Актуальные проблемы изучения истории Великой французской революции (материалы "круглого стола" 19-20 сентября 1988 г.). Москва, 1989.

Французская революция XVIII в. неизменно стояла в центре внимания наших историков. Международное признание получили работы знаменитой «русской школы» – Н.И. Кареева, И.В. Лучицкого, М.М. Ковалевского и их многочисленных учеников. На основе тщательного изучения материалов французских архивов Н.И. Кареев и И.В. Лучицкий впервые в мировой науке приступили к углубленному анализу аграрного вопроса накануне и во время революции[1]. Их замечательные труды оказали существенное влияние на всю последующую историографию, включая работы выдающегося французского ученого Ж. Лефевра и новейшую монографию советского исследователя профессора А.В. Адо[2]. Нельзя не упомянуть также труда нашего крупнейшего историка академика Е.В. Тарле, исследовавшего роль деревенской промышленности и рабочих во время Французской революции, а также опубликовавшего фундаментальный труд о континентальной блокаде[3].

Хорошо известны достижения в изучении революции 1789 г. во Франции и в советское время. Достаточно назвать имена В.П. Волгина, В.М. Далина, Н.М. Лукина, А.З. Манфреда и многих, многих других[4]. Только в последние десятилетия, помимо упомянутой выше монографии А.В. Адо о крестьянских движениях, широкое признание завоевали работы А.З. Манфреда как о самой революции, так и о ее деятелях, труды В.М. Далина, посвященные Гракху Бабефу, книга А.Р. Иоаннисяна о коммунистических идеях в годы Французской революции и т.д.[5]

И пожалуй не было бы никакой необходимости в кратком очерке вновь возвращаться к общим проблемам Великой французской революции и характеристике ее руководителей, если бы не одно важное и принципиальное обстоятельство. Дело в том, что еще до войны в советской историографии прочно утвердилась концепция, однозначно прославившая революционный террор, якобинскую диктатуру и ее лидеров (Ж.П. Марата, М. Робеспьера, Л.А. Сен-Жюста) как рыцарей без страха и упрека. Робеспьеру и Марату ставили памятники, их именами называли улицы, санатории, корабли и фабрики. Еще в 1919 г. в серии «Кому пролетариат ставит памятники» Н.М. Лукин опубликовал свой первый очерк деятельности Неподкупного[6]. В середине 1930-х годов вышел крупный труд Г.С. Фридлянда о Марате, переизданный в 1959 г. с предисловием А.З. Манфреда[7].

Накануне войны, когда в СССР был истреблен цвет руководства армии, в Ученых записках ЛГУ появилась статья Ф.Н. Коган о французских генералах, представших перед судом революционного трибунала в Париже, и делался в этой связи глубокомысленный вывод о том, что советским людям «близки и понятны традиции беспощадной борьбы с врагами народа, завещанные якобинской диктатурой 1793/4 г.»[8]. Понятно, что в годы сталинизма практические не было возможности возражать против тезиса об обострении классовой борьбы, полного и абсолютного оправдания якобинского террора.

Иное положение сложилось после 1956 г. За рубежом появились серьезные марксистские труда А. Собуля (Франция), Дж. Рюде (Англия), В. Маркова (ГДР), в центре внимания которых оказались санкюлоты и соответственно противоречия, возникавшие между якобинским правительством и плебейскими «низами». В «Новом мире» появился блестящий очерк Е.Г. Плимака «Радищев и Робеспьер», а в Ленинграде В.Г. Ревуненков достаточно убедительно показал, что отношение основоположников марксизма к якобинской диктатуре было далеко не однозначным, а террор 1793–1794 г. они решительно отвергали[9].

Авторитетная и влиятельная школа московских франковедов эти отдельные голоса просто не замечала или скорее не хотела замечать. Когда же это стало невозможным, то состоялось обсуждение или скорее осуждение работ В.Г. Ревуненкова, в какой-то мере напоминавшее недоброй памяти дискуссии 1930–40-х годов[10].

Якобинская диктатура и ее лидеры продолжали оставаться в первую очередь объектами восхваления и восхищения. А наш ведущий франковед А.З. Манфред с присущей ему образностью и мастерством писал: «Робеспьер, как, впрочем, и Марат, и Сен-Жюст, и Кутон, как вся эта плеяда людей железной закалки - якобинцев, освободил руссоизм от присущей ему созерцательности и мечтательности. Это были люди дела, великие мастера революционной практики. Не мечтать, не грезить, не ждать; надо самому ввязываться в самую гущу сечи, разить мечом направо и налево, увлекать за собой других, идти навстречу опасности, рисковать, дерзать и побеждать. Якобинцы... видели перед собой не заход солнца, не закат, а зарю, пробуждение нового дня, утро, озаренное яркими лучами восходящего солнца»[11].

Мне выпало счастье на протяжении многих лет работать вместе о А.З. Манфредом. Я всегда восхищался и продолжаю восхищаться его талантом историка, литератора, публициста. И, тем не менее, не могу согласиться со столь односторонней и восторженной характеристикой якобинцев и их лидеров. Приведу в этой связи лишь несколько характерных высказываний о терроре. Едва ли не самым последовательным и решительным пропагандистом революционного террора выступал Ж.П. Марат, выдвинувший в конце 1790 г. на страницах «Друга народа» целую программу насильственных действий внутри страны: «Нет, не на границах, а в самой столице следует нанести удары. Перестаньте же напрасно терять время на обдумывание средств обороны: у вас остается только одно из них – именно то, которое я рекомендовал уже столько раз: всеобщее восстание и народная расправа. Начните с того, чтобы захватить короля, дофина и королевскую семью... Отрубите затем без всяких колебаний головы контрреволюционным генералам, министрам и бывшим министрам; мэру и членам муниципалитета, являющимся противниками революции; перебейте без всякой пощады весь парижский генеральный штаб, всех депутатов Национального собрания – попов и приверженцев министерства, всех известных приспешников деспотизма... Шесть месяцев тому назад пятьсот, шестьсот голов было бы достаточно... Теперь, когда вы неразумно позволили вашим неумолимым врагам составить заговоры и накапливать свои силы, возможно, потребуется отрубить пять-шесть тысяч голов; но, если бы даже пришлось отрубить двадцать тысяч, нельзя колебаться ни одной минуты»[12].

Впрочем, как оказалось, и 20 тысяч человек не были для «друга народа» пределом. В дальнейшем Марат заявил, «что свобода не восторжествует, пока не отрубят преступные головы двухсот тысяч этих злодеев». Более того, ссылаясь на революционный опыт прошлого, он готов был считать уже миллионами[13].

Справедливости ради следует сказать, что первоначально взгляды, пропагандировавшиеся «Другом народа», многим, включая М. Робеспьера, казались крайними. Выступая в Национальном собрании 30 мая 1791 г. Неподкупный даже доказывал, что «смертная казнь по существу несправедлива... и что она гораздо более способствует умножению преступлений, чем их предупреждению». Закон о смертной казни, по словам Робеспьера, пагубен как в своем действии, так и в своих последствиях, он нелеп и «несправедлив в самом своем существе»[14].

Трудно поверить, что некоторое время спустя, получив власть в свои руки, М. Робеспьер, не только коренным образом изменит свои взгляды, но и станет творцом террористического режима, который унесет сотни и тысячи невинных человеческих жизней. Между тем, это действительно так.

Выступая в обществе друзей свободы и равенства в августе 1793 г. именно М. Робеспьер бросил «с вершины Горы» французскому народу свой знаменитый «сигнал»: «Вот твои враги, бей!» Образованный юрист, еще два года назад столь убедительно выступавший против смертной казни, теперь призывал «революционный трибунал» отбросить всякие остатки законности: «Бесполезно собирать присяжных и судей, поскольку этому трибуналу подсудно преступление одного лишь рода – государственная измена – и что за нее есть одно наказание – смерть». «Если движущей силой правительства в период мира должна быть добродетель, – подчеркивал М.Робеспьер в феврале 1794 г., то движущей силой народного правительства в революционный период должны быть одновременно добродетель и террор – добродетель, без которой террор пагубен, террор, без которого добродетель бессильна. Террор – это ничто иное, как быстрая, строгая и непреклонная справедливость»[15]. Итак, идея единства добродетели и террора стала вершиной политической философии Неподкупного. Гильотина теперь рассматривалась в качестве средства нравственного воспитания людей!

В отличие от Марата, Робеспьер, однако, не только пропагандировал террор, но и осуществил его на практике. «Закон о подозрительных» (17 сентября 1793 г.) предписывал арестовывать и содержать вплоть до заключения мира в тюрьме (за их собственный счет!) всех лиц, признанных подозрительными, включая тех, «которые не смогут... доказать свои средства к существованию (!) и выполнение своих гражданских обязанностей». Карать теперь надлежало не только контрреволюционеров, но и равнодушных, а то и просто пассивных граждан. «Вы должны карать не только предателей, – говорил Сен-Жюст, – но и равнодушных; вы должны карать всякого, кто пассивен в республике и ничего не делает для нее»[16]. Своей собственной рукой Робеспьер написал инструкцию, которая послужила затем основой для закона о терроре 22 прериаля (10 июня 1794 г.). Вполне достаточным основанием для вынесения приговора признавалась «совесть судьи», освещенная любовью к справедливости и отечеству». Выступая в Конвенте, Робеспьер говорил: «Чтобы казнить врагов отечества, достаточно установить их личность. Требуется здесь не наказание, а уничтожение их»[17].

Впрочем на практике обычные юридические нормы давно уже не соблюдались. С осени 1793 г. о них не приходилось и говорить. Когда в октябре 1793 г. революционные войска овладели вторым по величине городом Франции Лионом, который долгое время находился в руках мятежников, Конвент принимает декрет о разрушении города и о переименовании «совокупности оставшихся домов» в «Освобожденную коммуну». На развалинах города следовало воздвигнуть колонну с надписью: «Лион вел войну против свободы – Лиона больше нет». Поскольку комиссар Конвента в Лионе Кутон не торопился приводить в исполнение этот чудовищный декрет, в начале ноября в город прибыли Колло д'Эрбуа и Фуше, начавшие взрывать лучшие дома города. С декабря 1793 по апрель 1794 г. было вынесено 1665 смертных приговоров. В личном письме к Робеспьеру Колло д'Эрбуа доказывал, что поскольку у рабочих нет собственности, они никогда не будут преданы республике, и предлагал выселить из Лиона 100 тыс. рабочих. «Расселив их среди свободных людей, им можно внушить надлежащие чувства». «Со слезами радости» на глазах Фуше отпраздновал взятие Тулона тем, что отправил вечером 19 декабря «213 мятежников под огонь молнии». Само название «Тулон» также было вычеркнуто из списка городов революционной Франции. Он должен был впредь называться «Порт Горы»[18].

Что касается палача Лиона Фуше, то он, как и некоторые другие фанатики терроризма, проявил в дальнейшем исключительную изворотливость. Беспринципный карьерист и интриган умудрился служить в качестве министра полиции Директории, Наполеону I, а затем Бурбонам! Подвело герцога Отрантского лишь голосование за казнь Людовика XVI, в связи с чем он был вынужден уехать из Франции в Триест, где и умер в конце 1820 г. уже как австрийский подданный.

Особой жестокостью и размахом отличались репрессии в Вандее, где в общей сложности погибло около 100 тысяч человек. Достаточно вспомнить в этой связи так называемые «потопления» (noyades), которые проводил в Луаре комиссар Конвента Каррье, когда без суда и следствия было уничтожено не менее 2 тысячи человек[19].

Во время террора редко ведется точная статистика, и исследователям пришлось немало потрудиться, чтобы составить более или менее достоверную картину трагических событий 1793-1794 гг. Наиболее авторитетный специалист в этой области Д. Грир пришел к заключению, что с марта 1793 г. по август 1794 г. в тюрьмы было заключено не менее 500 тысяч человек. За этот же период только по официальным приговорам было казнено 16 594 человека. Кроме того, 10–12 тыс. человек были расстреляны без суда и следствия в Вандее, Тулоне и других районах открытых восстаний против революционного Конвента. Тысячи заключенных умерли в тюрьмах от тяжелейших условий содержания, недоедания, болезней и т.п.[20]

Особый интерес представляют данные о социальной принадлежности казненных, собранные тем же Д. Гриром на основе анализа 14 080 дел. Оказалось, что 85% казненных принадлежало третьему сословию, тогда как дворяне составляли немногим более 8%. Большинство казненных (около 60%) принадлежало к «низам» французского общества. Это были выходцы из крестьян, рабочих, ремесленников, слуг и т.п. По выражению общественного обвинителя Революционного трибунала Фукье-Тенвиля «головы падали как куски шифера»[21]. «Я убежден, - писал Ф. Энгельс, - что вина за господство террора в 1793 г. падает почти исключительно на перепуганных, выставлявших себя патриотами буржуа, на мелких мещан, напустивших в штаны от страха, и на шайку прохвостов, обделавших свои делишки при терроре[22].

Одним из достижений современной марксистской историографии (исследования французского марксиста А. Собуля, немецкого академика В. Маркова, прогрессивного английского ученого Дж. Рюде и советского историка В.Г. Ревуненкова) явился детальный анализ плебейского или санкюлотского движения, которое предстало как подлинный авангард революции. Как убедительно показано в этих исследованиях, именно парижские санкюлоты выдвинули наиболее передовую программу, которая была проникнута уравнительным эгалитарным духом. Именно санкюлоты создали зачаточные органы народной власти (Парижская коммуна 1792-1794 гг. и ее секции), которые оказывали большое влияние на Конвент и стали в стране по существу второй властью, политической формой диктатуры низов. Что же касается якобинской диктатуры, то она, по словам В.Г. Ревуненкова, в конечном счете «была все же диктатурой буржуазного типа. Ее аграрная политика отвечала интересам буржуазии и зажиточного крестьянства (следует, по-видимому, добавить сюда и середняков. – Н.Б.), но игнорировала нужды крестьянской бедноты, она решительно подавляла стачки рабочих».

Что же особенно важно для нашей темы, оружие террора направлялось не только против действительных контрреволюционеров, заговорщиков-роялистов, дворян и священнослужителей, «но и против радикальных плебейских элементов, против «бешеных», против эбертистов». Не случайно поэтому прологом термидора стали казни Эбера, Шометта и других руководителей Парижской коммуны в апреле 1794 г., в результате чего «якобинское правительство лишилось доверия и поддержки парижских предместий, что позволило перерожденцам и нуворишам сравнительно легко свергнуть его 9 термидора»[23].

Против Робеспьера и других лидеров якобинцев весной и летом 1794 г. выступали также рабочие, недовольные законом о максимуме, предусматривавшим потолок заработной платы. В день ареста Неподкупного ратуша была «осаждена озлобленными рабочими», и распространились слухи, что рабочие восстали «из-за максимума», что Робеспьер убит и что рабочие идут к Конвенту, «Враждебность рабочих, наряду с замешательством и безразличием секций», способствовали той легкости, с которой якобинцев разоружили и отправили на гильотину[24].

После 9 термидора в Конвент, по укоренившейся привычке, хлынул поток поздравлений по случаю избавления страны от тирании якобинцев, а М. Робеспьера поспешили смешать с грязью. Термидорианский переворот приветствовали даже такие последовательные революционеры как Бабеф и Варле, надеявшиеся «возродить свободу». Однако, как справедливо отмечал А. Собуль, 9 термидора для санкюлотов оказался днем обмана. «Недовольные Революционным правительством они не чувствовали угрозы, которая нависла над ними с его падением. «К черту максимум!» - кричали они. Десять месяцев спустя, изнуренные дороговизной и голодом, осознав, наконец, что они потеряли, они потребуют восстановления управляемой экономики и в последний раз восстанут и будут окончательно раздавлены и сметены со сцены истории»[25].

Едва ли не самой трагической страницей Французской революции является судьба философов-просветителей. Нет нужды доказывать, что великие Просветители XVIII в. подготовили революцию. На идеях Вольтера, Дидро, Д'Аламбера, Гольбаха, Кондорсе, Монтескье, Рейналя, Руссо и многих других выдающихся философов-просветителей воспитывались практически все деятели Великой революции - и Мирабо, и Дантон, и Марат, и Робеспьер. Сами просветители не только предчувствовали и подготавливали Революцию, но и мечтали о ней. «К счастью» большинство из них не дожили до Революции. Монтескье умер еще в 1755 г. Вольтер и Руссо – в 1778, Дидро – в 1784 г., Гольбах – 21 июня 1789 г., за несколько недель до штурма Бастилии.

Те, кто стал очевидцем событий 1789 г. в Париже, первоначально их приветствовали (примерно до принятия конституции 1791 г.), но затем стали постепенно отходить от революции. Аббат Рейналь, прославившийся своей многотомной «Историей обеих Индий» и защитой революции в Америке, уже в начале 90-х годов о ужасом отрекся от собственных идей, увидев вокруг «религиозные смуты, гражданские столкновения, растерянность одних, тиранию и дерзость других, правительство, являющееся рабом народной тирании, святилище законов, окруженное безумцами» и т.д. и т.п.[26]

Члены «гольбаховского кружка», радикализм которого казалось мог предвещать активное участие в революционных событиях, либо бежали, либо ушли во внутреннюю эмиграцию и скрылись.

Великие просветители мечтали о веке Разума, Справедливости и Закона. Вместо этого Революция принесла беззаконие и террор. Созданные в ходе революции «общественные и политические учреждения оказались злой, вызывающей горькое разочарование карикатурой на блестящее обещание просветителей»[27].

Дольше других Революцию поддерживал Жан Антуан да Кондорсе, который до августа 1792 г. был председателем Законодательного собрания, а затем стал одним из руководителей революционного Конвента (сентябрь 1792 – май 1793). В период якобинской диктатуры он, как и многие другие жирондисты, был приговорен к смертной казни и после ареста в апреле 1794 г. покончил жизнь самоубийством.

Не менее трагической стала судьба великого ученого-химика Антуана Лавуазье, который по суду революционного трибунала был гильотинирован. Ранее, 11 ноября 1793 г., был казнен знаменитый астроном, первый председатель Национального собрания Жан-Сильвен Байи. Более удачливым оказался автор знаменитого памфлета «Здравый смысл», лидер радикально-демократического крыла революционного движения в Америке Томас Пейн. В 1789 г. маркиз Лафайет торжественно вручил ему ключи от Бастилии для передачи Дж. Вашингтону. Будучи страстным защитником Французской революции, Пейн в 1792 г. опубликовал трактат «Права человека», где развивал идеи народного суверенитета и республиканизма.

К концу декабря 1793 г. Конвент принял решение исключить из своих рядов иностранцев. К тому времени таковых было всего двое: Анахарсис Клоотс и Томас Пейн. Преданный суду Революционного трибунала Клоотс был казнен вместе с группой левых якобинцев - так называемых эбертистов. Что касается Т. Пейна, то М. Робеспьер собственноручно вынес ему обвинительный приговор и только чудо, а точнее, тяжелейшая болезнь в тюрьме, спасло этого выдающегося просветителя и революционера от гильотины.

«Нестерпимый дух церковных гонений проник в политику, - писал Т. Пейн о периоде якобинского террора, - трибунал, величаемый революционным, занял место инквизиции, а гильотина место костра»[28]. Хотя Конвент после 9 термидора по просьбе американского посланника Дж. Монро восстановил Пейна в своих рядах, последний предпочел не испытывать судьбу и вернуться в столь резко критикуемые им США, где он и умер в июне 1809 г.

В наше время нельзя не удивляться поразительной молодости лидеров революции. Трудно представить, что в 1789 г. Максимилиану Робеспьеру исполнялся только 31 год, а Ж. Дантону было 30, К. Демулену – 29, П. Шометту – 26, а Луи Сен-Жюсту – всего 22!

Впрочем, в этом не было чего-то исключительного. Столь же молодыми оказались и руководители Американской революции XVIII в. Вспомним, что, когда Томас Джефферсон написал в 1776 г. знаменитую Декларацию независимости, ему едва исполнялось 33 года, Дж. Мэдисону было 25 лет, а А. Гамильтону и того меньше - всего 19! Даже многоопытному Джорджу Вашингтону исполнялось в то время только 44 года, и Джону Адамсу и того менее – 40. По нынешним меркам все они были еще молоды, а некоторые – совсем юными. Тем не менее, в своем большинстве они были прекрасно образованными людьми, воспитанными на идеях Просвещения. Более того, ко времени революции многие из них уже сами стали выдающимися просветителями.

На этом, правда, общность обрывается. Жизнь вождей Французской революции закончилась трагически. Никто из них не пережил революцию. Судьба их американских коллег оказалась куда более счастливой. Все они встали у руля молодой республики и возглавляли правительство США на протяжении многих последующих десятилетий.

По воле судьбы два основных автора Декларации независимости, два постоянных соперника и два будущих президента (Т. Джефферсон и Дж. Адамс) прожили долгую жизнь и умерли в один и тот же день – 4 июля 1826 г., то есть в пятидесятилетний юбилей своего детища - Декларации независимости.

Если во Франции «патриции, – по выражению Р.Ф. Шатобриана, – начали революцию, а плебеи ее закончили», то в Америке «элита», начавшая революцию, сохранила власть до конца. Это не могло не способствовать росту личного влияния и авторитета признанных лидеров воины за независимость и «отцов-основателей» Соединенных Штатов – Дж. Вашингтона, Т. Джефферсона, Дж. Адамса, А. Гамильтона, Дж. Мэдисона, Дж. Джея и др.

Советские историки уже проводили сравнение Французской и Американской революций и всякий раз подчеркивали, что «вклад Французской революции и ее заслуги перед историей были неизмеримо более значительными»[29].

Не отрицая, в принципе, справедливости этого вывода, хотелось бы, однако, внести в него важное уточнение. Прежде всего, необходимо обратить внимание, что по своим итогам Американская революция оказалась во многом более результативной и более последовательной. В отличие от Французской, Американская революция развивалась по восходящей линии и закончилась решительной победой восставших, что было достигнуто в результате активного участия народных касс в борьбе за независимость и свободу. Политическая активность народа не прекратилась и после официального завоевания независимости в 1783 г., в результате чего в стране окончательно победила республиканская идеология, прочно утвердился республиканский строй, а основанная на принципах разделения властей конституция 1787 г. была дополнена «биллем о правах»

В ходе революции в Северной Америке были уничтожены пережитки феодализма, конфискованы поместья лоялистов (около 100 тысяч лоялистов бежали за границу), образован фонд государственных земель, что создало прочную основу развития сельского хозяйства по американскому типу (фермерскому) пути. Конечно, основные принципы, провозглашенные восставшими американцами, не были новы. Задолго до революции в Америке эти принципы были разработаны европейскими, прежде всего французскими просветителями. Но если Европа впервые выдвинула идеи Просвещения, то Америка воплотила их в жизни[30].

Как же сочетается эта последовательность и результативность революции в Америке с традиционной оценкой Французской революции как Великой, как революции, которая смогла разгромить феодализм, «разгромить с такой решительностью, последовательностью и полнотой, как ни одна из других известных в истории буржуазных революций»?[31]

Все дело в том, что революция в Америке начиналась уже на другом, более высоком уровне социально-экономического развития. Главное отличие Американской революции от классической Французской заключалось в том, что «старый порядок» в Америке в полном объеме никогда не существовал, в стране не было феодализма как господствующей системы, а сохранились лишь его элементы - фиксированная рента, майорат крупные поместья, сервенты и т.д. Само происхождение колоний было, по выражению Ф. Энгельса, буржуазным, а их развитие в основном происходило уже после буржуазной революции в Англии. Таким образом, как нам уже приходилось отмечать, по своему типу Американская революция была внутриформационной, причем ее вызревание в недрах по преимуществу уже буржуазной капиталистической формации ускорялось национальными или точнее, национально-освободительным фактором, который с самого начала придал всему движению за независимость освободительный и антиколониальный характер.

Итак, по своему типу революция в Америке сравнима в первую очередь не о Великой французской революцией 1789-1799 гг., а скорее с революциями во Франции в XIX в. Она была направлена не против всего «старого порядка», которого в Америке в полном объеме никогда не существовало, а лишь против его элементов, «пережитков», против препятствий свободному капиталистическому развитию, которые сохранялись или вновь насаждались британской короной.

Вопреки хронологии, можно сказать, что Американская революция как революция внутриформационная по своему типу в характеру, не предшествовала Французской революции, а шла вслед за ней, углубляя и развивая то, что не было решено межформационной революцией в Англии в середине XVII в. Причем к традиционной характеристике Английской революции ХVII в. как революции европейского масштаба, следует добавить и ее американский аспект, так как колонии Англии в Северной Америке, естественно, испытали прямое влияние революции в метрополии, а в ряде случаев пошли дальше.

Именно с этим обстоятельством связана определенная консервативная тенденция в Американской революции, которая была присуща ей с самого начала. При этом речь идет не только и не столько о наличии в революционном движения в Америке консервативных групп и течений, не о том, что развитие революционных событий в США пошло по вигско-жирондистскому, а не якобинскому пути. Речь идет прежде всего о консервативности некоторых целей восставших, которые боролись не только за свободу и независимость, не только за уничтожение пережитков феодализма и препятствий развитию капиталистических отношений, но и за сохранение и упрочение уже существовавшего в Америке строя, уже существовавших свобод и привилегий от посягательства британской короны и парламента[32].

Это и объясняет исторический парадокс, почему консервативная революция в Северной Америке во многих вопросах пошла дальше радикальной революции во Франции, почему Т. Джефферсон смог изменить локковскую формулировку естественных прав (жизнь, свобода, собственность) на жизнь, свободу я «стремление к счастью». Такое изменение не было случайным. Известно, что когда позднее маркиз Лафайет познакомил Т. Джефферсона с проектом французской Декларации прав человека, то американец заключил слова «право на собственность» в скобки предполагая тем самым исключить их из текста[33].

Разумеется, ни Т. Джеффероон, ни другие американские революционеры, никогда не выступали против собственности. Т. Джефферсон лишь справедливо полагал, что собственность следует относить не к естественным, а к гражданским правам, то есть рассматривать ее как историческую категорию, которая зависит от воли общества и государства[34].

В настоящее время мы много говорим о новом мышлении и общечеловеческих ценностях. Без понимания этих ценностей, простых моральных принципов, общечеловеческих идеалов под угрозой оказалась сама жизнь на нашей планете. Новое мышление, новый подход необходимы, однако не только дня понимания современности, но и при анализе событий далекого прошлого. Вспомним, что даже такие последовательные мастера классового анализа событий далекого прошлого, как К. Маркс и Ф. Энгелъс, призывали к осторожности и, в частности, обращали внимание, что титаны Возрождения были чем угодно, только не людьми буржуазно ограниченными. Между тем, у нас давно уже стало традицией во всем видеть только узкоклассовые интересы, во всем подчеркивать действительную или мнимую буржуазную ограниченность. Но почему великие документы Французской или Американской революций надо рассматривать только как буржуазно ограниченные? Разве принципы французской Деклараций прав человека и гражданина или американский «билль о правах» не выражали общечеловеческие интересы?

Позволю себе напомнить, что в п. 1 Декларации прав человека и гражданина говорилось: «люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». В качестве цели каждого «государственного союза» провозглашалось обеспечение естественных прав человека, то есть свободы, собственности, безопасности и сопротивления угнетению (п. 2). «Свобода состоит из возможности делать все, что не приносит вред другому»[35].

Разве Декларация независимости 1776 г., Конституция США 1787 г. и французская Декларация прав человека и гражданина не заложили прочной основы правового государства? Разве не Конституция 1787 г. в законодательном порядке Вервые утвердила принцип разделения властей? Разве Декларация независимости не провозгласила великого принципа неотъемлемых прав человека, «к числу которых принадлежат жизнь, свобода и стремление к счастью»?

Почему же мы с такой настойчивостью доказывали и продолжаем доказывать буржуазную сущность и ограниченность этих документов[36].

Я глубоко убежден, что они не были ограниченными ни для своего времени, ни даже сейчас. Другое дело, что правящие круги стремились использовать и часто использовали эта документы в своих классовых целях. Но эти же документа использовали в своих интересах и трудящиеся массы. Американские коммунисты (как и французские) всегда ссылались на Конституцию, Декларацию независимости и «билль о правах» и на их основе выигрывали судебные процессы. Конституция 1787 г. и «билль о правах» живут и действуют до настоящего времени именно потому, что их принципы и идеи выражали не вольно узкие интересы буржуазии и плантаторов, как об этом так много писали наши историки, но в первую очередь общечеловеческие идеалы и правовые нормы. Почему мы отвергаем суд присяжных как буржуазный? Ну, а если присяжными будут рабочие и служащие? Почему мы не учитывали мировую правовую теорию и практику и упорно сохраняли «революционную тройку», возникшую в особых условиях жесточайшей гражданской войны, когда не соблюдались элементарные нормы судопроизводства?

Впрочем, я уже несколько отклонился от темы. Возвращаясь к эпохе Французской революции, хотел бы в заключение внести некоторые корректировки в ее периодизацию. В свое время рамки Французской революции понимались весьма широко и охватывали чуть ли не четверть века, включая период наполеоновских войск. После 1917 г. получила распространение точка зрения, ограничившая революцию только 1789–1794 гг. В.Г. Ревуненков справедливо обратил внимание, что революция во Франции не завершилась термидором, а охватывала период до 1799 г., когда революция развивалась по нисходящей линии. «Нисходящая линия в революции не представляет собой отступания в сторону феодального прошлого, напротив, она означает укрепление и дальнейшее развитие социальных порядков, покоящихся на капиталистическом производстве»[37].

К сожалению, сам В.Г. Ревуненков проявил некоторую непоследовательность, когда включил в свою книгу о Французской Революции и раздел «Консулат», охватывающий 1799–1804 гг.[38] В настоящее время завершение революции в 1799 г. получало уже достаточно широкое признание и нашло отражение в учебной литературе[39]. Соглашаясь в принципе с такой периодизацией, хотелось бы только отметить, что рубеж между восходами и нисходящей линией в революции оставляет некоторые сомнения. Отразив вторжение интервентов и освободив к концу I793 г. всю территорию страны, якобинцы не только не ослабили, но усилили террор, направив его главным образом не на врагов, но на своих собственных союзников – Эберта, Шометта, Дантона... Закономерно задать вопрос, не началось ли уже в это время движение революции по нисходящей линии. Ведь якобинцы уже подрубали сук, на котором сами сидели. Отсюда и та легкость, с которой их устранили от власти 9 термидора (27 июля 1794 г.).

Расправившись с якобинцами и подавив народное движение, Директория расчистила путь к приходу к власти в результате переворота 18 брюмера (9 ноября 1799 г.) Наполеона Бонапарта. Именно этот переворот и ознаменовал конец Великой французской революции.

[1] Кареев Н.И. Крестьяне и крестьянский вопрос во Франции в последней четверти ХVIII века. М., 1879. Лучицкий И.В. Крестьянское землевладение во Франции накануне революции… Киев, 1900 и др. работы.

[2] Lefebvre G. Lа Grande peur de 1789. Р., 1932; Idem. Les рауsans du Nord pendant la Révolution française. 2-е éd. Bari, 1959; Idem. Questions agraires au temps de la Terreur. 2-е éd. La-Roche-sur-Yon, 1954; Адо .A.B. Крестьяне и Великая французская революция. Крестьянское движение в 1789–1794 гг. Изд. 2-е. M., 1987 (первое изд. М., I971).

[3] Тарле Е.В. Рабочий класс во Франции во время революции. Т. 1–2. СПб., 1909-1911; Его же. Континентальная блокада. M., 1913 (Соч. Т. II, III). Уже в советское время ученый опубликовал свое превосходное исследование о последних массовых выступлениях «плебейских» предместий Парижа в 1796 г. Тарле Е.В. Жерминаль и прериаль. М., 1937.

[4] Рассмотрению советских работ по истории Французской революции посвящена целая серия специальных обзоров. См. в частности: Далин В.М. Историки Франции ХIХ–XX в. М., 1981. С. 65–96 и др. О современной французской историографии см.: Lemarchand G. L’istoriographie de la Révolution française à la veille du bicentenaire // AHRF. 1988. Avr.-Juin. P. 113–207.

[5] Манфред A.З. Три портрета эпохи Великой французской революции. М., 1976. Иоаннисян A.Р. Коммунистические идеи в годы Великой французской революции. М., 1966. и др.

[6] Лукин Н.М. (М. Антонов). Максимилиан Робеспьер (1758–1794). М., 1919. (2-е изд. M.-Л., 1924). Вместе с другими работами Н.М. Лукина биография Робеспьера вошла в I том его избранных трудов. M., 1960.

[7] Фридлянд Г.С. Марат и гражданская война XVIII в. М., 1934. Т. 1. (2-е изд. М., I959).

[8] Коган Ф.Н. Генералы-изменники перед судом Парижского революционного трибунала // Ученые записки ЛГУ. Серия ист. наука. Вып. 6. Л., 1940. С. 157.

[9] Плимак Е.Г. Радищев и Робеспьер // Новый мир. 1966. № 6. С. 156–191; Ревуненков В.Г. Марксизм и проблема якобинской диктатуры (историографический очерк). Л., 1966; его же. Парижские санкюлоты в эпоху Великой французской революции. Л., 1971; его же. Парижская коммуна 1792–1794. Л., 1976; его же. Очерки по истории Великой французской революции. Падение монархии, 1789-1792. Л., 1982; его же. Очерки по истории Великой французской революции. Якобинская республика и ее крушение. Л., I983.

[10] Проблемы якобинской диктатуры. Симпозиум в секторе истории Франции Института всеобщей истории АН СССР 20-21 мая 1970 г. // Французский ежегодник, 1970. М., 1972. С. 278-313. На протяжении почти 20 лет книги В.Г. Ревунеккова просто не замечались нашей исторической периодикой и лишь в 1984 г. удалось опубликовать рецензию, в которой была дана более или менее развернутая характеристика его трудов по Французской революции. См.; Новая и новейшая история. 1984. № 6. С. 187–190.

[11] Манфред А.З. Три портрета. С. 340.

[12] Марат Ж.П. Избранные произведения. Т. 1–3. М., 1956. Т. 3. С. 235.

[13] Там же. С. 292; 262.

[14] Робеспьер М. Избранные произведения. М., 1965. Т. 1. С. 149, 151.

[15] Там же. Т. 3. С. 44, 45, 112.

[16] Ревуненков В.Г. Парижские санкюлоты... С. 143–144.

[17] Кропоткин Е.А. Великая французская революция, 1789–1793. М., 1979. С. 430–431.

[18] Ревуненков В.Г. Очерки по истории Великой французской революции. Якобинская республика и ее крушение. С. 138–139.

[19] Там же. С. 139–140.

[20] Подробнее см.;  Greer D. The Incidence of the Terror during French Revolution. Cambridge (Mass.). 1935.

[21] Собуль А. Первая республика. М., 1974. С. 13.

[22] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 33. С. 45.

[23] Ревуненков В.Г. Очерки по истории Великой французской революции. Якобинская республика и ее крушение. С. 3–4.

[24] Рюде Дж. Народные низы в истории 1730–1848. М., 1984, С. 142; Rudé G. ; Soboul A. Le maximum des salaires et le 9 thermidor // Annales historiques de la Révolution française. Jan.-Mars 1954. P. 1–22.

[25] Собуль А. Парижские санкюлоты во время якобинской диктатуры, М., 1966. С. 527.

[26] Он же. Философы и Французская революция // Французский ежегодник. 1982. M., I984. С. 145.

[27] Маркс К. Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 268.

[28] Пейн Т. Избранные произведения. М., 1959. С. 295.

[29] Фурсенко А.А. Американская и Французская революции XVIII в. (опыт сравнительной характеристики) // Вопросы истории. 1972. № 11. С. 81; Манфред А.З. Великая французская революция. М., 1983. С. 407.

[30] Commager H.S. The Empire of Reason. New York. 1977; The Development of a Revolutionary Mentality. Washington. 1972. P. 7.

[31] Манфред А.З. Указ. соч. С. 407.

[32] Болховитинов Н.Н. США: проблемы истории и современная историография. M., 1980. С. 98–99.

[33] The Papers of Thomas Jefferson.  In 19 vols. / Ed. bу J. Boyd. Princeton, 1950–1976. Vol. 15. P. 230–233.

[34] The Writings of Thomas Jefferson. In 20 vols. / Ed. by A.A. Lipscomb and A.E. Bergh. Washington, 1905. Vol. 13. P. 333.

[35] Конституции и законодательные акты буржуазных государств XVIII-XIX вв. M., I957. С. 250.

[36] См., в частности; Конституция США: история и современность. M., 1988. С. 6, 266 и др.

[37] Ревуненков В.Г. О хронологических рамках Великой французской революции //Вестник ЛГУ. 1979. № 14. С. 31.

[38] Он же. Очерки по истории Великой французской революции. Якобинская республика и ее крушение. Л., 1983. С. 258.

[39] Новая история стран Европы и Америки. Первый период / Под ред. А.В. Адо. М., 1986. Гл. 8. С. 183–213.

* Цифра на полях слева означает начало страницы оригинального издания (прим. админ. сайта)