Третий выпуск – за 2002 г. – возрожденного "Французского ежегодника"[1], как и два предшествовавших, являет собой пример удачного сочетания традиций и новаций. Не случайно на последней странице его обложки помещены такие строки: «Новый "Французский ежегодник" во многом продолжает традиции своего предшественника, но и значительно отличается от него. Оба они имеют свое лицо и принадлежат своему времени».

Главными героями этого выпуска стали ведущие ученые-франковеды, без которых невозможно представить "лицо" исторической науки прошлого столетия. В их ряду достойное место занимают "отцы-основатели" самого "Французского ежегодника". Именно 100-летний юбилей одного из них – выдающегося отечественного франковеда В.М. Далина (1902-1985), на протяжении многих лет являвшегося душой этого издания - и послужил поводом к размышлению о судьбах историков Франции. Исследуя перипетии биографии юбиляра, насыщенной крутыми поворотами и трагическими событиями, анализируя широчайший спектр его научных интересов, размышляя о его месте в международном научном сообществе, авторы "Французского ежегодника. 2002" продолжили начатый в книге В.М. Далина "Историки Франции ХIХ-ХХ вв." (М., 1981) разговор "о влиянии индивидуальности исследователя, его социальной среды, личного жизненного опыта на воссоздаваемую им картину прошлого"[2].

Такой подход – на стыке жанров интеллектуальной истории, микроистории, истории повседневности и т.д. – позволяет выйти за рамки традиционного историографического исследования, сконцентрированного, прежде всего, на содержании текстов, и перенести центр внимания на личность историка, создающего свои труды в конкретном социальном, культурном и политическом контексте, который неизбежно накладывает отпечаток на воссоздаваемую им картину прошлого. Характерно, что авторы статей используют не только привычные для историографических работ опубликованные источники, но и их собственные воспоминания, материалы частных архивов, интервью. В результате перед читателем предстают не парадные портреты, где индивидуальные черты персонажей едва улавливаются, а яркие образы преданных поклонников музы Клио, изучавших историю и творивших ее.

Обращает на себя внимание ясно выраженный личностный подход к трактовке затрагиваемых проблем. Он придает статьям оттенок доверительной беседы, в которой позволительно коснуться и тех тем, что редко выносятся на широкое обсуждение.

Материалы "Французского ежегодника. 2002" можно разделить на несколько групп. Наиболее значительную среди них образуют статьи, посвященные В.М. Далину, раскрывающие малоизвестные страницы его биографии. Воспоминаниями о личных встречах и о совместной работе с ним, о тех людях, которые его окружали, поделились сын ученого М.В. Далин и коллеги-историки из Еревана (В.А. Погосян), Абвиля (Р. Легран), Москвы (А.В. Гордон, Е.В. Старостин, С.В. Оболенская). Отраженные в их статьях факты – это не только штрихи к портрету ученого, но и увлекательный рассказ о судьбе молодого поколения революционно настроенной российской интеллигенции, о развитии советской исторической науки.

В.А. Погосян в статье "В.М. Далин, каким я его знал" постарался "хоть беглыми штрихами обрисовать портрет В.М. – исследователя и гражданина". Герой очерка показан читателям как "один из самых ярких представителей своего поколения, которое вступило в жизнь в переходную эпоху и получило воспитание в соответствии с повелительными требованиями революционного времени" (с. 9). Последовательный историк-марксист первой волны, В.М. Далин занял видное место среди учеников академика Н.М. Лукина, боровшихся за утверждение новой методологии в исторической науке, отвергая наследие "идеологических противников", будь то известные российские или западные франковеды. Вместе с тем оказалось, что это – "поколение исследователей, над головой которых уже был занесен меч сталинизма" (с. 11). Свои лучшие для творческой жизни годы В.М. Далину выпало провести в лагерях. В дальнейшем прошлое политзаключенного неоднократно служило тормозом для развития его научной карьеры. Тем не менее ученому удалось создать ряд научных трудов, снискавших ему широчайшее признание в кругах отечественных и зарубежных специалистов. Трудолюбивый, честный, добросовестный исследователь, внимательный и требовательный руководитель, терпимый, доброжелательный человек, способный вопреки невзгодам сохранять чувство собственного достоинства, романтик, до конца жизни свято веривший в идеалы Октября 1917 года – вот некоторые из характерных черт этого человека.

Большевистское подполье в Одессе 1918-1920 гг., формирование кадров "красной профессуры", ее удел в годы репрессий – таковы основные сюжетные линии очерка М.В. Далина "Посильный комментарий к некоторым событиям жизни Виктора Моисеевича Далина". Основываясь на материалах семейного архива, автор постарался выяснить, как в советские годы сложилась судьба бывших участников одесского подполья, к числу которых принадлежал и его отец. Некоторым из них выпало на долю стать вожаками комсомола, участвовать в партийном строительстве. Виктора Моисеевича ожидала иная карьера – Институт красной профессуры, стажировка во Франции у профессора А. Матьеза, преподавательская работа в Коммунистической академии, в Международной ленинской школе, в МГУ. Однако дружеские контакты с прежними соратниками обернулись для историка "делом об объективном наблюдении", за которым последовали проработка по партийной линии, арест, следствие и этап на Колыму, где ученый провел с небольшим перерывом 17 лет. Однако верность идеалам юности В.М. Далин не утратил, сохранил он и преданность любимому делу – исторической науке.

Представителем поколения историков, "своей научной судьбой попытавшихся соединить революции во Франции и России", ученым, «оставшимся до конца верным однажды спетой "Гренаде"», остался В.М. Далин в памяти А.В. Гордона. Его статья "Встречи с В.М. Далиным" вносит новые краски в картину творчества Виктора Моисеевича после возвращения в ряды научных работников, позволяет лучше понять взгляды ученого на историческое исследование, на проблемы историографии, напоминает о трепетном отношении историка к источнику, о его кропотливой работе с архивными документами.

Помимо этого в публикации намечен и образ сообщества франковедов, в котором "Манфред был бесспорным лидером", а Далин – "душой". В очерке наряду с портретом В.М. Далина присутствуют яркие портреты его коллег – Я.М. Захера, Б.Ф. Поршнева и других исследователей истории Франции. Из статьи можно узнать немало интересного об атмосфере, в которой протекали научные дебаты конца 50-х–70-х годов, в том числе симпозиум по якобинской диктатуре, о связанных с ним коллизиях.

Познакомившиеся с В.М. Далиным в период "оттепели" и в дальнейшем сотрудничавшие с ним Р. Легран ("Памяти профессора В.М. Далина") и Е.В. Старостин ("Ученый с глазами пророка") делятся своими впечатлениями о его личности, отмечая, что общались с увлеченным и преданным своему делу исследователем, обладавшим удивительным качеством "архивной ищейки", с мудрым, неизменно доброжелательным человеком, в котором не чувствовалось какой-либо озлобленности на прошлое.

Статья С.В. Оболенской «Первая попытка истории "Французского ежегодника"» повествует о "любимом детище" Виктора Моисеевича. Группа по изучению истории Франции, по инициативе которой начато это издание, стремилась сделать его строго академическим, далеким от политической конъюнктуры и "сохранить такой его характер в любых условиях". Атмосфера "оттепели" способствовала претворению мечты в жизнь. На страницах ежегодника удавалось осуществлять активное сотрудничество советских и французских исследователей. Редакционная коллегия привлекла к участию и маститых историков, и молодых специалистов, и ученых, побывавших «солдатами армии "зеков"», и франковедов, отлученных прежде от науки. Тематика публикаций была широкой, охватывая как проблемы новой, так и новейшей истории Франции, в меньшей степени – истории средних веков. «Здесь с искренним доброжелательством принимали всех, кто хотел с ним сотрудничать, интересовались любыми темами и не чурались того, что в те годы пренебрежительно называли "мелкотемьем"» (с. 58).

Заглянуть на редакционную "кухню" издания 60–70-х годов позволяют небольшие по объему, но необычайно колоритные психологические зарисовки, посвященные создателям тогдашнего "Французского ежегодника" – А.З. Манфреду, В.М. Далину, Б.Ф. Поршневу, Э.А. Желубовской.

Однако в 70-е годы обозначились и некоторые негативные тенденции в редакционной политике руководства ежегодника: оно проявляло нетерпимость к инакомыслию; интереснейшие теоретические вопросы, разрабатываемые историками Франции, практически остались без внимания; первые страницы издания, в ущерб хронологическому принципу, были отданы материалам по новейшей истории, которые все больше стали теснить на задний план не политизированные, чисто академические сюжеты.

30-летняя история ежегодника прервалась в конце 80-х годов из-за организационных неурядиц перестроечного времени на целых 10 лет, когда уже ушли из жизни все его "отцы-основатели", а их преемники только-только успели начать обсуждение новых теоретических вопросов, поставленных в повестку дня радикальными переменами в исторической науке и мире в целом на исходе XX столетия.

В рубрику "Историки Франции XX века" вошли публикации о творчестве и жизненном пути таких известных французских и отечественных исследователей, как Ф. Бродель, Ж.Б. Дюрозель, А. Собуль, Ф. Фюре, А.В. Адо, Г.С. Кучеренко, В.Г. Ревуненков. Любопытно, что в этих публикациях рядом оказались имена и тех ученых, кто тесно сотрудничал друг с другом, и тех, кто яростно между собой полемизировал.

Одну из пар "вечных антагонистов" образуют два столпа в области методологии – Ф. Бродель и Ж.Б. Дюрозель. Сегодня трудно поверить в то, что будущий мэтр французской науки Ф. Бродель до 40 с лишним лет "в глазах окружающих все еще оставался малоизвестным автором нескольких статей и рецензий". О том, какие тернии поджидали исследователя на пути к славе, как складывалась карьера признанного лидера второго поколения "школы Анналов", какие обстоятельства и как повлияли на процесс его научного поиска, идет речь в статье В.П. Смирнова "Фернан Бродель: жизнь и труды".

Оказавшись в годы второй мировой войны в лагере для военнопленных, Ф. Бродель почувствовал, что ему "необходимо было верить, что история, что судьбы человечества свершаются на значительно более глубоком уровне" (с. 86). Он предпочел "выбрать в качестве отправного пункта для наблюдений долговременный масштаб", чтобы "оказаться как бы на месте самого Бога-отца и там найти убежище". В такой атмосфере была создана объемистая рукопись, посвященная Средиземноморью XVI в., превращенная в диссертацию и двухтомную монографию, принесшую историку громкую славу.

Повествуя об основных этапах научной биографии Ф. Броделя, В.П. Смирнов попутно набрасывает контуры общей картины внутренней жизни профессиональной корпорации историков-франковедов в XX в.

Еще более явственно эти контуры прорисованы в статье Г.Н. Канинской "Жизненный путь Ж.Б. Дюрозеля: выбор случайный, призвание навсегда". Младший современник Ф. Броделя, в дальнейшем – один из его наиболее активных оппонентов, Ж.Б. Дюрозель вступил на стезю научно-педагогической деятельности, когда во Франции у талантливых, упорных начинающих исследователей наконец появилась возможность для быстрого профессионального продвижения в обход традиционной университетской иерархии.

Восхождение Ж.Б. Дюрозеля, сторонника "событийной" истории, к вершинам научной карьеры проходило в условиях ожесточенных "историографических боев" с приверженцами "глобальной" истории. Эта полемика заставляла ученых оттачивать собственные аргументы, тщательно изучать суждения противоположной стороны, хотя случались и "злоупотребления анафемами".

Не менее, если не более жаркие научные "баталии" были вызваны примерно в те же годы острыми разногласиями между историками по проблемам Французской революции XVIII в. Во Франции признанными лидерами двух противостоявших друг другу течений были А. Собуль и Ф. Фюре, которым посвящены две статьи выпуска, написанные их учениками и сподвижниками - К. Мазориком ("Альбер Собуль, историк и гражданин") и М. Озуф ("Франсуа Фюре"). "Берлинская стена", разделявшая героев этих публикаций и до сих пор разделяющая авторов указанных статей, делает практически невозможной во Франции их "встречу" на страницах одного издания. Напротив, во "Французском ежегоднике" материалы о творчестве А. Собуля и Ф. Фюре прекрасно дополняют друг друга, создавая объемную картину французской историографии Революции во второй половине XX в. На этой картине есть место и для сторонников "марксистского" ("якобинского") направления, и для их оппонентов, боровшихся "не столько с коммунистической иллюзией, сколько с иллюзией телеологии истории вообще" (с. 157).

Проблемы Французской революции волновали не только ученых в самой Франции, но и их советских коллег, в частности, учеников Б.Ф. Поршнева – А.В. Адо и Г.С. Кучеренко, ленинградского историка В.Г. Ревуненкова и многих других. Одним из наиболее значительных событий в историографии 60–70-х годов была дискуссия о якобинской диктатуре. Анализу ее идейных истоков, специфике противоборства на историографическом "фронте" тех лет, а также более поздним отголоскам полемики посвящена содержательная статья С.Е. Летчфорда «В.Г. Ревуненков против "московской школы": дискуссия о якобинской диктатуре». События, связанные с этими дебатами, нашли отражение также в очерках об А.В. Адо и Г.С. Кучеренко, которые сделали немало для того, чтобы уйти от идеологической ангажированности, характерной для научных споров, возникших после выхода в свет книги В.Г. Ревуненкова "Марксизм и проблемы якобинской диктатуры".

Статья Д.Ю. Бовыкина "А.В. Адо, профессор Московского университета" является как бы связующим звеном между ранее упомянутыми публикациями о жизни и творчестве французских исследователей, о проблемах историографии и научных дебатах во Франции и материалами об отечественных исследователях французской истории. Портрет А. Собуля, например, был бы не полон без рассказов о его встречах с А.В. Адо, а с другой стороны, без упоминания о школе А.В. Адо невозможно понять, как в нашей стране произошел переворот в изучении Французской революции XVIII в. Подобно Г.С. Кучеренко, главному герою очерка А.В. Гладышева ("Г.С. Кучеренко: штрихи биографии"), А.В. Адо принадлежал к плеяде блестящих выпускников МГУ, обучавшихся в специальном семинаре Б.Ф. Поршнева. И А.В. Адо, и Г.С. Кучеренко немало сделали для развития исследований по истории Франции в нашей стране, способствовали расширению научных контактов с французскими специалистами. Возглавляя исследовательские программы в МГУ и в АН СССР во время празднования 200-летия Французской революции, А.В. Адо и Г.С. Кучеренко вольно или невольно способствовали происходящей в конце 80-х и в 90-х годах "смене вех" в отечественной историографии Французской революции[3].

Повествуя о судьбах советских франковедов, авторы статей обозначили различные аспекты жизни научного сообщества в советский период. Сегодня молодое поколение историков едва ли представляет себе, что значило оказаться "невыездным" или почему для занятий научной работой желательно было вступление в ряды партии, или почему сотрудникам академических учреждений без особого разрешения невозможно было преподавать по совместительству в вузе. Не менее трудно поверить, что еще 15-20 лет назад выражение "профессор Московского университета" или "сотрудник АН СССР" звучало гордо, означая, что данное лицо занимает престижное положение в обществе и не только обладает определенным материальным достатком, но даже имеет право претендовать на существенные привилегии.

В очерках о судьбе А.В. Адо и Г.С. Кучеренко нашли отражение и восторги интеллигенции, вызванные в годы перестройки освобождением общественного сознания от навязанных ему догм, и горечь, вызванная последующим осознанием масштабов сопровождавших этот процесс разрушений и потерь.

Медиевисты в прежнем ежегоднике были не частыми гостями. Тем интереснее познакомиться с материалами рубрики "Историки о себе", в которой помещены посмертные публикации двух известных специалистов по истории средневековья – Ж. Дюби ("Наслаждение историка") и Ю.Л. Бессмертного ("Пути медиевиста в СССР"). Обоих авторов роднит их общий интерес к жанру эго-истории. Исходя из личного жизненного опыта, французский и российский исследователи показали, с какими трудностями на своем творческом пути сталкивались они сами и их коллеги.

Ж. Дюби рассказывает о том, что представляло собою во Франции второй трети XX в. ремесло историка. Чтобы не выглядеть неискренним, он отказался от мысли писать от третьего лица и поставил себе целью, не пересказывая собственную жизнь, "показать, как на протяжении одного короткого периода всеобщей истории разворачивалось то, что называют карьерой". Ученый подчеркнул, что испытывал искушение подправить воспоминания, что, как ни старался быть объективным к самому себе, что-то неизбежно и неосознанно подправлял и подчищал, "отпуская поводья по мере приближения к дню сегодняшнему".

Пытаясь проанализировать, как у него возник интерес к истории, какие факторы оказали существенное воздействие на его отношение к избранному ремеслу, Ж. Дюби описывает основные этапы своего интеллектуального пути, начиная с поступления в 1932 г. в лицей небольшого провинциального городка и до 1986 г., когда он уже был одним из тех историков, кто превратил историю в крайне плодотворный литературный жанр. Восстанавливая эпизоды своей научной биографии, ученый рассказывает о том, как осуществлялась профессиональная подготовка историка в предвоенной Франции, какие трудности приходилось преодолевать молодым специалистам в годы второй мировой войны, с какими проблемами сталкивались выпускники французских вузов при устройстве на государственную службу, при подготовке и защите диссертации, в дальнейшей научной работе.

Текст Ю.Л. Бессмертного выдержан несколько в ином ключе. Это – фрагменты лекционного курса, прочитанного в 1989 г. в Коллеж де Франс, а именно – вступительные замечания ко всему циклу и 4-я лекция с подзаголовком "О некоторых современных течениях в изучении западноевропейского средневековья в АН СССР". Чтобы рассказать французской аудитории о советской медиевистике, ученый был вынужден вынести на суд слушателей свою научную автобиографию и обрисовать ведущие проблемы своих основных работ, а также охарактеризовать специфику научно-исследовательской и преподавательской работы, проделанной его предшественниками и коллегами. Как отметила во вступлении О.Ю. Бессмертная, подготовившая данный текст к публикации, за этим, казалось бы, общим описанием отчетливо слышен особый голос автора и видна его собственная судьба, как и "видение им его собственной науки".

Чтобы объяснить студентам Коллеж де Франс, как развивалась советская медиевистика, Ю.Л. Бессмертный был вынужден коснуться широкого круга вопросов. Он упомянул о достижениях специалистов дореволюционной России в изучении западноевропейского средневековья, отметил, какой ценой и в какой степени удалось сохранить и продолжить традиции различных школ российской медиевистики в советское время. Автор, в том числе на примерах, с которыми сталкивался сам, описал политический и психологический климат, характерный для СССР в разные годы, и его влияние на развитие исследований; без учета этого климата невозможно понять, как распределялись приоритеты в советской науке, из-за чего одни научные проекты удавалось реализовывать, а другие – нет.

Немало внимания в публикации уделено школе А.Я. Гуревича и дискуссиям, разгоревшимся среди медиевистов по вопросам о средневековой ментальности, средневековой культуре и путях их изучения.

Завершая лекцию, Ю.Л. Бессмертный попытался объяснить, какое место в советском обществе в конце 80-х годов заняла проблема возрождения личности, и определить в данном контексте роль научной полемики. "Люди с жадностью ищут правды о прошлом. ...Читающую публику влечет непредвзятый рассказ о людях давно исчезнувшего мира. Судьбы этих людей, их скованность традиционными представлениями и их борение за свободу духа и тела не могут не возбуждать интереса. И потому дискуссии между медиевистами органично смыкаются с общественно-политическими дискуссиями в нашем обществе" (с. 271).

Материалы "Французского ежегодника" убедительно показывают, почему исторической науке необходимо вновь и вновь обращаться к осмыслению своих истоков, ведь та картина прошлого, которой мы сегодня обладаем и которая служит нам исходным пунктом в наших дальнейших исследованиях, сама является плодом научного творчества наших предшественников и неизбежно несет на себе отпечаток того времени, когда они жили.

* Лыкова Елена Юрьевна - кандидат исторических наук, доцент исторического факультета Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского.

[2] Подробнее см. Смирнов В.П. Две жизни одного издания. – Новая и новейшая история, 2002, № 3.

[3] См. Чудинов А.В. Смена вех: 200-летие революции и российская историография. – Французский ежегодник. 2000. 200 лет Французской революции 1789-1799 гг.: итоги юбилея. М., 2000.