом Поршневым расценивали результаты дискуссии как промежуточные, неокончательные, то разбирательство теперь следовало перенести в партийные органы, которые обладали правом последнего вердикта по всем проблемам, включая научные. Открытое партийное собрание Института Истории с повесткой дня «Об идейно-теоретическом уровне научной продукции и о состоянии научной критики и самокритики» прошло 25-26 апреля 1951 г. Не менее половины времени на нем заняло обсуждение статей беспартийного Поршнева.

Выступая на собрании, Поршнев говорил, что в отечественной медиевистике «образовались две, далеко друг от друга отстоящие точки зрения, что в каждой есть ошибки: одна из них слишком акцентирует классовую борьбу и недооценивает экономику, другая, напротив, делает ошибку, сосредоточив внимание на экономике, и недооценивает классовую борьбу». Он после проведенной в январе дискуссии извлек из критики «пользу», приступил к переработке статей и готовящейся к изданию книги «Роль борьбы народных масс в истории феодального периода». Книга, судя по его характеристикам, должна была стать и абсолютно абстрактной, «более истматовской», и одновременно обрести «более полемичный характер». В ней предстояло рассмотреть «соотношения между теми или иными философскими понятиями», еще шире использовать теоретические положения Ленина и Сталина[47].

Поршнев, вместе с тем, заметил, что пока он «перестраивается», «выносит всю пользу из критики», его оппоненты, «представители другого течения» и не думают поступать также. Дискуссия показала, что это течение малочисленно – «пять-шесть-десять человек». Возглавляет его Сидорова, а входят в него Сказкин, Бирюкович, Корхов, Эпштейн[48].

Поршнев своей речью спровоцировал следующих выступающих. Пожалуй, только его непримиримый оппонент Сидорова сосредоточилась на содержании его статей, вновь оценив их как «вульгарное» и «голое социологизирование», как попытку «извращений и искажения исторических фактов», отход «от основных положений марксистско-ленинской теории», «внесение недопустимой путаницы в понимание исторического процесса». В них она увидела «схематизм», «механицизм», «нигилизм», «нарушение важнейшего требования марксистского диалектического метода». Понятно, что главным, по сути, не научным а политическим обвинением, стало выдвинутое ею обвинение в отходе Поршнева от марксизма:

«Полный отрыв классовой борьбы, развивавшейся в феодальном обществе, от развития его производительных сил и производственных отношений приводит профессора Поршнева к немарксистской трактовке самой классовой борьбы, искажению и опошлению ее марксистского понимания»[49].

В резолюции и решении партсобрания статьи Поршнева были признаны ошибочными и «порочными», поскольку «содержат ряд антимарксистских положений идеологического и методологического характера… Этим статьям проф. Б.Ф. Поршнева присущи вульгаризация марксизма, схематизация и механистические представления об историческом процессе». Причины ошибок, по мнению авторов, этих официальных документов состоят в том, что Поршнев «недостаточно овладел марксистско-ленинской теорией, не научился творчески применять теорию марксизма-ленинизма, он односторонне и непродуманно пользовался цитатами и высказываниями классиков марксизма-ленинизма, т.е. поступал подобно тому, как делают начетчики, талмудисты»[51].

Летом 1951 г. Поршнев в очередной раз подвергся критике в редакционной статье журнала «Вопросы истории», где отмечалось, что он, «правильно подчеркнув огромную роль крестьянства и его классовой борьбы в ликвидации феодального строя,.. совершил, однако, ошибку, рассматривая классовую борьбу в отрыве от развития производительных сил, а также производственных отношений в целом». Эта и другие его ошибки «субъективистского, идеалистического характера» стали «результатом путаницы в вопросах теории, непонимания отношения друг к другу таких общественных явлений, как производство, базис, надстройка»[52].

Однако в той же редакционной статье «ошибки», подобные сделанным Поршневым, названы «исключением»:

«Значительно чаще в трудах советских историков встречаются отдельные ошибки вульгарно-материалистического характера, упрощение некоторых сторон исторического процесса в связи с недооценкой активной роли надстройки, недооценки роли классовой борьбы как важнейшего двигателя истории и др. Особенно страдают в этом отношении исследования феодальной эпохи. В частности, в некоторых вышедших за последнее время исследованиях по истории русского и западноевропейского крестьянства экономические вопросы подверглись обстоятельной и всесторонней разработке, а классовая борьба занимает более чем скромное место»[53].

Летом 1951 г. Поршнев закончил 455-страничную рукопись книги «Роль борьбы народных масс в истории феодального общества», которую вместе с письмом непосредственно адресовал Сталину[54]. «Работая над книгой, – писал Поршнев, обращаясь к генсеку, – я имел лишь одно желание – быть последовательным учеником Вашим и В.И. Ленина». Подчеркивая, что книга “направлена против пережитков «экономического материализма» и меньшевизма в исторической науке”, Поршнев вкратце излагал суть своих разногласий с оппонентами. По его мнению, «партийная организация Института Истории АН СССР навряд ли права, некритически солидаризировавшись с моим главным оппонентом Н.А.Сидоровой и односторонне обрушив весь огонь критики в мою сторону. В печати дискуссия отражена крайне тенденциозно»[55].

У нас нет сведений о том, ознакомился ли с текстом книги Поршнева сам Сталин. Судя по маргиналиям на полях, ее переадресовали секретарю ЦК ВКП (б) М.А. Суслову, а тот, в свою очередь, направил рукопись заведующему Отделом науки и высших учебных заведений ЦК М. Яковлеву[56]. Отдел науки принял решение провести рецензирование рукописи, к которому привлек историков Сказкина, Бирюковича, Л.В. Черепнина и философа Г. Глазермана[57]. Думается, что привлечение к рецензированию книги главных оппонентов Поршнева едва ли могло быть случайным.

Первые три рецензента, будучи знакомыми с содержанием статей, не нашли в книге по сравнению с ними принципиальных различий[58]. Отзыв Глазермана был достаточно доброжелательным. Книга Поршнева ему импонировала «новаторским духом», «смелыми теоретическими обобщениями», «стремлением раскритиковать до конца так называемый экономический материализм и показать со всей силой роль народных масс в истории феодального общества, роль классовой борьбы как движущей силы развития феодального общества». Но даже он, вслед за историками, вынужден признать: Поршнев «трактует борьбу классов как движущую силу исторического процесса столь односторонне, что фактически приходит к игнорированию экономической основы общественной жизни»[59].

Из всех упомянутых отзывов рецензия Сказкина выделяется особо, поскольку в ней представлено видение автором личностных качеств Поршнева[60]. Использованная Сказкиным лексика показывает, что отношения между двумя учеными либо были разорваны, либо находились на грани разрыва. Поршневу, по словам Сказкина, присуща «моральная неразборчивость», мстительность за критику, «бесстыдная ложь». “Проф. Поршнев, – заявляет он, – принадлежит, к сожалению, к типу «дельцов» в науке, делающих карьеру и притом далеко не всегда морально допустимыми для советского человека средствами, а поэтому он и считает возможным для себя говорить неправду, если таковая ему выгодна”[61].

В это время к критике Поршнева присоединились также историки некоторых провинциальных вузов. Например, преподаватели Воронежского университета и Воронежского пединститута на совместном заседании “провели творческую дискуссию о работе проф. Б.Ф. Поршнева «О крестьянских движениях и проблеме феодального государства в средние века». По докладу доц. Н.Ф. Колесницкого выступили проф. И.Н. Бороздин, доц. Е.В. Чистякова, аспирант Г.И. Липатникова и др. Критике были подвергнуты основные положения работ проф. Б.Ф. Поршнева”[62].

10 декабря 1951 г. в Отделе науки ЦК ВКП (б) Поршневу была возвращена рукопись книги[63]. Не исключено, что с ним тогда же или позже с ним была проведена беседа. В письме, написанном заведующим Отделом науки Яковлевым и заведующим сектором этого же отдела А.М. Митиным от 27 декабря 1951 г. в адрес секретаря ЦК ВКП (б), констатировалось, что критика автором книги «не была учтена»:

«По общему заключению рецензентов рукопись проф. Поршнева содержит ряд неправильных теоретических положений, ошибочных утверждений и поэтому нуждается в значительной переработке. Проф. Поршнев с основными замечаниями рецензентов согласен. Рукопись по просьбе автора возвращена ему для переработки»[64].

Вместо этого «Вопросы истории» опубликовали направленную против Поршнева статью Бирюковича. Лексика ее автора мало чем отличалась от лексики Поршнева. Бирюкович именовал собственную профессиональную деятельность «историческим фронтом», воззрения оппонента клеймил как «порочные», а его работы – как «немарксистские и ненаучные» «извращения марксистской истории», в которых Поршнев «предпринял попытку пересмотреть с народнических позиций некоторые из основных положений марксистско-ленинской теории», допуская «неодюрингианские и неонарорднические ошибки»[66]. Главная беда Поршнева, по мнению Бирюковича, состояла в том, что он хотел быть марксистом в большей степени, чем, наверное, сам Маркс, имея склонность «революционизировать марксистско-ленинские взгляды»[67].

В начале 1953 г. журнал «Коммунист» опубликовал передовицу «За воинствующий материализм в общественной науке», которая прославляла «творение сталинского гения», незадолго до этого воплотившегося в труде под названием «Экономические проблемы социализма в СССР». Здесь, помимо прочего, подчеркивалось, что «гений» этот, с одной стороны, «обогащает марксистско-ленинскую науку», а с другой, «наносит удар идеализму, волюнтаризму, фаталистическим теориям, стихийности». Однако при этом отмечалось, что, несмотря на все усилия вывести советскую науку на «первое место в мире», в ней еще не изжиты «элементы семейственности, приятельских отношений, групповщины», имеют место попытки «монополизировать тот или иной участок научной работы, оттереть молодые кадры, замять критику ошибок». Поэтому «партия Ленина-Сталина учит неустанно развертывать критику и борьбу мнений»[68]. В качестве примера «ошибочных взглядов» в науке упоминались статьи Поршнева, который, «критикуя проявления экономического материализма, …сам допускает ошибки идеалистического характера». Квинтэссенция этих «ошибок» состояла в «отрыве классовой борьбы от развития[69].

На критику печатного органа ЦК ВКП (б) Поршнев ответил покаянным письмом в редакцию журнала «Вопросы истории», где признавал, что появление последнего труда Сталина открыло ему глаза на сделанные ошибки. Из произведения вождя он почерпнул, прежде всего, мысль о существовании «объективных законов развития», независящих от воли людей. Теперь он понял: ни одно событие в истории не может произойти по субъективному желанию людей или классов. Для этого должна созреть вся совокупность материальных предпосылок и объективных условий. Он не учел этого обстоятельства, когда писал свою монографию «Народные восстания во Франции перед Фрондой». Недооценка объективных законов развития привела его также к тому, что он фактически развел способ производства и классовую борьбу. Тогда как «классовая борьба порождается классовым, эксплуататорским характером производственных отношений, она обостряется с ростом противоречий между производительными силами и производственными отношениями… Развитие  антагонистического способа производства и классовая борьба – это единый неразрывный процесс». Поршнев каялся и в том, что своими статьями «принес объективный вред делу пропаганды марксистско-ленинской теории», которой «недостаточно овладел». По его словам, слишком долго медлил с критикой собственных воззрений и теперь ставит себе это в вину. В дальнейшем он обещает «преодолеть свои ошибки идеалистического характера, до конца осознать их и исправить»[70].

Подведем итоги.

Поршнев, похоже, как никто другой из коллег, был увлечен поиском общего смысла и логики истории. В конце 40-х годов в его жизни произошел решительный поворот от конкретных изысканий к чистой теории. Он написал «истматовские» статьи и книгу, в которых сделал – ни больше, ни меньше – попытку вскрыть основную причину эволюции общества в Средние века, а фактически – и в истории вообще. Классовая борьба в различных проявлениях, по его мнению, была той, как ни парадоксально это звучит, созидающей силой, которая преобразовывала и орудия труда, и этнические общности, и формы государственности.

Динамичное видение истории было характерно и для других советских историков-марксистов. Однако большинство из них считало источником развития перемены в экономическом базисе, производительных силах и производственных отношениях. Над всем этим возвышалась надстройка – государство, культура, идеология и проч. Понятно, что и Поршнев, и его оппоненты использовали в своих построениях одни и те же марксистские категории, набор которых предопределял их отношение к материалу. Те трудности, с которыми столкнулся Поршнев, пытаясь уложить конкретные данные источников XVII в. в прокрустово ложе теоретической схему, а также, по всей видимости, и карьерные соображения, побудили его подняться на еще более высокий уровень теоретических обобщений, с которого детали исторической конкретики становились неразличимыми и несущественными. Там можно смело было оперировать метафизическими  конструкциями. Но подходы Поршнева, если бы они были приняты в качестве нормативных, с неизбежностью должны были и тематически, и сюжетно ограничить его коллег. И мы в гораздо большей степени этим обстоятельством, а не происками, скажем, Сидоровой, склонны объяснить столь решительное неприятие профессиональным сообществом советских историков концепции Поршнева.

Манера убеждения оппонентов и используемые участниками дискуссии научные и политические идиомы показывают, что толерантностью большинство членов академического сообщества не отличалось. Истиной считалось то, что поддерживалось и официально одобрялось партийными органами. Отсюда непрестанные обращения участников дискуссии в партийные инстанции, а также постоянно звучащие намеки на высокую поддержку. Восторжествовать могла только одна точка зрения, отсюда постоянное использование военной лексики – «исторический фронт», «нанести удар», «переломить хребет» – и политической терминологии с обвинениеми друг друга в «ревизионизме», «меньшевизме», «троцкизме», «экономическом материализме», «юридизме», «отходе от марксизма», «идейном извращении и теоретической порочности», «схематизме», «механицизме», «нигилизме», «вульгарном и голом социологизировании», «левой фразе». Если, согласно поговорке, в споре рождается истина, то итогом подобной «научной» полемики в те годы обычно становились оргвыводы. К счастью, в данном случае все закончилось публичным покаянием.

Несомненно, Поршнев был масштабной фигурой, по-своему неординарной, со столь же ярко выраженными достоинствами, как и недостатками, с поразительной способностью удерживать вокруг себя преданных друзей и почитателей и наживать многочисленных и могущественных врагов. Он не просто доказывал свою правоту, но навязывал свою точку зрения другим при помощи самых жестких методов не столько научной дискуссии, сколько политической борьбы. Впрочем, его оппоненты поступали точно таким же образом.