В. Верещагин. Возвращение из Петровского дворца. 1895.

Император. Военно-исторический альманах. 2009. № 13. С. 23–30.

Наполеон находился в Петровском дворце с 19.30 16-го сентября[*] до 9.00 18-го сентября[1]. Кажется, что это единственный факт, который сегодня можно считать не вызывающим сомнений, хотя и в отношении его в литературе почти два века царствовала разноголосица. Вероятно первым, кто внес путаницу в дату возвращения императора из Петровского, был Э. Лабом, чье повествование было опубликовано впервые в 1814 г. Последующих авторов ввели в заблуждение две его фразы: «В течение четырех дней (17, 18, 19 и 20 сентября), которые мы провели вблизи Петровского (Péterskoé), Москва не переставала гореть» и «Пребывание в Петровском и в его садах делалось как нездоровым, так и неудобным, Наполеон возвратился в Кремль… Тогда гвардия и Главный штаб получили приказ возвратиться в город (20 и 21 сентября)»[2]. По-видимому, именно текст Лабома (хотя из него при внимательном прочтении и не следует, что Наполеон возвратился в Москву именно 20 или 21-го сентября) заставил Ж. Шамбрэ заявить о приезде императора из Петровского в Москву 20-го сентября[3]. Дополнительным аргументом для версии Шамбрэ стали наблюдения над интенсивностью пожара: 16, 17 и 18-го пожар продолжал быть очень сильным, 19-го он уменьшился, а 20-го прекратился.

В воспоминаниях и работах, выходивших после книг Лабома и Шамбрэ, ошибка стала достаточно распространенной. О 20-м сентября или 21-м, как дне возвращения Наполеона в Кремль, писал Ф.П. Сегюр, Л.Ж. Вьонне де Марингоне, и др.[4] Это широко проникло и в русскоязычную литературу[5]. В источниках и литературе можно встретить и 19-е сентября как день возвращения Наполеона в Москву[6].

На имеющиеся разночтения обратил в свое время внимание А. Шуерман, упомянув, правда, только как ошибочное утверждение Шамбрэ[7]. Была попытка оспорить даты 19-го и 20-го сентября и со стороны Д. Оливье[8]. Главным ее аргументом было то, что письма и рескрипты императора, датированные 18-м сентября, помечены уже Кремлем, а также то, что 18-го сентября в Кремле Наполеон встретился с главным надзирателем Воспитательного дома И.А. Тутолминым. В этой связи следует отметить, что в записке самого Тутолмина встреча с Наполеоном помечена 17-м сентября (!)[9], а бумаги, исходившие от Наполеона, когда он находился в Петровском, вполне могли быть помечены Москвой. Исследователям вообще не известно ни одного документа, помеченного Наполеоном Петровским (Письмо Марии-Луизе от 16-го сентября не имеет обозначения места, хотя в самом тексте Наполеон отметил, что пишет уже из Москвы, куда прибыл 14-го сентября[10]; бюллетени Великой армии от 16-го и 17-го сентября, продиктованные Наполеоном в Петровском, помечены Москвой). Столь ограниченная достоверная информация, исходившая от главного героя событий, как нельзя более явственно обозначила главную интригу тех дней, проведенных императором в Петровском, и придала им особую загадочность.

Что же касается наиболее убедительных даты и часа отбытия Наполеона из Петровского, то полагаем, что следует остановиться на 9 часах утра 18-го сентября. Именно это время указано в «Дорожном дневнике» А. Коленкура, по которому нередко можно вносить коррективы даже и в  его собственные мемуары. О 18-м сентября, как о дате возвращения императора в Кремль, свидетельствуют и другие источники: книга приказов 2-й роты 2-го батальона 2-го полка пеших гренадеров императорской гвардии, дневник Кастеляна, дневник Пейрюсса, свидетельства д’Изарна, Деннье, мемуары капитана в Главном штабе Д. Риго, мемуары сержанта полка фузилеров-гренадеров Молодой гвардии А.Ж.Б.Ф. Бургоня, и др.[11]

Как располагались соединения и части Великой армии в период нахождения императора в Петровском? Сам Петровский дворец к вечеру 16-го сентября находился в расположении 4-го армейского корпуса Е. Богарне. Благодаря книгам Лабома (из штаба корпуса) и Ложье (из итальянской королевской гвардии) мы имеем возможность более или менее точно определить его местонахождение. Еще 14 сентября части корпуса, двигаясь на Москву от Звенигорода, разместились у с. Хорошево. Утром 15 сентября корпус покинул эту позицию и двинулся к Пресненской заставе (у Ложье – к Звенигородской заставе). Солдаты были поражены пустынностью, они не увидели ни одного москвича, ни одного русского солдата[12]. «Никакого шума, никакого крика не раздавалось среди этого впечатляющего одиночества; беспокойство одно сопровождало наш путь; оно росло по мере того, как мы увидели густой дым, который, в форме колонны, возвышался над центром города»[13].

Войска 4-го корпуса, не входя в Москву, повернули от Пресненской заставы на север. Поравнявшись с Тверской заставой, они разделились. Три пехотных дивизии двинулись влево и расположились лагерем следующим образом: 15-я – в районе Петровского дворца, 14-я – в с.Алексеевском, 14-я – в Бутырках. Легкая кавалерийская дивизия Орнано, как пишет Ложье, «развернулась по фронту этих дивизий во Всехсвятском и Останкине»[14].

В саму Москву через Тверскую (Петербургскую) заставу вступила только итальянская королевская гвардия во главе с вице-королем. Гвардия прошла до «широкой и красивой площади (Страстной ? – В.З.)» (Ложье). После некоторого ожидания и, не получив, вероятно, никаких указаний из Главного штаба, вице-король начал размещение гвардии. Офицеры стали углём писать на дверях домов, кому был назначен постой. Появились, также выведенные углем, новые названия улиц – «улица такой-то роты». По словам Ложье, должны были появиться (не ясно, появились ли?) еще «кварталы такого-то батальона», «площади Сбора, Парада, Смотра, Гвардии и т.д.» Сам Богарне разместился, как свидетельствует Лабом, «во дворце князя Мамонова (Mamonoff) по красивой Санкт-Петербургской улице»[15]. Часть офицеров и солдат Итальянской гвардии, наскоро разместившись, поспешила углубиться в центр города. Они достигли Китай-города, где «толпа солдат» открыто торговала краденым товаром. Далее Лабом увидел уже сгоревшее здание Биржи. Всюду царил грабеж[16].

Вечером 15-го Лабом беседует в доме, где разместился на постой, с французом, служившим воспитателем у детей русского князя (Дмитриева-Мамонова?). Француз поведал о действиях Ростопчина, его возбуждающем влиянии на московское простонародье, призывах к населению выступить навстречу французской армии. Рассказал французский воспитатель и о том, что в Воронове Ростопчин готовил английские зажигательные снаряды с целью поджога зданий. Изготавливался воздушный шар для того, чтобы с воздуха уничтожить командование Великой армии[17]. Как пространно повествовал воспитатель детей князя, русская знать была настроена против мер, предлагавшихся Ростопчиным, и выступала в защиту французской и европейской цивилизации. Но Растопчин был категоричен, он развернул ожесточенную агитацию, поминая испанцев и жителей Сарагосы. Население было готово, защищая родину и религию, броситься жечь город[18].

В ночь на 16 сентября в Москве начались сильные пожары. Весь день 16-го итальянская королевская гвардия, иногда успешно, а иногда тщетно, пыталась бороться с огнем в тех кварталах, где она разместилась[19]. 17 сентября итальянская гвардия покинула пределы Москвы и передвинулась к Петровскому, в районе которого уже с 15-го расположились основные соединения 4-го армейского корпуса. Сам Богарне, покинув Москву вероятно в 5 часов вечера 17-го, остановился «в маленьком доме, в трех четвертях лье от заставы, по Петербургской дороге»[20].

Близко к расположению 4-го армейского корпуса находились 1-й и 3-й резервные кавалерийские корпуса. Как можно понять из воспоминаний Тириона (2-й кирасирский полк), 1-й кавалерийский корпус Нансути располагался на равнинной местности рядом с Тверской дорогой[21]; по мнению адъютанта генерала Жакино В. Дюпюи, примерно в двух лье от Москвы[22]. 3-й кавалерийский корпус мог находиться либо на дороге, ведущей от Москвы на Дмитров, примерно на том же расстоянии от столицы, что и 1-й корпус (в 2 – 1,5 лье от Москвы) , либо же, как пишет Гриуа, на дороге на Петербург[23]. Несмотря на их близкое расположение друг от друга, взаимосвязь между корпусами, оказавшимися на северных окраинах Москвы, была явно слабой. По причине начавшихся сильных пожаров Главный штаб Великой армии вечером 16-го сентября утратил всякий контроль над ситуацией. Так, 17-го сентября Бельяр сообщает Гильемино, что император отправил офицеров и подразделения для связи с авангардом Неаполитанского короля, но «до настоящего времени новостей нет». Бельяр просил уведомить о позиции 4-го корпуса (в расположении которого сам находился!). Подразделениям этого корпуса было предложено установить связь с Мюратом, разместив посты до Владимирской заставы[24]. Вечером 17-го Гильемино уведомил Бельяра, как полагаем, о расположении 4-го корпуса и о том, какое предписание у него имеется «из Главной квартиры императора». Как можно понять из ответного послания Бельяра, Гильемино запросил информацию о том, с какими частями авангарда он должен поддерживать связь. Бельяр на это ответил, что генерал Бёрман (командир 14-й бригады легкой кавалерии, находившейся в составе 2-го резервного кавалерийского корпуса), бывшей на Владимирской дороге, имеет приказ поддерживать контакт с генералом Орнано (о чем Орнано, вероятно, и не подозревал)[25].

За пределами расположения 4-го корпуса войска находились следующим образом. Корпус Даву (1, 3, 4 и 5-я дивизии) охватывал пригороды Москвы к югу от дороги на Звенигород и далее – до дорог на Калугу. Первоначально части 1-го корпуса располагались в поле, с 18-го сентября их стали переводить в казармы (вероятно, Хамовнические, но не только). «Мы находимся в предместье со вчерашнего дня», – сообщал в письме от 19 сентября Фуке, старший сержант 30-го линейного из дивизии Морана. П. Бенар, сублейтенант 12-го линейного (3-я дивизия 1-го корпуса Даву) пишет 23-го: «Наш армейский корпус в углу одного предместья Москвы, который сгорел не весь. Мы находимся в казарме в течение 4-х дней…». «Мы находимся в казармах несколько дней», – отписал домой примерно в те же дни Ф. Пулашо, солдат 3-й роты 21-го линейного полка из 3-й дивизии 1-го корпуса[26]. К корпусу Даву примыкал корпус Нея, который занял дороги на Тулу и Рязань. Нею было предписано поддержать в случае необходимости Мюрата. Вероятно, что части 3-го корпуса окончательно заняли определенные для них пункты только с 19 сентября[27]. До 19-го сентября дислокация частей этих корпусов не была идеальной. Так, командир 4-го линейного полка Фезенсак (3-й армейский корпус) отмечал, что его солдатам, отправлявшимся в Москву с целью мародерства, «приходилось проходить через лагерь 1-го корпуса, расположенного перед нами»[28]. Помимо этого, 16-го сентября в линию расположения 1-го и 3-го корпусов «вклинились» части 8-го армейского корпуса. Они стали дислоцироваться, как пишет Лоссберг, в «Смоленском предместье», то есть в районе за Дорогомиловской заставой, не переходя Москвы-реки. Оттуда они постепенно, начиная с 18-го сентября, стали перемещаться к Можайску[29].

Расположение войск авангарда Мюрата (в него входили 2-й и 4-й резервные кавалерийские корпуса с приданными им легкими кавалерийскими бригадами 1-го и 3-го армейских корпусов, пехотные дивизии Фриана (Дюфура) и Клапареда) и корпуса Понятовского было следующим. Корпус Понятовского, пройдя Москву, сразу расположился у с. Петровского по Владимирской дороге и вплоть до 21-го сентября не менял своего местоположения. 21-го он двинулся на Тульскую дорогу. 15-го сентября по Владимирской дороге двинулись вперед только части Клапареда, подкрепленные легкой кавалерией Мюрата (определенно – 16-й бригадой легкой кавалерии 2-го кавалерийского корпуса)[30]. К вечеру 16 сентября они достигли Богородска, где на холмах увидели казаков. По свидетельству Брандта, уже вечером 16-го Клапаред покинул Владимирскую дорогу и начал переход на Рязанскую к селению Панки[31]. Но легкая кавалерия пошла по Владимирской дороге дальше, перешла р. Клязьму и вечером 17-го находилась между Богородском и Покровом. Так как стало окончательно ясно, что русская армия отступает не по этой дороге, в полдень 18-го сентября легкая кавалерия двинулась в юго-западном направлении. В конечном итоге она достигла Подольска, и только в ночь с 25-го на 26 сентября соединилась с войсками, с которыми рассталась у Богородска[32].

Основная часть войск Мюрата оказалась сосредоточенной на Рязанской дороге. При этом пехота дивизии Дюфура, расположившись недалеко от заставы, до 17 сентября включительно имела отдых[33]. 17 сентября она выступила вперед по Рязанской дороге. Кавалерийские части во главе с Себастьяни (4-й кавалерийский корпус и части 2-го кавалерийского корпуса, а также легкие кавалерийские бригады) начали движение раньше – 16 сентября. Вначале они шли за русским арьергардом, затем – за прикрытием двух казачьих полков генерала Ефремова. К 21 сентября Себастьяни дошел до Бронниц. Здесь он убедился, что потерял русскую армию.

Все эти дни бригада карабинеров из дивизии Дефранса 2-го резервного кавалерийского корпуса простояла недалеко от городской заставы по Калужской дороге. С 15 сентября отряды от двух карабинерных полков устраивали энергичные «экспедиции» в Москву за продовольствием. Бригада двинулась вперед только 23 сентября[34].

20-го сентября в Москву с аванпостов прибыл Тибурций Себастьяни, который с удовольствием рассказывал штабным офицерам (среди них был Кастелян) о том, что там происходит: «Они (то есть солдаты авангарда – В.З.) в дружеских отношениях с казаками… Авангард продвинулся на 8 лье. Перед выступлением он предупредил казаков, которые также выступили. Когда генерал Себастьяни хотел остановиться, он уведомлял неприятеля; и тот занимал позицию. Ведеты устанавливаются на расстоянии пистолетного выстрела, лагеря устанавливаются на расстоянии ружейного. Генерал Себастьяни посылает вино генералу казаков; установили соглашение не драться без предупреждения. 18-го они сказали, что не могут оставить своих позиций без приказа, генерал Себастьяни ответил, что он должен их занять. Дали несколько выстрелов из пушки, атаковали; но это не изменило дружеских отношений к вечеру. Казаки продолжают жить в согласии с нашими кавалеристами; наши гусары дают им вино». Однако здесь же Кастелян добавляет, что в ротах у Себастьяни (иммется ввиду генерал Себастьяни) осталось верхом по 13 человек[35].

Сам Мюрат продолжал оставаться в Москве. 16 сентября он должен был из-за пожаров перебраться из сгоревшего дворца заводчика И.Р. Баташова на Гороховое поле во дворец графа Разумовского[36].

Пехота императорской гвардии была распределена так: обе дивизии Молодой гвардии находились в центре Москвы (дивизия Делаборда была введена из района Дорогомиловской заставы в город вероятнее всего 17 сентября[37], имея задачу уберечь от пожара прилегавшие с северо-востока к Кремлю кварталы). Легион Вислы, приписанный к Молодой гвардии, находился в авангарде Клапареда. Пехота Старой гвардии (за исключением одного батальона, оставленного в Кремле) вечером 16-го была выведена из Кремля и сосредоточилась в Петровском, занимая вокруг замка ближайшие постройки[38]. Гвардейская кавалерийская дивизия Кольбера 17 сентября находилась на значительном удалении к юго-западу от Москвы. Получив вечером 17 сентября приказ о возвращении к армии, она только в середине дня 19 сентября подошла к юго-западным окраинам Москвы и разместилась в районе с. Троице-Голенищево и Воробьево[39]. Остальная гвардейская кавалерия (за исключением дежурных эскадронов, сопровождавших императора) располагалась в пригородах Москвы (полагаем, что в западных и северо-западных) в надежде обеспечить себя фуражом[40].

Итак, 17 сентября весь 4-й армейский корпус, значительная часть императорской гвардии, два кавалерийских корпуса, Главный штаб и императорская квартира сосредоточились в районе Петербургской дороги. В центре этого скопления войск, но заметно выдвинувшись от них на север, находился Петровский дворец. Французы-авторы дневников поделились с нами своими впечатлениями от дворца. «Это обширное сооружение из кирпича, окаймленное башнями, и по своей внешности живописное, но совсем не европейское. Если это и есть, как говорят, татарская архитектура, то она не без элегантности», – так описывал дворец Фонтен дез Одар[41]. «17 [сентября]. Я на службе в шато Петровском; очень красивый, окруженный высокими стенами из кирпича, фланкируемый башнями в греческом стиле, он в самом деле имеет очень романтический вид», – повествует Кастелян[42]. Однако французская армия основательно «перетрясла» идиллическую картину окрестностей замка. «Прекрасный парк Петровского, привычное место встречи высшего общества столицы, стал на два дня местом расположения наших биваков, и достоинство его деревьев и его декораций не было осчастливлено»[43]. По свидетельству Фезенсака, в английском саду вокруг деревьев разместились многочисленные службы, входившие в состав Главной квартиры, «генералы поместились в здании фабрик, лошади стояли в аллеях», всюду шла бойкая торговля награбленными вещами[44]. Не менее ярко живописует эту картину Буларт: войска расположились «в садах английского стиля», в гротах, китайских павильонах и киосках. Царила полная неразбериха в одеждах – солдаты, одетые «по-татарски, по-казачьи и по-китайски, разгуливали по нашему лагерю». Многие были «в женских или поповских одеждах». Всюду играли на пианино, скрипках и гитарах. «Наша армия представляла собой карнавал», – заканчивал свое описание Буларт[45].

Этот карнавал разворачивался на фоне фантасмагорической картины московского пожара. «В то время как [мы]стояли лагерем в рощах, – записал в дневнике 21 сентября Фантен дез Одар, – Москва, находившаяся в огне, источала такой свет, что мы почти не различили две прошедшие там ночи, [так как]день приносил нам не более света. Свет необъятного костра был таким, что мы могли свободно читать, хотя нас отделяло одно лье. До нас доходил шум, который был подобен далекому ревущему урагану. Время от времени [какой-нибудь]дворец, в своем разрушении, посылал к тучам сверкающие снопы, похожие на огненный букет фейерверка, между тем как масса металла, которая была крышей, падала с грохотом, и тогда залп орудий, казалось, прерывал мрачный ропот адского урагана»[46]. «Было ужасным видеть, – писал интендантский чиновник Проспер, который оказался у Петровского 17 сентября и наблюдавший оттуда за пожаром, – как этот город горит во время ночи. Линия огня была видна на более чем лье, и была похожа на вулкан с многочисленными кратерами»[47]. Стены Петровского замка были нагреты от огня, хотя он и находился достаточно далеко от московского пожара[48].

Что же его главный обитатель? Прибыв в Петровский дворец в половине восьмого вечера 16 сентября, Наполеон пошел спать[49]. К ночи, проснувшись, император продиктовал 19-й бюллетень Великой армии. В нем он сообщил миру, что город Москва, «столь же огромен, как Париж», что Москва – «в высшей степени богатый город, наполненный дворцами всех князей империи», и что Великая армия теперь находится в нем. Однако «русский губернатор, Ростопчин, вознамерился уничтожить этот прекрасный город, когда узнал, что русская армия его покидает. Он вооружил три тысячи злодеев, которых выпустил из тюрем, равным образом он созвал 6 тысяч подчиненных и раздал им оружие из арсенала». Ростопчин заставил выехать из Москвы всех «купцов и негоциантов», «более четырехсот французов и немцев», удалил пожарных с насосами. Благодаря этим мерам русского губернатора «город охватила полная анархия; дома захватило пьяное неистовство, и полыхнул огонь». «Таким образом, полная анархия опустошила этот огромный и прекрасный город, и он был пожран пламенем». Но здесь же, словно спохватившись, император добавил, что армия нашла «значительные запасы в разных местах». Бюллетень сообщал, что 30 тыс. раненых и больных русских, находившихся в госпиталях, были брошены без помощи и продовольствия[50]. После подготовки бюллетеня император занялся планированием дальнейших маневров своей армии. Утром 17-го Наполеон долго смотрел в сторону горящей Москвы, как пишет Сегюр, «в угрюмом молчании», а затем воскликнул: «Это предвещает нам большие несчастья!» (“Ceci nous présage de grands malhours!”)[51].

По мнению Коленкура, в течение всего дня «император был очень задумчив; он не говорил ни с кем и вышел (из своих покоев – В.З.) лишь на полчаса, чтобы осмотреть дворец изнутри и снаружи». Как считает обер-шталмейстер, «во время пребывания в Петровском он (Наполеон – В.З.) принял только князя Невшательского; князь воспользовался случаем и изложил все соображения, которые ему внушил пожар, пытаясь убедить императора сделать выводы и не оставаться долго в Москве»[52]. Очевидно, что Коленкур в данном случае ошибается.

Несмотря на кажущуюся апатию, Наполеон, как обычно, проявил завидную активность. 17-го сентября он продиктовал 20-й бюллетень Великой армии. Бюллетень начинался с язвительного замечания о том, что прежде русские служили благодарственный молебен всякий раз после проигранного сражения. Возможно и теперь, когда французская армия достигла Москвы, произойдет то же самое. Затем Наполеон описал богатства Москвы, которая является «кладовой Азии и Европы». А далее – очень контрастно – шло описание уничтожения Москвы в «океане пламени». «Эта потеря неисчислима для России, для ее торговли, ее дворянства… Понесенные потери исчисляются многими миллиардами». В этом пожаре сгорело, по словам бюллетеня, 30 тыс. раненых и больных русских. Главную вину за эту катастрофу Наполеон возложил на Ростопчина, который воспользовался «освобожденными из тюрем злодеями». Резонно полагая, что уничтожение Москвы обесценивало успехи Великой армии, император расписал, как много удалось найти припасов в уцелевших погребах. «Армия восстановила свои силы, – утверждал он, – она имеет в изобилии хлеб, картофель, капусту, овощи, мясо, солености, вино, водку, сахар, кофе, в общем, провизию всякого рода»[53].

Помимо обеспечения «пропагандистского прикрытия», чем, как мы увидели, Наполеон занялся практически сразу после приезда в Петровское, он активно начал выяснять настроения в среде русского населения, в том числе по поводу отмены крепостного права. 17 сентября Наполеон принял в Петровском несколько «московских французов». О факте этих встреч сообщает хорошо информированный шевалье Ф.-Ж. д’Изарн. Однако о содержании этих бесед мы можем судить только по тому, что д’Изарну поведала одна из приглашенных к императору – г-жа Мари-Роз Обер-Шальме (Aubert-Chalmé). Родившаяся во Франции и вышедшая замуж за Жана-Николя Обера, она перебралась в Россию и содержала гостиницу и модный магазин на Кузнецком мосту (в Глинищевском переулке между Тверской и Большой Дмитровкой). Ей был 31 год, она была красивой, располагающей к себе, была хорошо известна как в среде московской знати, которая была ее клиентурой, так и в среде французских колонистов в Москве. Ее муж был выслан Ростопчиным в Макарьев на барке вместе с четырьмя десятками других «подозрительных», а ее магазин был, как говорили, также по приказу московского главнокомандующего разгромлен (вероятно, утром 14 сентября)[54]. д’Изарну Обер-Шальме поведала следующее. Около 6 часов утра 17 сентября один из «адъютантов» (мы думаем, что, скорее всего, это был кто-то из ординарцев или офицер из ведомства Лелорнь д’Идевиля, или, наконец, офицер из штаба Мортье) нашел Обер-Шальме среди беженцев из числа московских иностранцев, которые начали скапливаться в районе Петровского дворца. На дрожках, запряженных «скверной лошадью», «адъютант» доставил даму, одетую в «лагерный костюм» (son costume du camp), к Петровском удворцу. Предоставим д’Изарну самому передать слова, услышанные им от Шальме: «У ворот дворца встретил их маршал Мортье, подал ей руку, и провел ее до большой залы, куда она вошла одна. Бонапарт ждал ее там, в амбразуре окна. Когда она вошла, он сказал ей: “Вы очень несчастливы, как я слышал?” Затем начался разговор наедине, состоявший из вопросов и ответов и продолжавшийся около часу, после чего г-жу О*** (A***t) отпустили и отправили с такими же церемониями, с какими она была встречена». д’Изарн узнал от Шальме, что один из вопросов, заданных ей, был вопрос об идее освобождения крестьян (l’idée de donner la liberté aux paysans). Шальме ответила: “Я думаю, Ваше Величество, что одна треть из них может быть оценит это благодеяние, а остальные две трети не поймут пожалуй, что вы хотите сказать этим”. «При этом, – сообщает далее д’Изарн, – Бонапарт понюхал табаку, что он делал всегда, встречая какое-нибудь противоречие»[55].

А.Н. Попов, не совсем ясно, на основе каких источников дополняет этот разговор следующим: Наполеон в ответ на слова Обер-Шальме воскликнул: «Но речи и пример первых увлекут за собою и остальных». – «Ваше величество, можете ошибаться», продолжала француженка, «здесь не то, что в полуденной Европе. Русский недоверчив, его трудно расшевелить. Дворяне не замедлят воспользоваться минутою колебания, и эти новые идеи будут представлены как безбожные и нечестивые. Увлечь ими чрезвычайно будет трудно, даже невозможно»[56].

И все же главное, что занимало Наполеона 17 сентября, был план «замаскированного» отступления от Москвы с одновременным созданием угрозы для Санкт-Петербурга. Впервые в литературе вопрос об этих планах поднял сам Наполеон, размышляя о русской кампании на о. Св. Елены. Однако из его слов можно было понять, что в сентябре 1812 г. такого рода планы были маловероятны: «Александр боялся; он эвакуировал в Лондон свои архивы и свои самые ценные сокровища… Конечно! Если бы это было в августе, армия бы маршировала на Санкт-Петербург»[57]. В другом источнике это звучит несколько иначе: «Можно было избрать движение на Санкт-Петербург; Двор боялся и эвакуировал в Лондон свои архивы, наиболее ценные сокровища… Рассматривая как возможность двигаться из Москвы в Санкт-Петербург, так и из Смоленска в Санкт-Петербург, Наполеон предпочел провести зиму в Смоленске, в границах невредимой Литвы, а весной двинуться на Санкт-Петербург»[58].

Однако в литературу сюжет о планах движения из Москвы на Петербург вошел благодаря, прежде всего, Сегюру. Сегюр писал: «Он (Наполеон – В.З.) объявил, что пойдет на Петербург. Эта победа была начертана на его картах, до сих пор оказывавшихся пророческими. Различным корпусам был даже отдан приказ держаться наготове. Но это решение было только кажущимся. Он просто хотел выказать твердость и пытался рассеять печаль, вызванную потерей Москвы; поэтому Бертье и в особенности Бессьер без труда отговорили его, доказав, что состояние дорог, отсутствие жизненных припасов и время года не способствуют такой экспедиции». Далее Сегюр сообщил, что «в этот момент» было получено известие, что Кутузов находится между Москвой и Калугой. «Это был еще один довод против экспедиции в Петербург. Все указывало на то, что теперь надо идти на эту разбитую армию, чтобы нанести ей последний удар, предохранить свой правый фланг и операционную линию, завладеть Калугой и Тулой, житницей и арсеналом России, и обеспечить себе короткий, безопасный и новый путь отступления к Смоленску и Литве». И далее: «Кто-то предложил возвратиться (retourner sur) к Витгенштейну и Витебску. Наполеон оставался в нерешительности среди всех этих проектов. Его привлекало только одно – завоевание Петербурга! Все другие проекты казались ему лишь путями отступления, признаниями ошибок. И, либо из гордости, либо из политики, не допускающей ошибок, он отверг их все»[59].

Через три года после выхода книги Сегюра сюжет о «петербургском плане» вновь был поднят Фэном. Фэн сделал важные уточнения: «Москва была покинута (имеется в виду французской армией из-за пожара – В.З.), но дорога на Петербург была свободна, и отступление Кутузова оставило весь север России в нашей власти. Вице-король не обнаружил с этой стороны ничего, кроме корпуса под командованием Витгенштейна, который отступил при приближении наших залпов, и который не казался препятствием. Мы были не более чем в 15 маршах от Петербурга. Наполеон думал о том, чтобы нанести удар по этой другой столице». Однако далее Фэн замечает: «Между тем, Его намерение было не в том, чтобы использовать всю армию; он думал прибегнуть к простой демонстрации, и он думал, что для этого достаточно толчка в той точке, где находятся дивизии вице-короля. Другие корпуса будут делать вид, что следуют за ним, но [в действительности] будут ограничиваться поддержкой. Наш арьергард будет охранять Москву столь долго, как будет необходимо, и с равнин, которые мы откроем между двух столиц, наши колонны, маневрируя левым крылом, начнут осуществлять отход на бассейн Двины. Это циркулярное движение может осуществляться эшелонами по различным параллельным дорогам, которые проходят по провинциям Великих Лук и Великого Новгорода; мы также достигнем Витгенштейна, которого мы превосходим вдвое; мы объединим армии маршала Сен-Сира, герцога Тарентского, герцога Беллюнского, и вот за месяц, к 15 октября, все наши соединенные силы развернутся в линию по Двине, опираясь одним крылом на укрепления Риги, а другим – на укрепления Смоленска, с резервами в Витебске, Могилеве, Минске и Вильно…» Согласно Фэну, французской армии не нужно будет даже размещать свои зимние квартиры на Двине. Само это движение, выполненное в течение месяца, заставит русское правительство стать «более сговорчивым» и завершится «триумфом над его упрямством». «Вот план, который император предложил; он провел ночь с 16 на 17-е в комбинациях на карте, и уже продиктовал свои первые приказы; но едва он посвятил нескольких начальников армии в этот проект, как шепот начался. Вице-король был единственным, кто одобрил: эта идея открывает нам дорогу к соблазну его юной храбрости! Все остальные были против… и новый план не мог не поколебаться от возражений и не мог не быть признан совершенно безнадежным»[60].

В сущности, свидетельства Сегюра и Фэна являются единственными, более или менее подробно знакомящими нас с «петербургским планом», появившемся у императора в Петровском, но насколько они разные![61] Важно, что воспоминания Коленкура нисколько не проясняли вопроса. Скорее наоборот, еще более, казалось, его запутывали. Коленкур писал, что во время пребывания в Петровском император обдумывал возможность «отступательного движения»[62], но, в конечном итоге, отказался от него. Правда далее, через несколько страниц, Коленкур все же написал о «петербургском плане», но отнес его, как можно понять, к периоду между серединой 20-х чисел сентября и 18 октября. Причем, это предложение было высказано Наполеоном во время встречи с Богарне, Бертье, Дюма и прибывшим на ночь из авангарда Мюратом. Сам Коленкур полагал, что реально император не думал об этой экспедиции, но поднял вопрос исключительно для того, чтобы «внести перемену в настроение армии». Вице-король и маршалы во время этой встречи решительно высказались против[63].

В 1854 г. А.Тьер опубликовал свой 14-й том «Истории Консульства и Империи». Он высказал сомнения в том, что такой план Наполеон, находясь в Петровском, мог вообще предложить. По мнению историка, бумаги Наполеона этот факт опровергают. Подобный план, по мнению Тьера, содержался в документе, который относится к октябрю месяцу, но никак не к периоду 16 – 18 сентября. Это ставило утверждение Фэна, как считал Тьер, под серьезное сомнение[64].

В 1933 г. издатель мемуаров Коленкура Ж. Оното резонно заметил, что план, о котором писал Фэн, и тот, который нашел отражение в бумагах императора (“Correspondance”. N19237), относятся к разному времени[65]. Но в то же время явно бросается в глаза удивительная связь между интерпретацией «петербургского плана», сделанной Фэном применительно к 16–17 сентября, и тем, как он звучал в недатированных бумагах императора, отнесенных издателями к началу октября[66]. Действительно, в том и в другом случае этот проект не рассматривался как непосредственное движение на Петербург с целью его захвата, но как угрожающее движение к русской столице при сохранении главной коммуникационной линии Великой армии через Смоленск с одновременным, «замаскированным», отступлением из Москвы. Это обстоятельство не могло не вызвать среди историков искушения пересмотреть общепринятую датировку документа, помещенного в «Корреспонденции» Наполеона под №19237. Так, О.В. Соколов в статье «Осенний план Наполеона»[67] высказал мысль, что заметки под №19237 были составлены не позднее 24 сентября, и что Фэн пишет именно об этом плане, повествуя о бессонной ночи с 16 на 17 сентября.

В работах французских авторов датировка этого документа, сделанная издателями «Корреспонденции» (начало октября), либо не пересматривается[68], либо же смещается на последние числа сентября[69]. В первом случае этот документ органично связывается с обстоятельствами встречи Наполеона с маршалами (определенно Даву и Мюратом) и принцем Евгением, которая состоялась, согласно Сегюру (других свидетельств нет), 3 октября[70]. Действительно, обстоятельства этой встречи удивительным образом напоминают то, что описал Фэн применительно к утру 17 сентября, и Коленкур, но уже применительно к периоду между серединой 20-х чисел сентября и 18 октября!

Существует еще одно интересное свидетельство, которое в спорах о возможных планах Наполеона ухода из Москвы не фигурирует, хотя хорошо известно. Это воспоминания генерала Дедема, которые были опубликованы в 1900 г. В этих воспоминаниях Дедем отводит Наполеону только роль пассивного наблюдателя: «Вице-король предложил двигаться тотчас же со своим армейским корпусом в 25 тыс. человек, маршировать на Тверь и к Петербургу; в то время как остальная армия нанесет поражение маршалу Кутузову. Это нацеливало на то, чтобы продолжать вторжение, и было несколько важных моментов, позволявших надеяться на удачу в отношении этого проекта. Это бы вселило ужас в сердце Санкт-Петербурга, и мало было сомнений в том, что император Александр допустил бы сожжение своей второй столицы. Двадцати пяти дней было бы достаточно для его выполнения. Но были опасения в отношении дождей и дурных дорог вокруг Твери, и предложение вице-короля было отвергнуто»[71].

Какое же можно предложить решение, когда все основные источники во многом противоречат друг другу, а значит неизбежно возникает вопрос о самом факте «петербургского проекта» в период сидения Наполеона в Петровском? Полагаем, что определенную ясность может внести документ, опубликованный в корреспонденции Е. Богарне и представляющий собой письмо принца Евгения к жене от 21 сентября 1812 г. В нем говорится: «Я в ожидании очень скорого движения: это вопрос об отправке войск по дороге на Петербург, и это возможно [будет] мой армейский корпус. Говорят, что потом [будут] зимние квартиры, но почти определенно, что в этом году более не будет битвы. Думают также, что русские согласятся на мир, даже если они увидят, что мы приняли для себя хорошее решение остаться в их стране»[72]. Это письмо неопровержимо свидетельствует о том, что к началу 20-х чисел сентября план движения в направлении Петербурга у Наполеона определенно был[73], и предполагал тот вариант действий, который описал Фэн. В те дни император вынужден был отложить реализацию этого плана – не было до конца ясно, где находится Кутузов, следовало привести собственную армию в порядок, провести зондаж на предмет мирных переговоров с русскими. Наконец, существовали серьезные опасения того, что Великая армия рассредоточит свои силы и окажется между армией Кутузова и Витгенштейном[74]. К этому проекту император возвращался позже, возможно неоднократно, вплоть до начала октября. Представляя ход дальнейших событий, можно сказать, что реализация этого проекта, выполненная энергично и своевременно, могла бы иметь для Наполеона и его армии наиболее благоприятные из всех возможных последствия.

Между тем, Москва продолжала гореть. «Ночь с 16-го на 17-е, – писал 21 сентября Пейрюсс своему брату Андре, – разразилась новыми бедствиями; ничто не могло уберечься; пламя распространилось еще дальше на 4 лье. Небо было в огне»[75]. 17-го пожар не утихал. Однако около 3-х часов дня начался сильный дождь, ветер утих и сила огня в некоторых местах немного уменьшилась, но не везде[76]. Так, капитан Риго, пробираясь через Москву после выполнения какого-то задания, с трудом находил путь среди огня: «…меня душили жестокий ветер, дым и разряженный вследствие огня воздух. Москва превратилась в бездну, в океан огня; пламя шло с севера к центру, и оно достигало самого неба; куски кровельного железа падали с колоколен и домов с грохотом на широкие мостовые, отдаваясь в горестном сердце…»[77] Вионне де Марингоне также свидетельствует, что 17-го «ветер изменил направление и понес огонь к Кремлю»[78]. Частям Молодой гвардии, находившимся в центре города, был отдан приказ ограничиться «защитой Кремля и той части города, которая располагается у Кузнецкого моста, где жили иностранные купцы»[79].

К вечеру того же дня генерал-адъютант Нарбонн был послан из Петровского с небольшим отрядом спасать от огня Слободской дворец (французские мемуаристы называли его исключительно Желтым дворцом). Отряд смог пробраться к дворцу, делая большие объезды из-за пожаров, только к 10 часам вечера. По дороге отряду попадалось «на улицах много вооруженных русских солдат, свободно разгуливавших», немало было и русских раненых, старавшихся «укрыться от пламени». Была встречена «толпа жителей, нагрузивших на свои повозки все наиболее ценное, и которых наши солдаты грабили». Нарбонн дал этим жителям эскорт, чтобы они смогли выбраться со своим скарбом в пригород. Достигнув Желтого дворца, люди Нарбонна убедились, что его уже невозможно спасти. Полюбовавшись напоследок роскошью обстановки и «свернув множество картин», они возвратились в Петровское[80].

Вечером 17-го отправился с десятью солдатами в ночную экспедицию бравый Бургонь. Той ночью они расправились с несколькими «поджигателями», попытались спасти от огня 17 русских раненых, успешно боролись с огнем в кварталах Мясницкой части. Продолжал идти сильный дождь, но пожар не унимался[81].

18-го сентября дождь, начавшийся накануне, продолжал идти. Ветер заметно ослабел. «Наевшись, огонь уже не был столь значительным», – вспоминал тот день по горячим следам Пейрюсс[82]. Однако во многих районах огонь еще продолжался и даже «вспыхнул в нескольких местах» (Сюрюг). Ряд участников событий, находившихся 18-го в Москве, даже утверждали, что пожары тогда заметно усилились. Так, Вьонне де Марингоне пишет, что ураган возобновился «с новой силой, так что было невозможно находиться на улицах и площадях. Я выглядывал в окно, изучая картину, которую стал представлять город…» В этот день Вьонне де Марингоне сам арестовал человека, который пытался поджечь дом, в котором расположился офицер. Вьонне де Марингоне не стал его расстреливать и приказал препроводить в тюрьму[83]. Сохранить дом все же не удалось[84].

Ларрей также не уезжал из Москвы в Петровское. Он «остался в уединенном каменном доме, стоявшем во французском квартале (то есть в Мясницкой части – В.З.) недалеко от Кремля». Оттуда он и наблюдал «ужасный пожар». Странно, но он полагает, что «пожар достиг высшей степени напряжения» только в ночь с 18-го на 19-е сентября[85].

По-видимому, такая разноголосица может быть объяснена двумя обстоятельствами. Во-первых, тем что люди, оставшиеся в городе, оценивали происходящее на основе того, что происходило непосредственно вокруг них. Во-вторых, несомненной путаницей, которая должна была возникнуть в их памяти, хотя бы и спустя только несколько дней после пережитых событий. Тем более, что день и ночь было тогда так легко перепутать! В любом случае ясно одно: 18-го сентября сильные пожары еще продолжались и сохранялась явная угроза их нового усиления. Тем не менее, уже утром 18-го император решил возвратиться в Кремль[86].

[*] Все даты даны по новому стилю.

[1] «Дорожный дневник А.А.Л. Коленкура» (l’Itinéraire des Archives de Caulaincourt) //Caulaincourt A.-A.-L. Mémoires. P., 1933. T. 2. Р. 15–16. Note; P. 19.Note. П.П. Деннье, который не всегда бывает точен, отмечал, что Наполеон отбыл из Москвы в Петровское в 16.00 16-го сентября, прибыл в Петровское в 18.00 16-го сентября, выехал из Петровского в полдень 18-го сентября, прибыл в Москву в час дня (Denniée P.-P. Itinéraire de l’Impereur Napoléon pendant la campagne de 1812. P., 1842. P. 190).

[2] Мы воспользовались парижским изданием Лабома 1815 г.:  Labaume E. Relation circonstancié de la campagne de Russie en 1812. P., 1815. Р. 227–228, 230.

[3] Chambray G. Histoire de l’expédition de Russie. P., 1838. T. 2. P. 125, 131.

[4] Ségur Ph.P. La campagne de Russie. Mémoires. P., s.a. P. 200; Наполеон в России глазами иностранцев. М., 2004. Кн. 1. С. 309; Vionnet de Maringoné L.-J. Souvenirs… P., 1899. P. 33; etc.

[5] Катаев И.М.Пожар Москвы // Отечественная война и русское общество. Т. 4. М., 1912. С. 147. Примеч. 2; История Москвы. М., 1954. Т. 3. С. 109; Троицкий Н.А. 1812. Великий год России. М., 1988. С. 194; Отечественная война 1812 года. Энциклопедия. М., 2004. С. 565; и др.

[6] Surugue A. Mil huit cent douze. Les Français à Moscou / Publ. par le R.P. Libercier. M., [1909]. P. 37; Journal des operations de la division Preysing par le lieutenant de Flotow // Fabry G. Campagne de Russie. P., 1903. T. 3. Annexe. P. 201; Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны в 1812 году. 2-е изд. СПб., 1840. Ч. 2.  Т. 2. С. 54; Бескровный Л.Г. Отечественная война 1812 года. М., 1962. С. 428;и др.

[7] Schuerman A. Itinéraire général de Napoléon I. P., 1911. P. 308.

[8] Olivier D. L’incendie de Moscou. P., 1964. P. 101.

[9] Богданович М.И. История Отечественной войны 1812 г. по достоверным источникам. СПб., 1852. Т. 2. С. 319.

[10] Наполеон – Марии-Луизе. 16 сентября 1812 г. // Napoléon I. Lettres inédits de Napoléon  á Marie-Louise. 1810-1814. P., 1935. P.78.

[11] Registre d’Ordre du 2-e régiment de grenadiers á pied de la Garde Imperiale // Российская национальная библиотека. Отдел рукописей. Fr. Q.IV. N95. Л. 113об.; Castellane E.-V.-E.-B. Journal. P., 1895. T. 1. P. 156; Peyrusse G.-J. Mémorial et archives. 1809–1815. Carcassone, 1869 . P. 99; [Ysarn de Villefort F.J.D.’] Relation du séjour des Français a Moscou et de l’incendie de cette ville en 1812…/ Publ. par A. Gadaruel. Bruxelles, 1871. P. 27; Denniée P.-P. Op. cit. P. 190; Rigou D. Souvenirs des Guerres de l’Empire. P., 1845. P. 60: Bourgogne A.-J.-B.-F. Mémoires du sergent Bourgogne. P., 1900 P. 25; etc.

[12] Labaume E. Op. cit. P. 193-194; Изгнание Наполеона из Москвы. М., 1938. С. 40.

[13] Labaume E. Op. cit. P.194.

[14] У Лабома сведения менее конкретные: 13-ю дивизию он помещает вместе с 15-й у Петровского дворца, 14-ю – «в деревне, расположенной между Москвой и этим шато», кавалерию Орнано – «в одном лье впереди этой деревни». Но, в целом, свидетельства обоих авторов не противоречат друг другу (Labaume E. Op. cit. P. 195; Изгнание Наполеона… С. 40–41). О кавалерии Орнано см. дневник лейтенанта Флотова (Journal des operations de la division Preysing… P. 200): 17 сентября баварская дивизия начала движение; она прошла дер. Алексеевское, пересекла р. Яузу и, после того как миновала д. Ростокино, остановилась; в 4 часа вечера был получен приказ бивакировать возле дер. Алексеевское.

[15] Labaume E. Op. cit. P.195.

[16] Ibid. 197-199.

[17] Ibid. P.201. В тексте Лабома идут параллельные ссылки на бюллетени Великой армии, в которых говорится о том же. Так что не совсем ясно, какую конкретно информацию Лабом получил от московского француза.

[18] Ibid. P. 203–208. В своем рассказе московский француз совершенно определенно разводил позицию Александра I и русской знати, с одной стороны, и действия Ростопчина, провоцировавшие простонародье к погромам и поджогам города, с другой. Такие рассказы московских французов не могли не повлиять на мнение Наполеона и командования Великой армии о том, что возможность вести переговоры о мире, несмотря на московский пожар, все еще была.

[19] Ibid. P.209-210.

[20] Journal des operations de la division Preysing… P. 200; Е. Богарне – жене. Москва, 18 сентября 1812 г., вечером // [Du Casse A.] Mémoires et correspondance politique et militaire du Prince Eugéne. P., 1858 (1860). T. 8. P. 49.

[21] Тирион де Мец. Воспоминания офицера французского кирасирского №2 полка о кампании 1812 года // Рейтар. №3 (3/2003). С. 107–112.

[22] Dupuy V. Souvenirs militaries. P., 1892. P.284.

[23] Богданович М.И. Указ. соч. С.284. По свидетельству Гриуа, «в течение 8 или 10 дней, пока мы оставались на этой дороге (Петербургской – В.З.), мы множество раз меняли позицию, то приближаясь, то отдаляясь от Москвы» (Griois L. Mémoires du général Griois. P., 1909. T. 2. P. 50). Позже автор отметил: «3-й кавалерийский корпус менял место кантонирования каждый день, оставаясь, однако, всё время на дороге на Петербург в расстоянии примерно 3-х лье от Москвы» (Ibid. P. 58–59).

[24] Бельяр – Гильемино. Петровское, 1-я деревня по дороге на Коломну, 17 сентября 1812 г. // [Du Casse A.] Op. cit. P. 47.

[25] Бельяр – Гильемино. Монастырь Петровского (Couvent de Petrowskoé), 18 сентября 1812 г. // Ibid. P. 149.

[26] Chambray G. Op. cit. P.119, 146; Фуке – барону Л.-Ж. Дюгамелю. Москва, 19 сентября 1812 г. // Lettres interceptées par les Russes durant la campagne de 1812 / Publ. par S.E.M. Goriainow. P., 1913. №12. Р. 14; П. Бенар – жене. Москва, 23 сентября 1812 г. // Ibid. P. 30; Ф. Пулашо – жене. Москва, 21 сентября 1812 г.   // Ibid. P. 51.

[27] Так,  18-й линейный, в котором служил Бонне, только с 19 сентября стал размещаться «в маленькой безлюдной деревне в ½ лье на В [осток] от Москвы». 27 сентября он был размещен «с краю немецкого предместья в Москве» (Bonnet. Journal // Carnet de la Sabretache. 1912. P. 101).

[28] Fezensac R.A.P.J. Journal de la Campagne de Russie en 1812. P., 1850. P. 55–56. См. также: Chambray G. Op. cit. P. 119, 146; Bonnet. Op. cit. P. 101.

[29] Лоссберг Ф.В. Письма вестфальского штаб-офицера. М., 2003. С. 49–53.

[30] По свидетельству Рооса, в 2 часа пополудни 15 сентября приказ о движении отдал лично сам Мюрат.

[31] Брандт Г. Воспоминания // Записки современников 1812 года. СПб., б.г. С. 101.

[32] Роос Г. С Наполеоном в Россию. М., 1912. С. 153–159.

[33] Журнал дивизии Фриана // Chuquet A. 1812. Notes et documents. P., 1912. Sér. 2 . P. 60. Генерал Дедем утверждает, что его дивизия находилась на Владимирской дороге (Dedem de Gelder. Mémoires. P., 1900. P. 255).

[34] Брандт Г. Указ. соч. С.101; Журнал дивизии Фриана. P.60; Szymanowski J., Turno Ch. Souvenirs de deux généraux polonais au service de la France. P., 2001. P. 103; Manuscrits de carabiniers // Revue de cavalerie. Paris; Nancy, 1894. P. 215; Chambray G. Op. cit. P. 145–146; Роос Г. Указ. соч. С. 153–159; Васильев А.А. Испанский полк «Жозеф-Наполеон» в русской кампании 1812 года // Цейхгауз. (6). 1 (1997). С. 21; Отечественная война 1812 года. Энциклопедия. С. 150, 800.

[35] Castellane E.-V.-E.-B. Journal. P., 1895. T. 1. P. 157–158.

[36] Полосин И.И. Кутузов и пожар Москвы 1812 г. // Исторические записки АН СССР. 34. М., 1950. С. 153.

[37] Berthezéne P. Souvenirs militaires de la République et de l’Empire. P., 1855. T. 2. P. 66.

[38] Fantin des Odoards L.-F. Journal. P., 1895. P. 355; Chambray G. Op. cit. P. 146. Экипажи императора были отправлены из Кремля в Петровский дворец, по-видимому, утром 17 октября, «часу в десятом», как пишет В.А. Перовский, оказавшийся во французском плену (Из записок покойного графа Василия Алексеевича Перовского // Русский архив. 1865. Ст. 1041).

[39] Dumonceau F. Mémoires. Bruxelles, 1958. T. 2. P. 150–159.

[40] Chambray G. Op. cit. P.146.

[41] Fantin des Odoards L.-F. Op. cit. P. 335. Р. Солтык отмечал, что Петровский дворец был «из красного кирпича готической архитектуры». Он напоминал ему замок Хэмптон-Корт возле Лондона (Soltyk R. Napoléon en 1812. Mémoires historiques et militaires sur la campagne de Russie. P., 1836. P. 300–301. Note). В то же время Гриуа поведал, что Петровский замок был «древней конструкции, похожий скорее на государственную тюрьму, чем на замок суверена» (Griois L. Op. cit. P. 54).

[42] Castellane E.-V.-E.-B. Op. cit. P. 155.

[43] Fantin des Odoards L.-F. Op. cit. P. 335.

[44] Fezensac R.A.P.J. Op. cit. P. 265.

[45] Austin P.B. 1812: Napoleon in Moscow. L., 1995. P. 48.

[46] Fantin des Odoards L.-F. Op. cit. P. 336.

[47] Проспер – отчиму. Москва, 15 октября 1812 г. // Lettres interceptées... Р. 149.

[48] Soltyk R. Op. cit. P. 301.

[49] «Дорожный дневник А.А.Л. Коленкура» (l’Itinéraire des Archives de Caulaincourt). P. 16. Note 2.

[50] 19-й бюллетень Великой армии. Москва, 16 сентября 1812 г. // Œuvres de Napoléon. P., 1827. T. 5. P. 62–63. Хотя этот бюллетень и мог быть продиктован Наполеоном еще в Кремле в первой половине дня 16 сентября, но более вероятно, что это произошло поздно вечером, уже в Петровском.

[51] Ségur Ph.P. Op. cit. P. 189.

[52] Caulaincourt A.-A.-L. Op. cit. P. 16.

[53] 20-й бюллетень Великой армии. Москва, 17 сентября 1812 г. // Œuvres de Napoléon. P. 63–64.

[54] Olivier D. L’incendie de Moscou. P., 1964. P.98; Berthezéne P. Op. cit. P. 70. Трудно сказать, что именно заставило Наполеона беседовать именно с Обер-Шальме. После возвращения в Москву русских властей оставшееся от магазина Обер-Шальме имущество было распродано с аукциона. Среди прочего было продано 56 «бутылок с духами», 4 «бронзовых люстры», 11 «корпусов часовых бронзовых», 490 «пузырьков с душистым маслом», 90 «стеклянных помадных банок», 186 зеркал! Был продан за 102 р. 15 коп. и «медный» бюст Наполеона. Всего было выручено 34892 руб. 24 коп. (Опись вещей иностранки Шальме, проданных с аукциона. Август 1813 г. // Отдел письменных источников Государственного исторического музея. Ф. 160. (далее – ОПИ ГИМ). Ед. хр. 198. Л. 21–22об.). В качестве краткой справки к этой «Описи…» прилагалась запись о том, что дама «была тайным агентом Наполеона» и имела в народе прозвище «Обер-Шельма». Вопрос о том, могла ли Обер-Шальме в действительности принадлежать к французской агентуре в Москве в историографии всерьез не поднимался.

[55] [Изарн д’] Воспоминания московского жителя о пребывании французов в Москве в 1812 году // Русский архив. 1869. №9. Ст. 1414–1416. Французский текст: [Ysarn de Villefort F.J.D.’] Op. cit. P. 13–15. д’Изарн сообщает, вероятно, не на основе разговора с Обер-Шальме, а, как он пишет, благодаря «одному письму», найденному «в ее бумагах», что собеседница обратилась к Наполеону с просьбой избавить ее от преследований кредиторов, которым она в России и за границей задолжала 300 тыс. рублей. Обер-Шальме аргументировала тем, что «война заставила ее бросить в Москве состояние в 500 тыс. рублей и поэтому не сможет рассчитаться с кредиторами» ([д’Изарн] Указ. соч. Ст. 1414–1415; [Ysarn de Villefort F.J.D.’] Op. cit. P. 14). Черновик письма к Наполеону с просьбой поместить в лицей двух сыновей, помочь возвратить из  русской ссылки мужа и компенсировать понесённые в Москве потери цитируется в: Письма А.Я. Булгакова к Наталье Васильевне Булгаковой // Русский архив. 1865. Ч. 4. Ст. 705. Обер-Шальме последовала за Великой армией вместе со своими сыновьями, от которых, к сожалению, она в дороге оказалась оторвана. Перенесенные несчастья свели ее в могилу (она скончалась по дороге от тифа). Ее муж возвратился в Москву и продолжал жить там до 1826 г., когда и скончался в возрасте 54 лет.

[56] Попов А.Н. Французы в Москве. М., 1876. С. 83–84.

[57] Цит по : Fain A.-J.-F. Manuscrit de 1812. P., 1827. T. 2. P. 97. Note. Фэн ссылается на одно из ранних изданий Монтолона, которое мы не смогли найти. Напомним, что книга самого Фэна вышла в 1827 г.

[58] Mémoires pour servir à l’histoire de France sous lr régne de Napoléon, écrits à Saint-Hélène sous sa dictée par les géneraux… P., 1830. T. 8. P. 165.

[59] Ségur Ph.P. Op. cit. P. 190–191.

[60] Fain A.-J.-F. Op. cit. P.93-95.

[61] Об этом плане есть глухое упоминание и у Деннье (Denniée P.-P. Op. cit. P. 96. Note), но этот сюжет вполне мог появиться благодаря книгам Сегюра и Фэна.

[62] Caulaincourt A.-A.-L. Op. cit. P. 18.

[63] Ibid. P. 18, 30–31.

[64] Thiers L.-A. Histoire du Consulat et de l’Empire. P., 1856. T. 14. P. 365.

[65] Caulaincourt A.-A.-L. Op. cit. P. 30. Note 1.

[66] Napoléon I. Correspondance de Napoléon I. P., 1868. T. 24. N19237.

[67] Соколов О.В. Осенний план Наполеона // Отечественная война 1812 г. Энциклопедия. С. 532.

[68] См., например: Olivier D. Op. cit. P. 141-142.

[69] См., например: Thiry J. La Campagne de Russie. P., 1969. P. 174-175.

[70] Ségur Ph.P. Op. cit. P. 202.

[71] Dedem de Gelder. Op. cit. P. 258.

[72] Е. Богарне – жене. Лагерь перед Москвой, 21 сентября 1812 г. // [Du Casse A.] Op. cit. Р. 50.

[73] 20 сентября (н.ст.) Ростопчин писал Александру I: «Я держусь того мнения, что Бонапарт уйдет от него (Кутузова – В.З.) в то время, как он будет всего менее ожидать того. Он направится на Тверь, где имеются запасы, и произведет тревогу в Петербурге. Держась на Поречье, он снова очутится в Белоруссии, не встретив никакого препятствия. Там он, может быть, останется на зимних квартирах, возвратится в Париж властителем Смоленска и разрушителем Москвы и приготовится к другому походу на будущий год» (Цит. по: Отечественная война и русское общество. С. 184).

[74] Об этом писал, к примеру, Лабом. Он отмечал, что поход на Петербург ставил армию между Кутузовым и Витгенштейном, разрывал ее сообщения с коммуникационной линией Вильна – Москва и удалял ее от польских и литовских баз (Labaume E. Op. cit. P. 237). Серьезное беспокойство, которое Наполеон должен был испытывать, начиная с 22 сентября, за коммуникации со Смоленском еще более убеждали в сложности реализации этого плана.

[75] Пейрюсс – брату Андре. 21 сентября // Peyrusse G.-J.Op. cit. P. 97.

[76] О том, что пожар уменьшился во второй половине дня 17-го, пишет Сюрюг, тонкий и точный свидетель. Но несомненно, что он, находясь возле церкви в Мясницкой части, где пожары усиленно тушились подразделениями Молодой гвардии, слабо представлял, что творилось в других частях города.

[77] Rigau D. Op. cit. P. 60–61.

[78] Vionnet de Maringoné L.-J. Souvenirs… P., 1899. P. 30.

[79] Ibid. P. 32.

[80] Об этой экспедиции поведал Кастелян (Castellane E.-V.-E.-B. Op. cit. P. 155–156). Он отметил, что не осведомлен об участи свернутых картин. Может быть, они оказались в обозе Нарбонна?

[81] Bourgogne A.-J.-B.-F. Op. cit. P. 27–33. В тесте воспоминаний (P. 27) явная описка. Последующие страницы (P. 33) свидетельствуют о том, что Бургонь и его товарищи отправились в экспедицию не в ночь на 17-е, а в ночь на 18-е сентября.

[82] Пейрюсс – брату Андре. 21 сентября 1812 г. // Peyrusse G.-J. Op. cit. P. 97.

[83] Vionnet de Maringoné L.-J. Op. cit. P. 31.

[84] После этого Вьонне перебрался в дом сенатора Нелединского-Мелецкого. Вселившись туда (вероятно, во второй половине дня 18-го), Вьонне потребовал от дворецкого, который немного говорил по-французски, вина. Тот ответил, что почти ничего не осталось, за исключением 28 бутылок, находящихся в погребе. На следующее утро – 19-го сентября – люди Вьонне де Марингоне сообщили, что дворецкий исчез вместе с вином и другими вещами (Vionnet de Maringoné L.-J. Op. cit. P. 32–33). Бургонь также сообщает, что 18-го сентября его части (полк фузилеров-гренадеров) были отведены квартиры, расположенные «недалеко от первой ограды Кремля, на прекрасной улице, большая часть которой была спасена от огня. Для нашей роты отвели большое кафе, где в одной из зал было два бильярда, а для нас, унтер-офицеров, [отвели] дом одного боярина, примыкавший к первому. Наши солдаты разобрали бильярды на много частей; некоторые из сукна сделали себе шинели» (Bourgogne A.-J.-B.-F. Op. cit. P. 33).

[85] Наполеон в России глазами иностранцев. М.,2004. Кн. 1. С. 311. Ларей писал жене 18 сентября 1812 г.: «Вынужден был день и ночь [ находиться ] на ногах, чтобы следить за распространением пожара и сохранять от него моё жилище» (Lettres Inedites du baron D. Larrey à sa Femme pendant la campagne de Russie // ОПИ ГИМ. Ед. хр. 291. Л. 29).

[86] Московский немец врач А.В. Нордгоф утверждает, что сразу же после того как Наполеон покинул Петровское (правда, автор отнёс это к 20 сентября), туда ворвались казаки и предали всё огню (Histoire de la destruction de Moscou, en 1812 / Par A.F. de B……ch. P., 1822. P. 101).